ne_bud_duroi.ru - Афанасьева Елена (читать книги без сокращений .txt) 📗
Да-да, подмигнул. Арата не ошибся. Не могла же набежавшая слеза так застить его глаз, что ему показалось, будто дедушка подмигивает. Арата испуганно нажал на указанную доктором кнопку. Дедушка посмотрел еще внимательнее, словно спрашивая, что случилось. Он хотел что-то сказать, но дыхательный аппарат мешал ему. Прибежавшая медсестра засуетилась, поправляя приборы, пока не поняла, чего дедушка хочет.
— Вы хотите что-то сказать, Ямаока-сан. Сейчас я сниму дыхательный прибор, но вам нельзя долго оставаться без него. Вы меня понимаете? Вы не сможете дышать сами. Несколько слов, и мы должны будем опять подключить прибор. Вы меня понимаете?
Дедушка старательно медленно закрыл и открыл глаза и чуть сжал руку, за которую держал его Арата.
— Ключ, — сказал он, когда медсестра вынула у него изо рта трубку. — В кармане ключ. Шкатулка дома, на столе. Там письмо. Тебе. Возьми. Не говори никому. Прочти, когда поймешь, что ты уже взрослый. Только когда поймешь, что взрослый.
Арата страшно боялся, что дедушка Хисаси будет его ругать, — слезы катились по щекам, и он даже не успевал их размазывать. Дедушка всегда говорил, что мужчина не имеет права плакать, и теперь он не должен был видеть плачущего внука. Но дедушка не ругал его. Он слабым движением руки попросил наклониться. Арата прижался к его щеке, сухой и шершавой, как сушеная ягода умэбоши.
— Иди, — тихо сказал дедушка.
— Что? — не понял Арата. Отец объяснил ему, что его долг быть с дедушкой до конца.
— Теперь иди! — повторил дедушка и посмотрел на медсестру, взглядом показывая, что он готов снова подключить прибор, и закрыл глаза.
— Иди-иди, — сказала медсестра. — Не детское дело смотреть на смерть.
Арата размазал слезы по щекам, взял из кармана ключ, о котором сказал дедушка, и пошел к двери.
На выходе он обернулся. Медсестра подключала приборы, и они громко стучали в такт слабеющему дедушкиному сердцу. И Арате снова виделся жест, которым клоун бросал сердце в зал — оп-ля — лови! Солнечный лучик на кровати дедушки стал крохотным и в один миг исчез.
Дома, пока он открывал дедушкиным ключом шкатулку и доставал из нее письмо, на котором красивым каллиграфическим почерком, каким теперь писали только люди старой выучки, было написано его имя, он слышал, как мать говорила отцу, что и в этом Ямаока-сан оказался выше всех. Он не захотел, чтобы внук запомнил его смерть, отпустил мальчика и через несколько минут тихо умер.
Письмо мальчик спрятал в тот же глобус, который, разделяясь на две половинки, был надежным тайником для его сокровищ. И забыл о нем на несколько лет. Иногда, когда мама слишком уж ругала его за беспорядок в комнате, вытирая с глобуса пыль, он вспоминал о тайне земных недр. И задумывался — вырос он или все еще нет?
И каждый раз находил один ответ — если сомневаюсь, значит, еще не вырос.
Окончив школу, он легко поступил в университет, но, к удивлению родных, стал изучать не юриспруденцию и не финансы, а Россию и русский язык. В университете был студенческий театр, где играли пьесы на тех языках, которые изучали. Их преподаватель выбрал «Чайку», и Арата должен был сыграть Треплева.
— Виноват! — раз за разом повторял он дома перед зеркалом. — Я упустил из вида, что писать пьесы и играть на сцене могут только немногие избранные. Я нарушил монополию!..
Непривычные слова не давались языку, как пониманию юноши конца двадцатого века не давались поступки юноши конца девятнадцатого. Так через сто лет правнуки не поймут, зачем жил он, Арата, а он теперь не понимает, из-за чего этот Треплев убил себя. Как не понимает и то, из-за чего еще совсем недавно мужчины в его стране вспарывали себе животы. Как все поменялось в мире, если потомку самурая легче внутренне принять логику западного человека, чем образ мыслей, который заставлял его предков делать себе харакири.
— Я нарушил монополию… А что нарушил он?
Чью монополию нарушил он, если ему так трудно?
Чужой язык не пускает, защищается, огораживается частоколом труднопроизносимых звуков и непривычных по построению фраз.
Бросить все! Учить английский, на котором он и так говорит вполне прилично. И никакого тебе русского, с его склонениями, спряжениями и вечными исключениями из правил. Но… Разве можно отступаться при первой же трудности, как этот мальчишка Треплев, который от одной реплики своей стареющей мамаши сорвался и потребовал занавес.
Он не сорвется. Он не мальчишка. Он взрослый и отвечает за себя.
Он взрослый…
Машинально бубня про себя реплики Треплева, Арата забрался на стул, достал с книжных полок глобус и, чуть надавив, отделил северное полушарие от южного.
Письмо лежало там, куда он положил его десять лет назад. Только чернила, которыми красиво было выведено его имя, чуть потускнели. Или они и были тусклыми. Вряд ли дедушка написал письмо прямо перед смертью. Скорее, написал заранее и хранил под замком.
Арата!
Раз ты открыл это письмо, значит, ты стал уже совсем взрослым и сможешь принять на свои плечи тайну. Больше чем за 50 лет я не смог открыть эту тайну никому из близких, но и унести ее в могилу не могу.
Это странно для старого человека, которого жизнь не удивляла чудесами, но я верю, что к тому моменту, как ты будешь все знать, или немного позже, мир изменится. И моя тайна не будет такой уж страшной. Она перестанет угрожать благополучию и спокойствию близких мне людей, разделенных многими тысячами километров и десятилетиями безвестности.
Попробую объяснить тебе все по порядку, хотя это будет непросто и моя слабеющая память начнет сбиваться. Прости за это.
Сейчас в доме все спят. А я смотрю на висящую в токонома картину, изображающую русский парусник, подошедший к берегам Японии почти полтора века назад, и думаю, что, может быть, мой дед одной своей встречей случайно определил мою жизнь. И, кто знает, не определяю ли я невольно жизнь твою?
Я тоже был самым младшим внуком в очень большой семье. Может быть, поэтому ты, последыш, мне дороже всех моих дорогих людей, и моя тайна падает на твои плечи. Прости.
Мой дедушка, тоже носивший столь странное имя Арата, родился примерно в 1833 году. Точно он и сам не знал, да и прежде было иное измерение жизни. Когда мне было лет 8—10, а дедушке почти 80 лет, он рассказал, как молодым человеком в 1853 году стал свидетелем прибытия к берегам нескольких фрегатов под командованием русского дипломата Путятина. Его посольство хотело наладить отношения между Россией и Японией, но в тот год из этой затеи ничего не вышло. Слишком закрытой была в ту пору наша страна.
Один из фрегатов экспедиции Путятина назывался красивым словом «Паррада». Точнее, по-русски это звучит иначе. У русских есть звук, который нам с тобою трудно произнести. Язык дрожит, создавая звук, подобный капели или журчанию прохладного горного ручья, — «Паллада», Потом я научился произносить этот звук. Да и могло ли быть иначе, если этот звук был в имени самой прекрасной женщины на земле, единственной женщины в моей жизни, да простит меня мать моих детей и моя законная супруга Тидзу-сан, твоя бабушка. Но я тороплю события.
В те времена, в начале века, недавняя война между Японией и еще старой Россией была слишком свежа в памяти людей. Русских и Россию здесь не очень любили. Тем более не любили их новую страну Сорен. Но дедушка повторял, что не надо верить тому, что говорят о русских, не надо считать всех русских врагами. Да, мы разные. Мы очень разные. И трудно понять, почему мир устроен так несправедливо, — мы живем на крохотной земле, а им даны огромные просторы, которыми они не умеют правильно распорядиться. Но люди едины, где бы они ни жили — на севере или на юге, в Америке или в Австралии, а тем более так близко, как мы с русскими. У нас разные обычаи. Нам трудно понять и принять то, что кажется нам непонятным. Но только желание понять может помочь жить в дружбе, а не во вражде.
В войне 1905 года погиб мой отец. Но даже то, что младший сын погиб в сражении с русскими, не заставило дедушку озлобиться. Он повторял — если не стараться понять других людей, легче умереть сразу.
