Утоли моя печали - Алексеев Сергей Трофимович (серии книг читать бесплатно txt) 📗
Из школы потянулись дети, на бегу сшибая сосульки, затем степенные учителя, и последней проковыляла старуха с метлой – вероятно, уборщица. Ксении не оказалось…
Бурцев кое-как дождался сумерек – вечер показался бесконечным, и небесный свет никак не хотел гаснуть над городом, хотя горизонт вдали был уже темным, ночным. Прохожие постепенно рассосались с улиц, и он рискнул приблизиться к дому, где квартировала Ксения. И с теплой радостью заметил, что в окнах мерцает знакомый свет, будто от свечи, стоящей на полу. Забыв о всякой осторожности, он прибавил шагу, намереваясь с ходу войти в калитку, но тут перед ним вырос высокий, наметанный за зиму бурт снега на краю тротуара. Сергей пробежал немного вперед, потом назад, отыскивая дорожку к дому, затем поднялся на гребень сугроба и обнаружил, что пути к калитке нет. Нетронутая, стерильная толща снега покрывала пространство вокруг дома, и лишь цепочки собачьих да кошачьих следов, чуть подтаявших на солнцепеке, крестили мерцающую, непорочную, с атласным голубоватым отливом белизну.
А таинственный, притягательный свет в окнах был! Мало того, по длинным искристым сосулькам, свисающим с крыши, он перебирался выше, и последняя его точка была поставлена в стеклянном глазу телескопа.
И свет этот манил к себе, как далекий огонек в ночной пустынной степи.
– Что же это? – вслух сказал Бурцев, озираясь. – Как к тебе пройти, Ксения?
Ответ был прост: Бурцев спустился со снежного бурта и, утопая по колено, пошел к калитке, пробив тем самым первый за эту зиму человеческий след. Через низкий, ушедший в сугроб заборчик он попросту перешагнул и очутился перед крыльцом, так же покрытым ровным и толстым слоем снега. Закрытая дверь еще с осени была приперта каким-то костыликом, показывая, что в доме никого нет: такая открытость и доверчивость еще была нормальной в Студеницах.
Но над кнопкой звонка горела крохотная лампочка от елочной гирлянды!
Откуда-то налетела и расселась на сучья голых тополей, окружающих дом, крикливая смешанная стая воронья и черных галок.
– Что же это? – еще раз спросил Бурцев. Потом забрался на крыльцо, разрыл, разгреб у двери слежавшийся снег, но, прежде чем открыть ее, трижды надавил на кнопку звонка и подождал, хотя чувствовал, что этот сигнал улетает куда-то в пустоту и бесконечность. Он вошел в прихожую, ощупью отыскал следующую дверь и потянул на себя…
И оттуда потянуло сквозняком, отдаленно напоминающим горячее марево над разогретой землей. Но это было холодное марево, бесцветный воздух извивался, уходил космами в открытое пространство и таял в весенней и тоже холодной синеве.
Он поймал себя на мысли, что боится переступить порог, что делать этого не нужно, поскольку там, откуда идет этот сквозняк, – другой мир и другое измерение.
Переступил помимо своей воли…
Странно, в доме было не холодно, по крайней мере, он ощутил лицом приятный толчок теплого воздуха, насыщенного мерцанием гирлянд на стенах. При этом стало ясно, что тут никого нет, причем очень долгое время, хотя сохранился и существовал жилой дух.
Дом был абсолютно пуст! Ни вещей, ни мебели, ни какой-либо утвари, и даже мусора нет, обыкновенно остающегося после отъезда. Только чистые квадрат полов в комнатах да огоньки на стенах.
И еще ярко-красное пятно в простенке между окон, памятник отчаяния разума, попытка прорубиться в параллельный мир…
Сергей обошел весь дом и остановился посередине зала, вспомнил, где стояло павловское кресло, где был тот самый старинный и коротковатый диванчик, и внезапно обнаружил осколки стакана на полу. Стакана, который разбился, выпав из его руки еще два года назад! Это было невероятно, что их до сих пор не убрали, учитывая чистоплотность хозяев и опасность того, что можно, забывшись, наступить босой ногой.
И еще смутило то, что, уезжая, она не выключила гирлянды. Оставлять их здесь – это еще куда ни шло, но уехать и не отключить – верный способ устроить пожар. Бурцев поискал глазами электрическую розетку и, когда не обнаружил ее, попробовал по проводам определить, где их конец. Сплетение этих мерцающих цепочек оказалось сложным, перепутанным, и все-таки он нашел разрыв…
Гирлянды не были включены в сеть вообще, концы проводов стали встречаться чаще; иные были намотаны на забитые в стену гвозди, иные свисали, словно показывая, что цепь разомкнута.
Лампочки светились сами по себе…
Бурцев воспринял это спокойно, как все остальное в этом доме. Присесть тут оказалось не на что, и он опустился на пол, примерно в том же месте, где когда-то сидела Ксения. Он не гадал, не сокрушался, что не застал ее в доме и что не повторится то, что было, не сбудутся его желания, с которыми он выжидал время сумерек, а потом шел сюда; он даже не ощущал, казалось бы, естественной тоски и неуютности, навеянной оставленным жилищем. Это было состояние задумчивого, отвлеченного покоя, когда угасают все острые мысли, острые чувства и желания, так что на них, как на стеклянные осколки, можно наступить босой ногой.
Так он просидел долго, возможно целый час, – ощущение времени опять отказывало, и пора было бы уйти отсюда, но помимо воли он стащил с себя пальто, подстелил и прилег, как отдыхающий путник у дороги. Как и в прошлый раз, Бурцев точно знал, что ни на мгновение не засыпал и глаз не закрывал, однако почувствовал, как что-то изменилось в атмосфере дома. Все оставалось по-прежнему – пустота пространства, мерцающие стены, синие пятна окон с открытыми ставнями, – но возникло ощущение, будто кто-то незримый влетел сюда, влился вместе с призрачным вечерним светом…
Сергей отчетливо услышал плач ребенка в спальной комнате. Судя по голоску, это был совсем маленький ребенок, наверняка грудной, и требовательный его призыв мгновенно отозвался в сердце. Он вскочил, распахнул во всю ширь дверь спальни, и плач от этого показался ему оглушительным.
Естественно, в комнате никого и ничего не было, лишь чистый, мерцающий от гирлянд квадрат пола.
– Что же это? – спросил Сергей, хотя знал что.
Едва уловимый бордовый проблеск атласа возник перед глазами, смешался с другими новогодними отсветами – и плач постепенно стих, обратившись в мурлыкающее младенческое удовольствие.
Звук был знакомый и отчетливый – ребенок сосал материнскую грудь.
Бурцев протянул руки, спросил настороженным голосом, пугая сам себя:
– Ксения?.. Это ты, Ксения?
Почудилось, шелковистый атлас качнулся в пестром пространстве и исчез. А вместе с ним – улетающий лепет ребенка…
Бурцев почувствовал, что нельзя здесь больше находиться, притворил дверь, поднял с пола пальто и, не оглядываясь, вышел из дома.
На улице было утро, и солнце играло в сосульках, выбивая светом тонкий, хрустальный звон. Беззаботный весенний мир ликовал над городом, словно слепой незримый дождь, смывал все пережитые за ночь получувства и полуощущения. И в проясненном, просветленном сознании осталась единственная, но зато радостная мысль, что он слышал ночью голос своего ребенка.
И потом, в течение всего дня, реальный мир окончательно вернулся и утвердился в виде бесконечных хлопот, разговоров, проблем и связанных с этим чувств и мыслей, но та, что возникла утром, продолжала независимо и незаметно существовать в нем, как существует родинка на теле.
Явившись в прокуратуру – а здесь встречали как старого знакомого, хотя никто тут не ждал высокого гостя из Москвы, – Бурцев запросил дело Сливкова, ознакомился с его основными документами и тут же отменил постановление о его прекращении. Городской прокурор, только что поивший его чаем за благодушным разговором, закряхтел от плохо скрываемого неудовольствия.
– По какой же возбуждать прикажете?
– Умышленное убийство, – сказал Бурцев, отлично представляя, сколько хлопот доставит этим распоряжением: дело было заведомо бесперспективным и дохлым. – Этот фельдшер не был наркоманом. А был он платным агентом КГБ. Улавливаете?
Городской прокурор нахохлился и стал жевать губу, а через минуту оживился:
