Поединок. Выпуск 3 - Авдеенко Юрий Николаевич (мир бесплатных книг .txt) 📗
— Наверное, таких немного?
— Сравнительно. Ты забыл, как меняется состав на траулерах.
— А почему тот, кто внедрился сюда надолго, обязательно будет действовать с такой хронологической точностью?
— Мы со Сторожевым думали об этом. Но надо же иметь какие-то ориентиры. И этот ориентир — трехлетний срок с того дня, как Трефолев повез первую передачу. Приблизительно в это время, три года назад, в поселок прибыло двенадцать человек. Перечислю всех по порядку. Прежде всего — двух самых подозрительных. Семенец Михаил Иванович.
— Капитан траулера, на котором Гнатюк?
— Он самый. Что-то в биографии он не дописал. Знаешь, как в колхозе. На путину всех берут. Тем более капитаном он оказался опытным. Дело знает. Потом Галиев, траловый мастер. Такой круглолицый, похожий на кота. С того же МРТ. Где только он не бывал. След теряется.
— Остальные?
— Перечислю всех по порядку. Барановский — траловый мастер. Истомин — моторист. Сотников — траловый мастер. Жена Сотникова — домохозяйка. Терехов Вячеслав Константинович — учитель рисования.
— То есть художник?
— Терехов и раньше здесь жил. Уроженец. Но уезжал. Теперь вернулся, преподает. Потом Прудкин — директор кинотеатра. Соловьева Маргарита — парикмахер.
— Рита? Симпатичная девушка.
— Очень симпатичная. Даже слишком. Хотя... понял. Ведь ты у нас сейчас прямо как с картинки. Чувствуется опытная рука. Потом два чернорабочих. Ильин и Варюшкин. Потом некто Голубев.
— Почему некто?
— Прописали его здесь, пожалели. Поработал два месяца в коптильном цехе — бросил. Тунеядствует, пьет. Работает, когда и где вздумается. Пришел, ушел. Подвизается на сезонной работе. Сейчас у Прудкина. Оба друг друга стоят.
— Почему? Тоже тунеядец?
— Полная противоположность. Прикидывается трепачом, рубахой-парнем. А на самом деле — аккуратист. Даже — скряга. Но где надо, может подложить неплохую взятку. Посмотрел бы на его обстановку. Вилла. Бар в подвале. Между прочим, ездит в Ригу. И часто. Хотя все понятно. Вернее, оправдано. Ездит он за фильмами. Выбирает их в кинопрокате. Фильмы выбивает, правда, неплохие, жаловаться нельзя. Дефицит — а у нас все идет.
Мне хотелось спросить о Саше. Подожду. Выясню все сам. Пока надо разобраться в том, что мне сказал Васильченко.
Самые подозрительные, конечно, Прудкин и Семенец.
— Какого мнения об этих людях Сторожев?
— Пока никакого. Ты же знаешь Сергея Валентиновича. Знаю только, сейчас он докапывается до двух неясных лет в биографии Семенца.
— А ты? Что ты сам думаешь? Есть у тебя кто-то на примете?
— Я? — Васильченко прошел в угол, взял веник и совок. — Ты знаешь, никого нет.
Он стал подметать комнату.
— Питаться где собираешься, вот что ты мне скажи.
— Не знаю.
— Если умеешь стряпать — можем договориться и готовить здесь.
— Я не специалист.
— Можешь ходить в колхозную столовую. Кормят там просто, но, в общем, не так плохо.
— Я так и привык. Много приезжих в поселке?
Васильченко вернулся, поставил совок в угол.
— Все время кто-то болтается. Место здесь хорошее. Воздух, сосны, море. Вот и сейчас, — он снова вышел в сени, — Бычковых сын из армии пришел. Сашка Дементьева сколько не была. Наконец заявилась, осчастливила родителей. С женихом познакомила.
Я прошел в свою комнату. Натянул два свитера. Вышел на крыльцо.
Наверное, такого воздуха нет ни в каком другом месте.
— Знаешь, хочу побродить. — Я прислушался, как скрипят сосны.
— Проголодаешься — заправиться не забудь, — сказал Васильченко. — Вечер у нас занят. Пойдем на боте вдоль побережья.
Васильченко взялся за меня по-настоящему.
Два раза в неделю я выходил вместе с ним в море следить за траловым ловом. Уже знакомый мне «Двинец», судно районной инспекции, выделялся в эти дни в наше распоряжение до конца весенней путины. «Двинец» следил, чтобы колхозные траулеры вели лов в зонах, разрешенных для промысла.
Приходилось проверять щупом размеры ячеек сетей и тралов. Во многих местах участка ловля тралом в весеннюю путину была запрещена. Здесь разрешалось ловить только ярусом. Теперь я хорошо отличал издали ярус, брошенный в море, — длинный плавучий перемет, усеянный рядами крупных крючков с наживкой.
— Запомни — весь наш местный частник-браконьер у меня наперечет, — учил Васильченко. — Ты сам должен знать всех. Братья Семины, Лапиковы, семья Куркиных. Ох, лиса этот Куркин. Повар нашей столовки. Это — наиболее злостные. Есть и помельче. Всех надо помнить. Боятся инспекции как огня. Штрафовал не раз, отбирал сети. Бывает добыча — лосося ведер на десять. Меня они уже наизусть знают. До того доходит — нарочно пущу слух, что уезжаю по делам. Утром выйду в море, гляжу — тут, голубчики. Вышли. Плакал наш лосось. Жалости тогда к ним нет.
В дни, когда «Двинец» уходил на соседние участки, мы по очереди выходили в море на колхозных траулерах.
Выйти можно было на любом из пяти судов. Я старался чаще выходить на траулере, где работали Семенец и Галиев — на МРТ-1.
Траулер Семенца всегда выходил точно к косяку. Матросы на МРТ-1 работали быстро. Каждый знал свою работу, действовал не оглядываясь на соседа.
И все-таки мне все время казалось — Семенец ведет себя странно.
Вдруг ни с того ни с сего он начинал лебезить передо мной.
Иногда приглашал отдохнуть в его каюте — приглашал довольно настойчиво. Я сидел на узкой койке, упершись ногами в переборку, и разглядывал стены — все они были увешаны фотографиями траулеров, наверное, тех, на которых плавал Семенец. В каюте была только складная койка и металлический секретер со множеством отделений. Секретер был принайтовлен к переборке под иллюминатором.
Я долго не мог понять — почему Семенец приглашает меня в каюту.
Галиев, траловый мастер, был совсем другим. Казалось, ничто вокруг его не касается. Он всегда был неизменно спокоен. Лицо Галиева, красивое, по-восточному округлое, всегда казалось мне блаженно-ленивым. Увидев меня, Галиев обычно крепко встряхивал мою руку, почти вплотную заглядывал в глаза. И, жмурясь, сонно говорил всегда одну и ту же фразу:
— Привет, маэстрочко. Привет, привет, маэстрочко.
Тяжелее остального давалось мне то, что называлось в инструкциях «работой с общественностью».
Прежде всего — злополучные лекции. Мне приходилось их читать. Даже привлекать помощников.
Первым общественным инспектором, которого лично мне удалось привлечь к работе, оказался директор кинотеатра Прудкин.
Штат Прудкина состоял всего из двух человек — киномеханика, который был одновременно кассиром, и подсобного рабочего.
Прудкин был круглоглазый, сухощавый, с пухлыми губами, над которыми висели моржовые усы. В модном костюме, в ярком галстуке, с набриолиненной прядью волос, тщательно уложенной на преждевременной лысине, он встретил меня в своем кабинете в один из первых дней.
Я должен был читать лекцию и пришел в кинотеатр договариваться о помещении.
Прудкин тут же перешел на «ты». Он говорил скороговоркой, короткими фразами, почти ни разу не дав мне ответить:
— Володя? Леня. Оч-хор. Лады. Тут меня зовут Леонтий Савельич. Но это — заметано. Рижанин? Питерский? Нежно обнимаю.
— Я насчет помещения. Надо прочесть лекцию.
Он секунду разглядывал меня в упор.
— Лекция? О чем разговор. На? тебе — хочешь ключ? Бери ключ. Бери, бери. Лады. Заходи в любое время. Читай свою лекцию. Только не придут. Вот отруби палец. Нет — ящик коньяку с меня. Не придут. Ну, человека три придет, и — нежно обнимаю. Подожди. Тебе общественность? Хочешь, я у тебя буду общественным инспектором? Нет, извини, Володя. Нежно обнимаю. Скажи — хочешь или нет? Не тяни. Не гоняй порожняк. Хочешь, чтобы у тебя был полный зал на всех лекциях? Бери в общественные. Мы так. Мы пускаем «Семерку». А перед ней — лекция. Тема? Нет, ты тему скажи, потому афишу я должен заказать. Художнику закажем. Учти. Заметано. Ну-ка, дай блокнот. Что там у тебя? «Охрана рыбных запасов». Так. Не пойдет. И это — «Борьба общественности» — не пойдет. Ага, вот. «А что сделал ты?» Нежно обнимаю. Текст: сегодня лекция: «А что сделал ты?» После лекции — худ. кэ-фэ «Великолепная семерка». Мысль. Давай, давай. Выписывай удостоверение. В общественные. И будет мильон человек.
