По дикому Курдистану - Май Карл Фридрих (версия книг .TXT) 📗
Все это произошло в считанные минуты. Я надеялся, что Мохаммед Эмин вернется, но не хотел звать на помощь, чтобы не позориться перед этими людьми. Но говорить я вполне мог.
– Что вы от меня хотите? – спросил я.
– Нам нужен ты сам, – ответил один из них, наверняка предводитель. – И твой конь нам нужен, да ты не на нем поехал.
– Кто вы?
– Ты что, баба, что столь любопытен?
– Ба! Вы, псы, служите Неджир-бею. Сам он не посмел ко мне приблизиться, теперь же посылает свою свору, чтобы ему случаем не поцарапали ногу!
– Заткнись! Почему мы взяли тебя в плен, ты скоро узнаешь! Веди себя тихо, иначе заткнем тебе рот!
Мои похитители медленно тронулись в путь верхом, я же был вынужден идти следом. Вскоре мы приблизились к речке, проехали немного вдоль нее и вошли в воду, – здесь, наверное, имелся брод. На той стороне реки стояли вооруженные люди, которые сразу же исчезли при нашем появлении. Видимо, это был Неджир-бей, ожидавший там, выгорит ли его предприятие, и теперь удалявшийся, потирая руки.
Русло реки было буквально усыпано острыми скользкими камнями; местами вода доходила мне до груди, а поскольку я был тесно привязан к лошади, мне пришлось вынести немало неприятных минут, прежде чем мы достигли другого берега. Там большая часть всадников от нас отстала, дальше меня потащили только двое разбойников. Мы проехали вниз по реке вплоть до быстрого горного ручья, впадавшего слева в Заб, и начали подниматься по нему. Для меня это была тяжелая дорога, но мое «сопровождение» не обращало на меня никакого внимания. На пути нам не встретился ни один человек. Затем мы проследовали мимо дикого нагромождения валунов и гальки по густому колючему кустарнику. Я понял, что мои сопровождающие по каким-то причинам не хотели заезжать в деревушку Шурд. Ее убогие хижины и развалины домов я видел внизу, в долине.
Позднее мы снова свернули направо и вскоре очутились в заброшенном овраге, ведущем в долину Раола. После трудной дороги мы наконец подъехали к строению, больше походившему на прямоугольное скопление камней высотой в четыре или пять локтей, которое имело одно-единственное отверстие, служившее одновременно и дверью и окном. Перед этим «кубиком» разбойники спешились.
– Мадана! – крикнул один.
Внутри хижины раздалось какое-то хриплое хрюканье, и немного спустя из двери вышла старая женщина. Мадана – так здесь называют петрушку. Как эта старушка обрела «пряное» имя, я понятия не имел; но когда она подошла совсем близко ко мне, я уловил вовсе не запах петрушки, а сложный аромат чеснока, тухлой рыбы, мертвых крыс, мыльной воды и подгоревшей селедки. Не держали бы меня путы, я бы отпрянул от нее. Одета была эта «прекрасная» обитательница долины Заба в короткую юбку, которую у нас побрезговали бы использовать и как половую тряпку; край юбки доходил до колен, из-под нее выглядывали грязные ноги, по которым было видно, что она не мылась уже долгие годы.
– Все готово? – осведомился мужчина и задал ей целый ряд вопросов, на которые она отвечала коротким «да».
С меня сняли часть пут, но рук не развязали и, низко наклонив мне голову, втолкнули в хижину. В стенах было несколько щелей, сквозь которые внутрь проникали лучи света, так что я мог подробно рассмотреть внутреннее «убранство». Это было четырехугольное, грубо отделанное, голое помещение, в заднем углу которого в землю глубоко и крепко был вбит толстый столб. Рядом лежала средних размеров куча сена и листьев, стояли полная воды миска и большой глиняный осколок, должно быть от кружки, используемый теперь как тарелка, на которой лежала каша, состоявшая, как казалось, наполовину из столярного клея и наполовину из дождевых червей или пиявок.
Сопротивляться было бессмысленно, поэтому я спокойно дал привязать себя толстой веревкой к этому столбу и лег на сено.
Женщина остановилась перед входом. Один из моих «попутчиков» молча вышел из хижины, другой же счел необходимым дать мне несколько указаний относительно моего поведения.
– Ты в плену! – заметил он так же метко, как и остроумно.
Я не отвечал.
– Ты не можешь убежать! – поучал он меня.
Я снова ничего не ответил.
– Мы сейчас уйдем, но старуха будет тебя охранять.
– Скажи ей хотя бы, чтобы она это делала снаружи.
– Она останется в хижине, – отвечал он, – она не должна выпускать тебя из виду; кроме того, она накормит тебя, если ты захочешь есть; ты ведь не можешь двигать руками.
– А где еда?
– Вот! – Он указал на осколок кружки, чье содержимое было столь соблазнительно.
– Что это?
– Я не знаю, но Мадана может стряпать как никакая другая женщина в деревне.
– Зачем вы меня сюда притащили?
– Мне нельзя тебе этого говорить; ты узнаешь это от другого человека. Не пытайся освободиться, иначе Мадана позовет нескольких человек, которые свяжут тебя так, что ты даже пошевелиться не сможешь.
Мужчина ушел. Я слышал удаляющиеся шаги обоих мужчин; затем в дом чуть ли не вползла, скрючившись, милая Петрушка и примостилась рядом с входом так, что я находился прямо перед ее взором.
Это было, прямо скажем, неприятное положение, но меня больше беспокоила мучительная мысль о моих друзьях в Лизане. Мелек с надеждой ждал меня, и курды тоже наверняка беспокоились по поводу моего долгого отсутствия. А я лежал здесь привязанный, как собака в конуре. Интересно, чем это кончится?
Утешало меня только одно обстоятельство. Если Мохаммед Эмин приехал в Лизан, то халдеи, наверное, уже оказались на том месте, где на нас напали, нашли мертвую лошадь и следы борьбы, а во всем остальном мне приходилось полагаться на ум и отвагу моего верного Халефа.
Я лежал долго, ломая голову в поисках выхода из этой нелепой ситуации. Тут меня вывел из состояния задумчивости голос милой Маданы. Она была женщиной, поэтому не могла так долго ничего не говорить.
– Хочешь есть? – спросила она меня.
– Нет.
– А пить?
– Нет.
Разговор кончился, благоухающая Петрушка подковыляла ко мне, мирно уселась прямо перед моим носом и взяла на колени отвергнутый мною осколок кружки с пищей. Всеми пятью пальцами правой руки она взяла таинственную смесь и распахнула рот, как дорожную сумку из черной кожи. Я закрыл глаза. Раздалось громкое чавканье, затем шуршащие звуки, которые возникают, когда язык используют как тряпку, которой смахивают остатки с посуды, и наконец продолжительное довольное хрюканье. О Петрушка, почему бы тебе не благоухать в отдалении от меня, на улице?
Только спустя много времени я снова открыл глаза.
Моя надежная охрана еще сидела передо мною, уставившись на меня. В ее глазах я заметил немного сочувствия и куда больше любопытства.
– Кто ты? – спросила она меня.
– А ты что, этого не знаешь?
– Нет. Ты мусульманин?
– Я христианин.
– Христианин – и в плену? Ты разве не курд-бервари?
– Я христианин с Запада.
– С Запада! – воскликнула она удивленно. – Где мужчины танцуют с женщинами и где едят лопатами?
Отголоски нашей западной культуры достигли и ушей Петрушки; она слышала про наши ложки и польку.
– Да, – сказал я.
– Что тебе надо в нашей стране?
– Я хочу посмотреть, так ли красивы ваши женщины, как и наши.
– И какой ты сделал вывод?
– Они очень красивы.
– Да, они красивы, – подтвердила она, – красивей, чем в какой-либо другой стране. У тебя есть женщина?
– Нет.
– Мне жалко тебя! Твоя жизнь как миска, где нету ни сармысака, ни салджангоша.
Улитки в чесноке? Значит, это и было то ужасное блюдо, которое так быстро исчезло в пасти «дорожной сумки»! И без всяких «лопат».
– Ты не хочешь взять себе женщину?
– Может быть, и хотел бы, но не могу.
– Почему?
– Как это можно, если меня связали?
– Тебя снова развяжут.
– Меня освободят?
– Мы – халдеи; мы не убиваем пленных. Что ты сделал, что тебя связали?
– Сейчас расскажу. Я прибыл в эту местность через Мосул и Амадию…
