Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе - Линдсей Вэчел (бесплатные полные книги .TXT) 📗
Когда они подъехали вплотную к толпе ковбоев, все смолкли; даже те, кто стоял у заборов, хотели услышать, что скажет судья. Особого почтения никто к нему не питал, но судья олицетворял закон, и всем хотелось знать, какую позицию он займет. Судья почувствовал враждебное настроение собравшихся; встревожила его и наступившая тишина. Он сделал ошибку с самого начала, сняв по привычке шляпу, как будто собирался произнести речь, и больше, чем нужно, возвысив голос.
— Я все понимаю, — начал он. И пошел, пошел об их долготерпении, об их потерях, о смерти их дорогого друга — маленькое вступление к тому, что он оставил на закуску.
Мэйпс, стоявший рядом, торжественно, тем же жестом, что и судья, снял шляпу и начал выправлять на ней складку.
Ковбои заулыбались, и Смит крикнул:
— Хватит речами нас угощать, судья! — И когда судья приостановился на минуту, прибавил: — Все это мы уже раньше слышали, Тайлер! Нам только благословение ваше нужно!
Разглагольствование судьи устраивало Дэвиса не больше, чем остальных. Он подошел вплотную к лошади судьи и сказал ему что-то, прежде чем тот успел заговорить. Подошел и Осгуд.
— Конечно, конечно, мистер Дэвис, — сказал судья, но все еще голосом трибунного оратора, — именно это я и котел сказать. Выслушайте меня! — обратился он к нам. — Конечно, вы не можете уклониться от исполнения своего долга, если вы так понимаете свой долг, но ведь не захотите же вы идти по стопам тех, кто совершил поступок, который вы теперь намереваетесь покарать!
— К тому времени, как вы окончите свои напутствования, Тайлер, — заорал Смит, — угонщики будут уже по ту сторону Рио!
С этим можно согласиться. Посыпались и непристойные советы. Мамаша наклонилась в седле, так что ее лицо оказалось на уровне лица судьи, и с широкой улыбкой смотрела на него. Шея и щеки судьи начали медленно раздуваться и багроветь.
— Еще слово, Смит, — завопил он, — и я привлеку вас к ответственности за то, что вы чините препятствия делу правосудия и за попустительство беззаконию и насилию!
Это был скверный ход после неважного начала. Голоса поднялись до крика. Со всех сторон летели злые насмешки, и некоторые жестами стали показывать, как низко стоит судья в их мнении.
Мамаша все с той же улыбочкой сказала:
— Судья, а, судья, разве можно чинить препятствия тому, что топчется на месте?
— И вы туда же! С этим… — заорал на нее судья. — А еще женщина! — У него не нашлось слов, чтобы выразить, кто мы такие, он только махал рукой, указывая на нас и задыхаясь от гнева, затем резким движением снова надел шляпу, нахлобучил покрепче и обвел нас свирепым взглядом.
Сквозь этот гвалт прорвался голос Фернли, от бешенства визгливый и срывающийся:
— Сколько можно?! Эй, Живодер, давай, что ли, выбираться отсюда!
Лошади сбились в беспорядочную кучу и рвали удила, и ковбои их не осаживали. Какая-то женщина, стоявшая возле галерейки, наклонилась вперед, держась одной рукой за столбик, и начала кричать нам нечто, высокая, болезненно-бледная и какая-то закопченная; черные волосы трепались по ветру, падали на лицо, широкополая шляпа съехала назад, вид дикий… Она продолжала выкрикивать что-то, поминая Кинкэйда. Смит с сальной улыбочкой осведомился, очень ли он был ей близок.
— Да, пожалуй, поближе, чем всем вам! — выкрикнула она.
Следуя ее примеру, кое-кто из женщин тоже взялся за нас. Послышались обидные слова, ехидные замечания и злобные насмешки. Другие, чьи мужья находились на улице, держались тихо, и вид у них был напуганный. Маленький мальчик, задерганный матерью, громко ревел, напугав остальных ребятишек.
Мур, крепко держа поводья, подъехал к галерейке и заговорил с потрепанной женщиной.
— Мы с этим справимся, Фрина, — сказал он ей и, обращаясь к остальным женщинам, прибавил: — Уведите отсюда детей. Здесь детям не место.
Та, которую он назвал Фриной, выскочила на улицу и подбежала к нему вплотную, будто хотела стащить с лошади и швырнуть наземь.
— Да как же так? — кричала она. — Выходит, ничего и не будет, а? — Мур не ответил и даже не взглянул на нее. Он не двинулся с места, пока женщины не начали уводить детей. Две все-таки задержались на углу, наблюдая за происходящим.
Дэвис не обратил никакого внимания на весь этот гвалт. Он старался что-то внушить судье. Очевидно, это ему удалось — мало-помалу судья успокоился, кивнул и сказал что-то в ответ.
— А Грин где? — крикнула, обернувшись, Мамаша-Грир. Шум немного стих. — Эй, Грин! — позвала она. — Иди-ка сюда! Судья поговорить с тобой хочет!
Всем было интересно послушать, о чем пойдет речь, и мы старались придвинуться ближе, но лошади не стояли на месте, фыркали и топтались, скрипела сбруя, так что ничего мы не слышали и, только изловчившись, видели урывками Грина. Тот сидел себе на лошади лицом к судье, который тоже был верхом, и отвечал на его вопросы. Казалось, они не могут сдвинуться с мертвой точки; мальчишка ехидно улыбнулся пару раз, а судья хоть и держался надменно, снова стал заметно волноваться. Затем, по-видимому, вступил Дэвис — те двое смотрели в землю и ничего не говорили. Но вот мальчишка опять начал отвечать, и уже далеко не так самоуверенно. Кто стоял поблизости, заметно притихли. Вот большинство из них — и судья в том числе — разом подняли глаза и посмотрели на небо, а потом судья кивнул. Судья, по всей видимости, время от времени вставлял словечко в поддержку Дэвиса. Грин, казалось, готов был разреветься. Только раз, не выдержав, он громко крикнул, так что все мы услышали: «Олсен мне сказал! Я уже двадцать раз вам это говорю!» Мэйпс перестал делать скучный вид и начал вглядываться в стоящих кругом. Раз он что-то сказал, но судья, гораздо более уверенный в себе, чем прежде, быстро его осадил. Единственное слово я расслышал: «учредить», из чего заключил, что судья понес привычную ерунду. Но Мэйпс ничего не сказал в ответ, только выдвинул вперед подбородок и с угрюмым видом уставился на луку своего седла. Но, и не слыша ничего, все чувствовали, что ветер подул в другую сторону. Ковбои, стоявшие близко, начали переглядываться, обмениваться быстрыми взглядами или опускать головы. Пыл в них постепенно угасал. Когда спустя несколько минут дикая баба Фрина, не в силах больше стоять с закрытым ртом, спросила, зачем они, собственно, здесь собрались — помолиться, что ли? — один из ковбоев сердито прикрикнул на нее.
Стихло настолько, что стали различимы голоса: прерывистый, упрямый голос Грина, мягкий, ровный — Дэвиса, задававшего коротенькие вопросы или вставлявшего свои замечания, гудящий бас судьи, такой громкий, что слышны даже отдельные слова. Затем мальчишку выпустили из круга. Он был красен и ни на кого не смотрел, а когда Уайндер спросил его о чем-то, он лишь пожал плечами. Ковбои, которые слышали весь разговор, попятили своих лошадей, и нам тоже пришлось отъехать, чтобы дать дорогу. Дэвис и Осгуд прошли по образовавшемуся проходу к галерейке. У Осгуда был довольный вид, и он возбужденно тараторил что-то, идя рядом с Дэвисом. Дэвис только кивал в ответ. Подойдя к галерейке, Дэвис залез на служившие коновязью перила и встал, держась за столбик. Он не призывал нас к порядку, а просто подождал, пока все стихнет. Большинство из нас повернули лошадей, чтобы быть поближе; только Фернли и Грин держались в отдалении, словно не желали слушать. Фернли начал было поносить нас: опять, мол, с нами разговоры для слабонервных, как он выразился, завели, а мы и уши развесили, но Мур утихомирил его, сказав, что Дэвис и не думает никого останавливать и все равно надо ждать Тетли.
— Если вы за свою шкуру трясетесь, — заявил Фернли, будто и вправду так думал, — то я один поеду! Так и знайте! — Потом он замолчал, и Дэвис начал говорить. Фрина попробовала перебить его, и Смит дважды вылезал со своими замечаниями, но он не отвечал им, а замолкал и ждал, как ждут, пока прикроют дверь, через которую в комнату проникает шум, а затем продолжал говорить все так же рассудительно: — Мы ничего не знаем об этих угонщиках, ребята, не знаем, угонщики ли они вообще, не знаем, кто убил Кинкэйда. Грин вовсе не собирался мутить народ. Он поступил так, как, по его разумению, велел ему долг. Но сгоряча забыл, что его послали за шерифом, и дальше уж действовал на свой страх и риск, как ему казалось, проще и быстрее. В действительности он ничего обо всем этом не знает. Он не видел ни угонщиков, ни убийцу. Он даже не видел Кинкэйда. Он только слышал об этом от Олсена, а Олсен очень спешил. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что фактически Олсен сказал ему только, что Кинкэйда нашли мертвым в пересохшем русле, неподалеку от дороги, и чтобы Грин поехал в город за шерифом. Не такие уж исчерпывающие сведения. И еще одно… Сейчас уже поздно. Если Кинкэйд нарвался на целую шайку, то они скрылись через южный перевал, как и прежде бывало. — Дэвис напомнил нам, что до этого перевала около двадцати миль; пока мы доберемся, окончательно стемнеет; угонщики опережают нас часов на пять — на шесть; шериф на ранчо с самого утра, там есть люди, человек двенадцать, не меньше; вовсе не шериф послал за нами — никто, собственно, за нами не посылал. Грина же послали за шерифом, и если шерифу нужны еще люди, мы бы уже об этом знали. Хоть чувства наши ему понятны, он не видит смысла совершать поступки, которые могут стоить больших неприятностей, о которых мы будем потом долго сожалеть; по всей вероятности, уже приняты законные меры.
