Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта - Йокаи Мор (читать книги без сокращений .TXT) 📗

Еще пуще убедился я в мудрости бабушкиной поговорки, когда мадьяр на пятый день стал жаловаться — ноги у него стерты и не может он дальше идти. Да и то правда: комплекции он был внушительной, а на своих двоих странствовать не привык. Татарский мой властитель ужаснулся от мысли потерять богатого пленника, то бишь двести золотых выкупа. Он слез с коня, ощупал ноги драгоценного мадьяра, крепко выругался и показал — садись, давай в седло.

Ах, какой сердобольный татарин!

Подошел он затем ко мне, пощупал икры и лодыжки, и я возликовал — может, и меня на свою лошадь посадить хочет. Но совсем другое удумал татарин: выбрал он меня, так сказать, эрзац-лошадью; не успел я сообразить что к чему, как он уже уселся мне верхом на шею, скрестил ноги у меня на груди и за вихор мой придерживался.

Пришлось тащить окаянного на своем горбу. По счастью, был он малый хлипкий, весом с тяжелый ранец — ноша для солдата привычная. Слава богу, что не догадался посадить на меня венгерского страдальца.

А тому шутка по вкусу пришлась — всякому нравится пошутить за чужой счет. Сперва он высмеял меня, угадав по моим гримасам и стиснутым рукам, с какой бы радостью я помолился, если бы только знал кому. Но затем насупился и очень неодобрительно на меня поглядывал сверху. Не к лицу, говорит, молиться, когда имеешь дело с врагом. Тут только проклятия уместны. Сам-то он был большой мастак по этой части. Он столько раз повторял при мне ужасающую формулу проклятья, что до сих пор ее забыть не могу. На головоломном венгерском языке она звучала так: «Tarka kutya tarka magasra kutyorodott kacskaringos farka!» [12]

(— Стой! — прервал князь. — Это, верно, колдовское заклинание.

— Вроде «abraxas» или «Ablanathanalba», [13] — испуганно заметил советник.

— Надо его записать, — решил князь, — и вручить придворному астроному. Пусть с помощью профессоров отыщет смысл. Сын мой, продолжай и расскажи, сколь долго вел ты достойную сожаления жизнь осла.)

О, столько времени, пока я смотрел в глубую высь и, ни к кому специально не взывая, умолял небо, землю или преисподнюю послать освободителя. Столько времени, пока мы не въехали в большой хвойный лес. И едва татарское воинство продвинулось на расстояние, за которое христианин успел бы прочесть «отче наш», вокруг все затрещало, будто рушились земля и небо: стволы деревьев падали на татар, на их лошадей и пленников. Вдоль дороги, избранной татарами, неведомый враг подпилил деревья, и стоило задеть один-единственный ствол, как он, падая, увлекал за собой все остальные. Огромная ель повалилась на нас, и мы, распростертые, остались лежать под ветвями. Счастье, что татарин сидел на моих плечах; ствол размозжил ему голову, а моя осталась торчать, зажатая его ногами, словно в тисках. Ужасающий треск оглушил меня, и как я выбрался из этого светопреставления — сам не знаю. Знаю только, что, раскрыв глаза, обнаружил я себя в лагере грозных гайдамаков.

О, гайдамаки были действительно могучим племенем!

Они не принадлежали ни к одной нации, вернее сказать, среди них обретались сыновья любых народов: поляки, чехи, русины, болгары, валахи, ясы, мадьяры племени «чанго», казаки — что ни тип, то отпетый разбойник.

Им не возбранялось — особенно в добром подпитии — всерьез помахать секирами, разрешать промеж себя споры с помощью налитой свинцом дубинки или кинжала. Но всякого рода национальные распри запрещались.

Кто прославился грабежом или разбоем, удостаивался чести вступления в их союз. Самый дерзкий, до безумия храбрый злодей становился их предводителем.

Если в каком-нибудь крупном городе Спиша, Польши, Подолии или Малороссии разыгрывался мрачный спектакль массовой казни, — словно из-под земли выскакивали гайдамаки, убивали стражников, освобождали осужденных и зачисляли в свои ряды.

Если где-нибудь молодую и прекрасную женщину за супружескую измену или колдовство обрекали на сожжение заживо, почти наверняка свершалось чудо: не успевал огонь в костре заняться, как налетали гайдамаки и увозили с собой согрешившую красотку.

Для всех сирых и убогих, промышляющих воровством, поджогами, разбоем, убийством, фальшивой монетой, похищениями и тому подобными делами и в страхе перед законом пребывающих, гайдамаки служили надеждой, утешением, провидением.

Потому и уважали их высоко.

Родины они не имели, зато служила им домом каждая чащоба, каждое безымянное горное ущелье от Матры до Волги.

Законов они не знали: что харампаша скажет, то и закон для всякого обязательный.

Всем награбленным добром распоряжался только харампаша — ни один разбойник не брал и динара из добычи, предводитель делил по справедливости. Кто отличался особой храбростью, получал в награду красивую девушку, спасенную из тюрьмы, с костра или со скамьи пыток.

Где бы ни разбивали гайдамаки свои становища: на земле императора «Священной Римской империи», трансильванского князя, валашского воеводы, польского короля или казацкого кошевого атамана, — подлинным владыкой земли сей был харампаша гайдамаков, он же и собирал подать.

Торговые караваны, идущие трудным путем от Турции аж до Варшавы, выплачивали — если господь не лишал их разума — известную мзду главарю гайдамаков, и тогда странствование по опасным лесам, горам и пустошам кончалось для них благополучно. Но если они по глупости нанимали вооруженную охрану — беда: гайдамаки заманивали их в ловушку, убивали солдат, грабили, а сопротивленцев предавали смерти.

С дворянами, хозяевами рассеянных там и сям поместий вели гайдамаки форменные сражения, воюя до последнего. Но если уж замирились с противником, то держали свое слово твердо, как мы увидим далее.

Церкви посещали они в основном с целью очистить алтарь от золотой и серебряной утвари, а пасторов удерживали при себе — конечно, людей стоящих: наказанных, либо изгнанных из монастыря за всякие проступки. Собственный священник служил им мессы, благословлял на рискованную экспедицию, в случае успеха торжественно воздавал хвалу господу, получал свою долю, участвовал в празднестве и танцах. Свершал брачный обряд, коли находилась пара, желающая обвенчаться, — мораль гайдамаки соблюдали строго. Похищение чужих жен считалось доблестью, но никому и в голову не приходило обольстить подругу своего же кумпана.

Городов и крепостей они не воздвигали, зато умели находить неприступные убежища в горах или на болотах: запасали столько провианта, что за лето никакой силой их оттуда выбить не удавалось — даже большая армия не могла взять их измором. Ну, а зимой волей-неволей приходилось снимать осаду.

Дерзость и бесстрашие гайдамаков 'лучше всего доказывает случай, из-за которого я попал к ним в руки.

Трансильванский князь вторгся в Польшу с двадцатью тысячами солдат. Татарский хан атаковал их восемьюдесятью тысячами и всех взял в полон. Тогда явились гайдамаки — около четырехсот человек — караулить возвращение татар. Покуда приближался авангард с большей частью добычи, подготовили гайдамаки лес, подпилив деревья на дороге, и завлекли авангард сей в недурную мышеловку. Две тысячи татар раздавило рухнувшими деревьями.

Отрыв глаза, увидел я громаду поваленных стволов, в сумятице сломанных разлапистых сучьев — нечто вроде поля конопли, побитого градом. Гайдамаки рыскали там и сям в поисках татарской добычи и время от времени вытаскивали человеческие тела, в которых еще теплилась жизнь. Если распознавали иных — не татар, — то извлекали их на свободу из лесной колючей могилы.

Лежал я на груде еловых веток у журчащего ручья. Передо мной стоял верзила с безобразной и угрюмой рожей. В сравнении с ним даже господин советник — истинный рыцарь святой Мартин, которого всегда изображали красавцем. Рыжая борода, рыжие брови, медно-красная физиономия, отрезанный нос — очевидный знак, что когда-то он имел удовольствие познакомиться с русским правосудием. Был он мускулистый, как святой Христофор. За ним маячило несколько подобных фигур, но другого такого страшенного не было.