Поединок. Выпуск 8 - Ромов Анатолий Сергеевич (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗
Бубнич слушал, но слова словно отскакивали от его бронзового широкоскулого лица.
— Вот что, товарищ, — сказал он, — ты разве сам не видишь, какое положение? Надо все успеть и все — самому.
Гуляев кинулся в свою комнату, на ходу приказав привести к нему Власенко.
Он сидел и записывал суть показаний Гвоздя, когда ее ввели. Она стояла в потрепанной юбке с грязным подолом, в жакете с продранными локтями, упавший на плечи платок обнажил черные свалявшиеся волосы. Красивое белое лицо с очень ярким ртом хранило выражение какой-то отрешенной одичалости.
— Садитесь, — сказал ей Гуляев, кивнув на стул.
Она отвернулась от него, стала смотреть в окно.
— Слышите, что говорю! — поднял он голос. — Подойдите к столу и сядьте!
Как во сне, не отрывая глаз от окна, где билась и шуршала тополиная листва, она сделала два шага и села.
— У меня к вам несколько вопросов. Если вы ответите на все вопросы, мы вас выпустим.
Она словно бы и не слышала этого.
Гуляев разглядывал фотокарточку, взятую в доме Нюрки. Из желтоватой рамки с вензелями, выведенными золотыми буквами, смотрело молодое, хищное, зло улыбающееся лицо. Откуда-то он знал этого человека, где-то видел совсем недавно, но вспомнить — хоть убей! — не мог.
— Фитиль? — спросил он, подвинув фотографию Нюрке.
Она взглянула, потом взяла фотографию в руки и засмотрелась на нее. На усталом лице вдруг проступило выражение такой страстной нежности, что на секунду Гуляеву стало неловко.
— Это Фитиль? — повторил он вопрос.
Она отложила карточку, взглянула на него и кивнула.
— Как зовут Фитиля?
Она посмотрела на него диким, затравленным взглядом.
— Будете отвечать?
Она опустила глаза и молчала.
— Нюра, — сказал он, вставая, — если вы не будете отвечать, нам придется вас задержать.
Она вскинула голову:
— Гад!
Гуляев почувствовал, как тонкий холодок бешенства поднимается в нем. Она сидела здесь и оскорбляла его, следователя Советской власти, а любовник ее, сбежав от расплаты, где-то готовил новые грабежи и убийства... С трудом он заставил себя успокоиться. Она темная женщина, многого не понимает.
— Нюра, — сказал он, — ведь вы такая же работница, как и другие. Вы хлеб свой потом добывали. Для вас Советская власть не чужая. Почему же вы не хотите ей помочь?
Она опять взглянула на него, уже спокойнее, хотя дикий огонек все еще горел в глазах.
— Коли она не чужая, за шо арестует? Хлопец мой зараз один в дому.
— А когда вы хранили ворованный сахар, а вокруг женщины с голодухи только что дерево не грызли, вам не было стыдно? Разве они не такие же, как вы? У них не такие же хлопцы, как ваш?
— Сыночку мий родименький! — заплакала, запричитала Нюрка в ответ.
— Сын ваш на попечении соседок, — сказал Гуляев, еле сдерживаясь, — о нем заботится комсомольская ячейка завода.
— Сы-ночку, — плакала Нюрка.
— Где скрывается Фитиль? — Гуляев зачугунел от злобы. — Будете говорить?
Нюрка испугалась. Глаза ее закосили.
— Та я ж не знаю! Вин мне не говорил.
— Кто к нему приходил кроме членов шайки? — уже спокойно спросил Гуляев.
— Приходил черный такий... Здоровенный, с бородой!
— Фамилия? Ты же знаешь!
— А про Рому пытать не будете?
— Кто такой Рома?
— Та Фитиль!
— Пока не буду. Кто этот черный, с бородой?
— Дьякон! — глухо сказала она, уже раскаиваясь и сомневаясь. — Вин приходив. Вин же и на дило с ими ходив. А як же. А Рома — вин только сполнил.
Приказав ее увести, Гуляев посидел с минуту, обдумывая все, что узнал, и ринулся к Иншакову. Теперь в руках его была нить, и надо было идти по ней, пока не распутается весь клубок.
Уже смеркалось, когда впереди замерцали огни. Слышались собачий лай, рев скота.
— Посоветоваться надо, — сказал, сползая по склону оврага, Аристарх Григорьевич, — кабы на свою голову пулю не схлопотать.
Фитиль заскользил по мокрой глине оврага и ловко затормозил перед самым ручьем.
Клешков последовал за ним. Аристарх зачерпнул ладонями воду, выпил из них, как из ковша, стряхнул последние капли на лицо, обтерся длинным платком, добытым из-под чуйки, и присел на свой «сидор». Фитиль наскреб палых листьев и уселся на них. Клешков стоял, рассматривая узкую балку, заросшую рыжим кустарником и заплесневелым бурьяном. Вода в ручье глухо шумела, она была темной и холодной. Овраг уходил прямо в хмурое небо.
— Вот жизнь какая путаная, — сказал Аристарх, добывая в таинственных карманах под чуйкой спички, — сидишь в городе, так тебе этот Клещ на каждом шагу мерещится. Вышел за окраину — его днем с огнем не сыщешь. Я так скажу, — решил он, — айдате, братики, в деревню. Поведаем кому из настоящих хозяев об нашем деле, не обо всем, а так, с краешку, — он нас и сведет? А?
— Пошлепали! — сказал Фитиль. — Эй, чемурило, кончай портки просиживать!
Они вылезли из оврага и, следуя за Аристархом, дошли до первой поскотины. Позади всех, пришлепывая отстающей подошвой и затейливо матерясь, плелся Фитиль.
— Войдем, хатку поищем поисправнее, там и сговоримся с хозяином, сообщил Аристарх, пролезая под поперечную слегу. Почти немедленно вслед за его словами из-за плетня выпрыгнул огромный волкодав и бросился им навстречу.
— Кто такие? — закричал чей-то голос.
Князев что-то медово ответил.
— Беркут, домой! — К ним не торопясь подошел мужичонка с винтовкой под мышкой. — А ну, за мной! Батько разберется прямо на сходке.
Сходка была в разгаре. Конные, окружившие толпу, хрипло горланили. Атаман Клещ держал речь.
— Люды! — сказал Клещ. — Мы вольные казаки! Стоим за анархию и слободу! Комиссарам и чрезвычайкам пущаем юшку и ставим точку! — Он прокашлялся, лицо налилось кровью. — А шобы карать зрадников и прочую контру... — он замолчал и тупо оглядел стоящих. — Це вам усе объяснит мий главный заместитель Охрим Куцый.
Из-за спины атамана выдвинулся длинный сутулый человек в огромной карачаевской папахе, в расстегнутом полушубке, с плетью в руке. На широком длинноносом лице сверкал один глаз, веко другого было накрепко заклепано.
Подъехал конный и, увещевая, звучно врезал по чьей-то спине нагайкой. Неожиданно и звонко ударил неподалеку петух.
— Громадяне! — сказал одноглазый. — Батько Клещ поднял над округой наш черный прапор. Це прапор вильной селянской доли! Шо ж делают ваши избранные головы? С подмогой идут назустричь великой правде анархии тай свободы? Ни. Воны сидят, як вороны над падалью, и гавкают, шо воны ни с нами, ни с червоными комиссарами, ни с бароном Врангелем... Ось и дивитеся, громадяне. По усей округе встают селяне супротив билых господ та червоных нехристей, а воны задумалы сами отсидеться, тай вас заманили, вас, честных селян!
В толпе загомонили. Охрим повернулся в сторону Клеща:
— Наш батько, вин за волю! Вин за народ. Вин не желает вмешиваться в приговор. Треба вам, браты, казаты нам, шо заслуживают цеи запроданцы! Решайте, громадяне.
На секунду наступила тишина. Клещ молча глядел перед собой маленькими недовольными глазками.
— Ошиблись воны! — крикнул чей-то голос, и сразу обрушился гвалт:
— Та невиноватые воны зовсим!
— Як невиноватые? А хто ж виноватый?
— Батько, ослобони!
— Поучить их, вражьих сынов!
— Нехай живут! Ошиблися!
— К стенке их, курих детей!
Настроение большинства было явно в пользу освобождения. Охрим прислушался, повернулся к атаману. Толстое лицо Клеща побагровело. Крики толпы его явно не радовали. Одноглазый что-то нашептывал ему на ухо.
Неожиданно из толпы выступил Князев. Его длинные сивые волосы, странная фигура в поддевке, благостно улыбающееся лицо заставило толпу умолкнуть.
— Дозвольте, граждане, словцо молвить, — тонко пролился его голос.
Санька увидел, как Клещ вопросительно повернулся к Охриму, а тот шагнул было вперед, но Князев уже говорил.
— Вы, свободные граждане села Василянки, должны ноне судить свою избранную власть. Батько Клещ, защитник наш, дал вам полную волю постановить как захотите. Так дозвольте ж, граждане, сообчить. Вот мы трое идем с городу. Власть там у христопродавцев большевиков. Мучат они добрых людей, отнимают потом да кровью нажитое добро, довели народ до голодухи, до холодной смерти. Сами жрут, раздуваются, радуются, что у других кожа к ребрам прилипает. — Он повернул голову к Клещу. — Давеча в городе склады сгорели. Сами же они, большевички эти, и пожгли. Все товары вывезли да схоронили по тайным местам, а склады ночью пожгли, чтоб людям очки втереть. Вот какие дела на божьем свете деются... — Князев примолк.
