Люди, горы, небо - Пасенюк Леонид Михайлович (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
Витька пристально посмотрел на Юрия Викентьевича. У Витьки сухо блестели глаза.
– К нему быть терпимей! Подумаешь, какая примадонна! Пусть он идет ко всем чертям.
Юрий Викентьевич присел на койку: ему нельзя было стоять в кубрике во весь рост. Наверное, его утомлял этот разговор.
– У нас общая платформа, – сказал он сдержанно, – поймите вы это. Не глупите. Самое последнее дело в нашем положении отвечать грубостью на грубость. Да это и недостойно мужчины – вести себя на манер базарной торговки.
– Это он ведет, – обескураженный изменившимся тоном Юрия Викентьевича, пробормотал Витька.
– Вы ему не уступаете, к сожалению. Уж во всяком случае, он старше – поищите в вашем багаже капельку элементарного уважения, где оно затерялось там у вас, среди какого тряпья?.. И потом, нужно учиться умению владеть своим голосом. Не нужно кричать. Крик – следствие болезненных эмоций. Когда-нибудь я вынужден буду сказать об этом и Станиславу. Но для начала говорю вам.
Витька молчал. Он не знал, какие тут говорить слова. Стыдно было признаться даже самому себе, что Юрий Викентьевич прав. Что, может быть, высшая доблесть в жизни – именно уметь держать себя в кулаке. Именно умение владеть собой есть признак недюжинной, уверенной в себе натуры. Вера в здравый смысл коллектива и ответственность за судьбы людей – вот что стоит сегодня за спокойствием Юрия Викентьевича. Хотя где-то про себя он, конечно, волнуется и переживает. Он переживает, конечно!
Витька размышлял об этом наспех и раздерганно, мысли его пришли в смятение, голос Юрия Викентьевича доходил до сознания уже заторможенно, приглушенно, сквозила в нем дружеская доверительность:
– Давайте так: будто вам тридцать шесть, а мне восемнадцать. Нет, давайте лучше отойдем от возраста вообще и посмотрим на вещи одними глазами, с одним и тем же, образно говоря, фокусным расстоянием. Так вот: Станислав обладает завидными познаниями – правда, он их почему-то не успел в жизни пристроить к делу, но это разговор другой. Он и опытней нас просто-напросто. Жизнеспособней. Наконец, чистосердечно посчитайте, сколько Станислав сделал нам хорошего…
А Витька думал теперь не о Станиславе, он думал о Юрии Викентьевиче. Он думал: разве такое уж благо – спокойствие, разве так уж важно во всех случаях жизни стараться не повышать голоса? Как понять все это? Потому что Витька не хотел брать на веру все, что ему ни подсовывали в качестве оснастки для характера, любую снасть ему нужно было испытать на прочность. А ну как не пригодится, а только помешает ему в будущем, только повредит?! Юрий Викентьевич, конечно, славный, честный и справедливый человек, но то, что годится для него, может не подойти Витьке. Юрий Викентьевич, наверное, любит теплые и блеклые цвета, Витька же, напротив, яркие и злые.
Юрий Викентьевич добр, и при всей своей кажущейся умудренности он житейски беззащитен и раним. Эту беззащитность и ранимость он подсознательно угадывает и у других, у всех, с кем общается, даже у Станислава.
Сумеет ли Витька быть таким душевно добрым и деликатным? И нужно ли это ему? Годится ли доброта для всех случаев жизни? Этакий пацифизм внутреннего пользования? А?! Ответьте Витьке, шеф! Ответьте!
Но Юрий Викентьевич приумолк. Он и так многое уже сказал. Пусть Витька переваривает. Пусть он все это усвоит. Пусть он поймет, что низко и жестоко было тогда, на перевале, уходить от Егорчика втихую, не пожелав лишний раз крикнуть ему для ориентировки! Егорчик, конечно, вел себя тогда преотвратно, но зачем же мстить ему за это? Егорчик доставил отряду уйму хлопот – что же теперь, растерзать его за это на мелкие части?
Думай, Витька, был ли ты тогда прав. Был ли прав тогда Станислав. Думай…
Значит, Станислав все-таки плох? Тогда почему же Юрий Викентьевич ругает Витьку за неприязненное к Станиславу отношение? Где Станислав плох, а где хорош? Опять-таки нужно разобраться. Думай, Витька, думай…
– Ладно, – сказал Витька нехотя, – я вернусь в лагерь. Я все равно вернулся бы, даже если бы вы ничего не говорили, я же понимаю, в одиночку трудно. Только.., Только вы идите, а я потом… я сам…
Глядя вслед Юрию Викентьевичу, в труднообъяснимой связи со всем тем, о чем тут недавно говорилось, он решил вдруг, что, если случится худшее и придется помирать, Юрий Викентьевич умрет первым. На нем лежит ответственность. Она старит и гнет. Немного поразмыслив, Витька пришел к горькому выводу, что следом за шефом умрет и он. У него мало иммунитета против внешних раздражителей, не успел еще выработать жизнестойкости. А потом, может быть, придет черед Станислава. Вообще он достаточно тренирован и проживет долго.
Витьку поразило, что в его наивном распределении очередности, кому когда умирать, Егорчику неожиданно досталось последнее место. Что ж, рассудил Витька, он достаточно безличен. Безличен, а может быть, и подл. Кто его разберет! Такие, всем на удивление, переживают других. Будет грызть землю, а выживет.
«Тоже мне провидец, – посмеялся над собою Витька. – Старец какой вещий».
Он долго смотрел на удаляющегося Юрия Викентьевича, думая о нем тепло. Походить на него решительно во всем почему-то не хотелось, а все же стоило бы поучиться той сдержанности чувств, за которую Станислав ратовал в искусстве, но которой в жизни, в повседневном быту отличался как раз не он, а шеф.
Внезапно Витьке пришло в голову, что жена у Юрия Викентьевича должна быть рослая, с крепкой статью и толстыми русыми косами, собранными короной над высоким лбом, над синими глазами, глубокими и чистыми, как лесные озера, – вот такая жена, истинно русская красавица.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
А у шефа не было жены.
Жена у Юрия Викентьевича, правда, когда-то была – такая миловидная, румяная, сочная, как брусничка, и терпкая, как брусничка. Она была женщиной рассудительной, достойной – и при всем том несколько инфантильной. Ужиться он с ней не сумел, как ни старался. Она все-таки оставалась себе на уме. Она заявляла разные, ею же придуманные супружеские права, а Юрий Викентьевич рассматривал брак как содружество равных и диктата не терпел. Он говорил: я геолог, и я не могу сидеть дома в качестве бесплатного к тебе приложения. Она же отвечала: ты муж, и ты должен заботиться о доме, о семье, и знать я больше ничего не желаю. Может, она даже изменяла ему – в последние годы у него появились причины подозревать ее.
В общем примитивная, но в наши дни еще встречающаяся история. Сюжет, как говорится, не нов.
Смешно сказать, но разногласия начались, когда получили квартиру… приобрели ослепительно-лакированный гарнитур, несколько, правда, роскошный и дорогой по нынешним временам всеупрощающего модерна. В образе поведения Юрия Викентьевича от этого ровно ничего не изменилось, он не остепенился, не стал примерным домоседом, на жену же благоустроенный угол и сверкающие блики на благоприобретенной мебели подействовали магически…
Он оставил ей все это. Пусть пользуется. Пусть живет.
С той поры знакомств с женщинами он избегал, держался в шумных компаниях отчужденно, выглядел бирюком. Вдобавок Юрию Викентьевичу тогда казалось, что его внешность не может вызвать встречной симпатии у особы, которая чем-либо приглянулась бы ему самому.
Если же вопреки ожиданиям Юрию Викентьевичу оказывали знаки внимания, он становился доверчивым и даже болтливым, много и не без юмора говорил о своей незадав-шейся семейной жизни, о работе в горах, о последней стычке в геологическом управлении с неким Тырловым, который, видно, немало ему досаждал, – и все эти обильные и полушутливые излияния со стороны выглядели как крик души, истосковавшейся по женской ласке.
Долгое время он не мог встретить своей женщины. В общем он не надеялся на какую-то особенную встречу. Ему могла подойти и женщина нервная, мятущаяся, демонического склада, у которой была бы своя самостоятельная, пусть даже немного горячечная жизнь, но он не имел бы ничего против женщины спокойной, домовитой, заботливой, которая, однако, уважала бы его занятия и не чинила бы ему в работе препятствий неумными претензиями.
