Дата на камне(изд.1984) - Платов Леонид Дмитриевич (электронная книга txt) 📗

Тотчас же ветер принялся толкать его в спину, в грудь, в бока. Это особенность здешних буранов. Ветер то и дело меняет направление, что очень затрудняет ориентировку.

В свое время, интересуясь этимологией слова «буран», Петр Арианович выяснил, что связано оно не с русским словом «буря», а с тюркским «бур», что значит «вертеть». И действительно, все вертелось вокруг.

Пройдя несколько шагов, Петр Арианович должен был бы наткнуться на стену, или на изгородь, или на дерево. Но не наткнулся. Странно… Он взял правее, вытянул перед собой руки. Пустота! Поспешно вернулся, круто повернул влево — то же самое!

Петр Арианович поднял голову. Солнце только угадывалось на небе сквозь полог летящего снега.

Неужели, переходя улицу, он повернул не влево, а направо и очутился за околицей?

Подобные случаи бывали. О них ходили странные рассказы. Года два назад одна крестьянка вышла за водой из дому в такую же примерно метель. Труп нашли только весной, далеко в степи…

Но не думать об этом, не думать! Не поддаваться панике, не распускаться! Кто самообладание потерял, тот все потерял!

Привычное упрямое озлобление охватило его. Не мог же он так глупо пропасть, отойдя всего несколько шагов от дома!

Петр Арианович продолжал идти, останавливаясь, временами проверяя себя. Нет, ничего не видно вокруг! Словно бы его опустили в кувшин с молоком. Но должны же быть стенки у этого кувшина!

Потом он брел уже по инерции, только бы не замерзнуть. Сомнений нет — заблудился в буране! Вокруг степь, на много верст степь и степь!

Тулуп не грел. Ватага хохочущих всадников в белых бурнусах носилась по степи, свистя бичами. Удары падали со всех сторон — Петр Арианович все шел, то и дело меняя направление. Или ему лишь казалось, что он меняет направление, а в действительности он кружил на месте.

С новым порывом ветра до него донесся слабый звон. Ага! Уже начались слуховые галлюцинации, предвестие конца!

Петр Арианович протянул руки вперед. Пальцы его скользнули по чему-то теплому, шерстистому. Над самым ухом зазвенел колокольчик. Откуда в степи колокольчик?

Потом Петра Ариановича крепко взяли под мышки, потянули куда-то вверх.

Открыв глаза, он удивился. Что за чудеса? Он как бы плывет по пенистому морю, освещенному неярким солнцем. Вдали видны горы, поближе округлые вершины сопок, торчащие подобно островам. Рядом, в клубах снежной пыли, то появляются, то исчезают головы верблюдов. К изогнутым шеям их подвязаны колокольчики.

Таков буран в казахской степи. Обычно он проносится невысоко над землей, летящий снег покрывает пешеходов с головой, но всадники на верблюдах возвышаются над белым летящим пологом и продвигаются вперед, ориентируясь по очертаниям сопок.

— Сиди, ваше благородие, сиди! — услышал Петр Арианович над ухом голос с успокоительными интонациями. — Нельзя пешком в буран. Пропасть мог.

Море клубящейся белой пыли расступилось, караван двинулся дальше. Петр Арианович закрыл глаза. Его непреодолимо клонило в сон. Смутно ощущал мерное покачивание, будто лодка ныряла в волнах.

Затем он осознал, что его снимают с верблюда и вносят на руках в дом.

Тот же озабоченный добрый голос сказал:

— В холодный сени клади! В теплый горница не клади, нельзя! Сразу в теплый внесешь, умрет! Очень сильно замерз!

Но сильный молодой организм выдержал испытание бураном.

Полдня еще метался ветер под окнами, потом затих. Зато мороз усилился. Стропила потолка в жилище Петра Ариановича потрескивали и скрипели, будто степь, потерпев поражение, скрежетала зубами от злости.

Празднично, всеми цветами радуги, сверкала в солнечных лучах изморозь на окнах. Это умилило. Петра Ариановича, напомнило ему детство. (После пережитого он вообще некоторое время был в расслабленных чувствах.)

Через неделю ссыльного навестил новый его знакомый.

— Мухтамаев! — с достоинством представился он, ткнув себя пальцем в грудь.

— А имя-то ваше, имя как? — приподнимаясь на подушках и пожимая руку гостю, спросил Петр Арианович. И пошутил, стараясь за шуткой спрятать волнение: — В поминанье, гляди, запишу!

— Зачем записывать, так запомни, — бойко ответил гость. — Два имени, однако, имею, — добавил он с достоинством. — Одно мусульманское — Ибрагим. Другое, казахское, — Турсун. Значит, по-нашему: «Пусть живет». Я и живу!

Петру Ариановичу известно было, что у тюркских народов в ходу имена-пожелания: «Тохта» — «Стой», «Ульман» — «Не умрет» и т. д.

Отец и мать Ибрагима-Турсуна, давшие ему имя: Пусть живет, конечно, от всей души желали сыну добра. И он старался оправдать их родительские пожелания: был крепок, как репка, прочно стоял на своих выгнутых колесом ногах кочевника, а в узких глазах его, подпертых каменными скулами, сверкала такая жизнерадостность, веселье и ум, что Петр Арианович сразу же проникся к нему не только благодарностью, но и симпатией.

Род Турсуна зимовал неподалеку от деревни, а сам он, еще не достигнув возраста аксакала 7, считался у себя в ауле почтенным, серьезным человеком, почему и выполнял иногда различные общественные поручения.

Одно из таких поручений Турсун-Ибрагим выполнял в волости в день своей драматической встречи с Петром Ариановичем в степи. В аул он возвращался вместе с попутчиком-почтальоном, в сумке которого лежали также письма и посылка с книгами для ссыльного. Получилось так, что Петр Арианович был не только спасен от смерти, но и получил одновременно новый заряд бодрости — сразу книги и три письма: от матери, от невесты и от старшего своего друга — профессора Афанасьева.

Мать давала, по обыкновению, наивные житейские советы: избегать простуды, не выходить без галош на улицу, при кашле растирать грудь скипидаром на ночь. Что касается профессора, то он послал необходимые Петру Ариановичу для работы книги.

— Вот и хорошо, что ты веселый стал, ваше благородие, — поощрительно говорил Турсун-Ибрагим, сидя на лавке у окна и держа на раздвинутых пальцах чашку, наполненную чаем. — Это последний буран был. Скоро весна придет. Тогда наша степь, увидишь, красивой станет, красной.

Глава седьмая

Наш русский

И впрямь весна в Казахстане искупает все безрадостное однообразие зимы. Сплошь покрыта тогда степь цветами, и больше всего здесь тюльпанов.

— Пурпур, багрянец, алый! — восторженно перечисляет оттенки Петр Арианович, а тюльпаны кланялись перед ним, сгибаясь от ветра, и казалось, что вспыхивают в траве бесчисленные язычки пламени.

— Смотри, смотри! — поощрительно говорил Турсун-Ибрагим, приехавший навестить друга. — Летом жарко будет, не увидишь в степи цветов.

Он сопровождал Петра Ариановича за околицу и бережно усаживал его на пригорке. (Так бывает в жизни: люди привязываются к тем, кому оказали важную услугу в жизни.)

В глаза бьют блестки, множество блесток. То сверкают на солнце маленькие озерца и лужи. За лето, высыхая, они превращаются в зеркально ровные глинистые площадки.

Жадно, всей грудью, вдыхал Петр Арианович аромат степных трав.

Но, к удивлению своему, он не чувствовал уже той тоски, которая чуть было не довела его до гибели зимой. Болезнь ли так встряхнула, ободрение ли знаменитого геолога? Профессор Афанасьев был строг, придирчив, отнюдь не раздавал свои похвалы налево и направо. Если одобрил работу, к которой приступил его ученик, значит, работа, бесспорно, важна и заслуживает одобрения.

И потом, Петр Арианович не был уже одинок. Рядом находился и верный друг с веселым и бодрым именем Пусть живет.

Частенько Петр Арианович наведывался теперь в аул Турсун-Ибрагима. Подле зимних строений — жилья и сараев — белели уже раскинутые юрты: аул готовился к летней откочевке.

Гостя встречали неизменно приветливо. Войлочная завеса, заменявшая входную дверь, по весеннему, времени была откинута. Распахнуто было и верхнее надкупольное отверстие, в которое столбом поднимался густой дым от кизяка.