Слово - Алексеев Сергей Трофимович (читать книги онлайн регистрации .txt) 📗
Учитель вытолкнул из окна пулемет, выставил наружу белый флаг, накрепко привязав древко к решетке. Пристроившись тут же, у окна, он перевел дух и, сняв каску, швырнул ее на пол.
— Хайль! Хайль! — звенели еще в ушах голоса мальчиков. Он пробовал затыкать уши, но тогда «хайль» откликалось в затылке. Наконец он увидел, как со стороны русских появились два человека и направились к замку.
Учитель вскочил и заторопился вниз: следовало освободить двери от мешков с песком, сбить замки и снять цепи. Он спустился на первый этаж и устремился было к железным дверям, но в этот момент в зале, на штабелях ящиков со снарядами, увидел мальчика!
— Кто здесь? — спросил Фрас.
— Это я, Карл Зоммер! — откликнулся подросток, открывая ящик.
— Ты почему не выполнил приказ, Карл? Ты почему не ушел со всеми?
— Я вернулся! — крикнул Карл. — Я решил не сдавать крепость противнику!
Мальчик поставил снаряд на попа и стал поднимать над ним молот.
— Не смей этого делать, Карл! — закричал учитель, вслепую переступая через ящики и снарядные гильзы. — Не делай этого, мальчик! Слышишь меня, не делай этого!
Но Зоммер уже поднял молот над головой и лишь на мгновение задержал руки, чтобы прицелиться и точно ударить по головке снаряда…
Глотов перепрыгнул через фундамент ограды и остановился, машинально закрыв лицо рукой.
Взрыв был мощным, многоярусным. Замок, казалось, подпрыгнул над землей, а потом медленно развалился в прах, поднимая огромные тучи пыли.
Комбат закричал, потрясая кулаками. Там, где только что были полковник Муханов и переводчик Зайцев, лежала красная груда битого кирпича.
В пыльном облаке мелькнуло последний раз белое полотнище флага и опустилось на землю. Прорезая толщу пыли, взметнулся фонтан черного дыма и, уперевшись в небо, стал закручиваться в розовый от огня гриб.
Скитское покаяние. 1961 год
Событие, всколыхнувшее Макариху явлением Луки, дня три не сходило с языков. Одни, что помоложе, потешались, как бы потешались они на концерте заезжих артистов, другие откровенно жалели Луку Давыдыча и даже искать его пробовали, поскольку он исчез из деревни и больше не показывался, но были и те, кто, несмотря на провал восшествия, считали Луку мучеником, страдальцем и Божьим человеком.
И Анна, хорошо разглядев из толпы «святого» верижника, поймала себя на мысли, что восхищается им. Было в нем что-то притягательное, страстное и вдохновляющее. Огнем горел единственный глаз, торчала из-под рубахи изъязвленная цепью шея, выпирали ключицы на худой груди. Нет! Он не валял дурака, не играл, не изображал праведника, а, видимо, в тот момент чувствовал себя святым.
Играл странник Леонтий. Играл блестяще, вдохновенно, со вкусом. И не стой она близко от него — все приняла бы за чистую монету: и проповедь, и фанатизм. Но Анна специально лезла сквозь толпу к нему поближе и хорошо рассмотрела глаза Леонтия. Валяная шляпа, борода, черная косоворотка и движения рук — все соответствовало, но выдавали глаза: умные, цепкие, без какой-либо тени сомнения.
И в том, что спектакль провалился, он не был виноват. Он все рассчитал, взвесил и предусмотрел, кроме одного: кто бы мог подумать, что под колодиной окажется вторая змея?
Спектакль провалился, однако это не утешало Анну. Ведь он был нужен кому-то, этот спектакль, кому-то потребовалось немедленно взбудоражить старообрядцев, упрекнуть их в безверии, призвать к святости и отрешению от мирской жизни. Кому-то надо было, чтобы чужих, «мирских» людей, и на порог не пускали. Грязные слухи и сплетни, видимо, не помогали, и этот кто-то пошел на открытую игру. А «мирских» людей, интересующихся жизнью старообрядцев, в Макарихе в тот момент было только двое — Анна и Зародов. Кому-то они бельмом на глазу стояли.
Теперь этот кто-то был известен — странник Леонтий. Но зачем ему это? Какой смысл выступать ему против них, настраивать старообрядцев?
Вопросы мучили, но спросить было не у кого. Марья Егоровна и приходящие к ней старушки твердили, будто Леонтий послан откуда-то, чтобы узнать, сохранилась ли вера у здешних старообрядцев, и даже адрес указывали — с Алтая, из Беловодья. Там, дескать, есть крепкие общины, потайные монастыри, целые деревни, спрятанные от переписи и мирского глаза. Будто тамошние хранители веры хотят собрать раскольников со всей земли в одно место, чтобы возродить древлее благочестие.
Леонтий, рассказывали, появился в здешних местах год назад, а до этого скитался в Красноярском крае, от деревни к деревне ходил, от скита к заимке. И только добрые слова о нем слышно. Молодой, а побеседует со старушкой, помолится вместе с ней — и у той гора с плеч, горе-беду вброд перейду.
«Может, и правда прислали с Алтая функционера, — размышляла Анна. — Он и пытается наладить тут жизнь по их меркам. А нас, поди, принял за атеистов-пропагандистов, конкуренция».
Тут еще как назло куда-то пропал Иван Зародов вместе с Петровичем. Сначала Анна решила, что они ушли на покос, и Марья Егоровна подтвердила: куда же еще? Мерина-то во дворе у Петровича нет.
Прождав неделю, Анна с Марьей надумали сходить к мужикам, молока наквасили, малосольных огурцов взяли и баранью лытку — пускай хоть понюхают мясца работнички. Нагрузили котомки и отправились рано утром, чтобы по жаре не тащиться.
Луга почти сплошь были выкошены, уж и копны редко, но все же стояли, и только Марьина деляна да еще несколько покосов ярко зеленели пятнами травостоя. Даже и не притрагивался никто…
— Вот так мужики, — сказала Марья. — Давай, Анна, пообедаем да за литовками пойдем. Не то зарядит сеногной, все сено пропадет…
Сходили они в Макариху за косами, отбили кое-как, поширкали брусками, и принялась Анна за работу, которую никогда не знала, но теперь считала частью науки археографии. Ходить пешком, колоть дрова, полоть грядки в огороде, слушать покаяние в грехах, смотреть на явление «святого» из лесной пустыни — все это было частью науки или даже всей наукой, потому что на долю чистой археографии почти ничего не оставалось. Книги были пересушены и снова убраны в сундук, но Анна теперь имела к ним доступ. Каждый вечер, с позволения Марьи Егоровны, она доставала оттуда заветное «Сказание о Мамаевом побоище», садилась за стол и начинала переписывать. Слово в слово, знак в знак. Марья глядела на нее с состраданием — эко девка мытарится! Испортит глаза при лампе! Глядела и печально помалкивала. Каждый раз Анна ждала, что хозяйка бесценной рукописи смилостивится, пожалеет ее и скажет: ладно, мол, не мучайся, возьми книгу, коли она такая интересная.
Самой же попросить не поворачивался язык. Марья следила за книгами ревниво и почти никогда не оставляла Анну одну во время работы.
— Ты смотри, закладочки-то не трогай! — время от времени предупреждала она. — Пускай на месте лежат.
Это напоминало Анне студенческие времена, когда она приходила в читальный зал отдела и, как все его посетители, находилась под зорким оком Аронова.
Марья не предлагала, Анна не просила — и это был их молчаливый союз, который обеспечивал сосуществование. Какое-то время он их устраивал, но его следовало обязательно нарушить, чтобы продвинуться вперед. Не переписывать же все книги, да и толку от этой переписки…
Надо было медленно и дипломатично начинать наступление, но переломного этого момента больше всего она и опасалась. Неожиданно пришла мысль: почему Гудошников не брал у старообрядцев книги? По крайней мере в Макарихе? Он-то с его опытом мог же взять? Его тут знают все, кроме официальных властей (видно, есть в этом смысл), помнят, и память о нем добрая. Но не брал же?! Что это? Принципиальные соображения по поводу, у кого должны храниться книги, о которых он писал, или тактический ход? Что, если он умышленно доводил отношения со старообрядцами до состояния «мирного союза», составлял списки книг и уходил, чтобы в любой момент потом вернуться, сделать решительный бросок вперед и взять их? Или же тем самым исподволь настраивал старообрядцев, чтобы они сами сдавали книги согласно его программе поиска и сбора рукописного и старопечатного литературного наследия?
