Двуликий Янус - Яковлев Андрей Яковлевич (лучшие бесплатные книги txt) 📗
В то же время майор решил расспросить о Колоскове и Малявкина: должен же тот что-то знать! Может, просто упустил из виду, потому и не упомянул о нем в своих показаниях?
Поскольку Малявкину появляться в наркомате было нельзя, Кирилл Петрович поехал сам к Костюковой, выбрав время, когда та была на фабрике. Но беседа его с Малявкиным ровно ничего не дала. Борис морщил лоб, вспоминал, вспоминал и ничего не вспомнил. Нет, говорил он, кроме «Зеро», Гитаев не называл ни одного немецкого разведчика, известного ему в Москве. Если, конечно, не считать явки у дантиста. Так то была явка, а с кем он там встречался, Борис и сам не знал.
— Скажите, — задал вопрос Скворецкий, — а Гитаев профессию «Зеро», род его занятий здесь, в Москве, так сказать прикрытие, не упоминал? Может, у вас сохранились в памяти какие-либо факты, детали, проливающие свет на личность «Зеро»?
Малявкин задумался, потом решительно тряхнул головой: нет и нет. Ничего. Вообще о «Зеро» Гитаев говорил один или два раза, не больше. Говорил с опаской. Малявкин не был уверен, что Гитаев и сам располагал подробными сведениями об этом страшном человеке.
Бывал ли Гитаев в районе Наркомата путей сообщения, у Красных ворот? И этого Малявкин не знал. Хотя и редко, но случалось, что Гитаев уходил из квартиры Варламовых в одиночку. Куда отлучался, зачем, этого Борис не знал; Гитаев с ним не делился. Да, говоря по совести, Малявкина это и мало интересовало. Вот если бы он мог предвидеть, мог знать, как повернется его судьба, тогда… Только что толку об этом говорить?!
«Странно, — думал Кирилл Петрович, снова и снова возвращаясь мыслью к беседе с Малявкиным, — чертовски странно! Если разобраться, то Малявкину Гитаев должен был доверять больше, чем Варламовой; как-никак тот был его помощником, правой рукой. Да так оно и было: ведь перед Борисом, а не перед Евой Евгеньевной раскрыл он шифр, код. Малявкину, а не ей упомянул о „Зеро“, и вот на тебе: о Колоскове ни слова. Почему? Из каких соображений? В чем тут загвоздка?»
Кирилл Петрович вновь вызвал Варламову на допрос, но ничего нового она сказать не могла: добавить о Колоскове ей было нечего, о каком-либо другом немецком агенте она не слыхала ни слова, ни намека.
Допрашивал Варламову и комиссар: он придавал ее словам о Колоскове самое серьезное значение. Допрос комиссар вел придирчиво, требуя от Евы Евгеньевны вновь и вновь повторить сказанное, уточняя и детализируя, выискивал в ее показаниях противоречия. Таких не было. Закончив допрос, комиссар сделал вывод, что о Колоскове она, судя по всему, говорит правду. Говорит то, что знает. Не выдумывает. И ее слова надо как можно скорее проверить.
Кирилл Петрович и сам понимал, что времени терять нельзя. Они с Горюновым делали все, что было в их силах. Виктору удалось разыскать кое-кого, кто бывал в Германии в те годы, когда Колосков там учился и работал, встречался с ним. Это стоило большого труда: таких людей было мало, да и из них кто был на фронте, кто где. Но все же с некоторыми Виктор смог обстоятельно поговорить. Разыскал он и тех, кто бывал в Германии в командировках вместе с Колосковым уже в предвоенные годы. Большинство из тех, с кем беседовал Горюнов, ничего, заслуживающего внимания, не сообщили.
Однако, как выяснил в конце концов Горюнов, так говорили люди малоосведомленные, те, кто недостаточно близко знал Колоскова. Отыскались три человека, что говорили иначе, причем если в оценке фактов их рассказы подчас расходились, то самые факты назвали все трое. Факты эти не могли не встревожить Горюнова и Скворецкого. Суть их была такова: еще во время учебы Колосков близко сошелся с сыном одного крупного немецкого промышленника, неким Штрюмером. Штрюмер-младший был, вне сомнения, человеком одаренным, незаурядным специалистом в своей области. Беда, однако, в том, что Штрюмер-старший, отец приятеля Колоскова, был среди тех немецких промышленных магнатов, которые сыграли значительную роль в приходе Гитлера к власти. Правда, сам Штрюмер-старший в ряды нацистской партии никогда не вступал, зато году в 1932-1933 это сделал сын, приятель Колоскова. Никаких видных постов в нацистском движении он не занимал, но был там не последней спицей в колеснице: встречался со всей гитлеровской верхушкой, даже с самим Гитлером. Знал всех их лично. И они его знали, принимали в своем кругу. И что любопытно: уже позже, после 1933 года, бывая в Германии, Колосков видался со Штрюмером, встречался с ним, даже бывал у него на квартире. Он этого своего знакомства не афишировал, но и секрета из этого не делал.
Покопавшись в архивах, Горюнов обнаружил два заявления, которые были поданы в июне 1939 года, в канун заключения Советским Союзом пакта с Германией. Речь в них шла о том же Штрюмере, о подозрительной связи с ним Колоскова. Одно из заявлений было анонимным, без подписи, другое подписано одним из тех, с кем Горюнову удалось побеседовать. Никаких конкретных обвинений, кроме указания на встречи, на не вполне понятную дружбу со Штрюмером, в этих заявлениях не содержалось. Колоскова тогда (уже после заключения пакта) вызывали и с ним разговаривали. Он все подтвердил: сказал, что действительно знал Штрюмера. Знал его как умного человека, крупного специалиста, политическими же взглядами его будто бы никогда не интересовался. Ничего предосудительного в его отношении со Штрюмером не было. Связи Штрюмера с гитлеровскими верхами были Колоскову, по его словам, неизвестны. Дальнейшая проверка подтвердила, что Колосков сказал правду: ничего компрометирующего в его отношениях со Штрюмером не обнаружили, а может, не так тщательно и искали. Как бы то ни было, заявления на Колоскова и материалы проверки были оставлены без последствий и сданы в архив.
Что было делать теперь? Фигура Колоскова становилась все более зловещей. Как быть? Арестовать его нельзя: вина его пока, не доказана. Показания Варламовой — только косвенная улика. Пойди на основании такой улики арестуй человека! А если еще этот человек, М. И. Колосков, — ведущий конструктор, столько сделавший и делающий для обороны страны. Что же предпринять?
Кирилл Петрович и Виктор долго советовались с комиссаром и решили осуществить одно рискованное мероприятие. Началась подготовка…
Глава 22
Борис Малявкин сидел на третьей слева скамейке, если идти по бульвару от Петровских ворот, и, закрывшись развернутыми листами «Правды», искоса посматривал на пешеходов. Надвигался вечер. В голубое, еще не ставшее по-осеннему серым небо взмывали серебристые туши аэростатов воздушного заграждения. Правда, Москва начала уже забывать о вражеских бомбежках. В ходе войны все явственнее ощущался коренной перелом. Враг не был разбит, он еще был силен, но дела гитлеровцев шли всё хуже и хуже. Совсем недавно полной победой советских войск завершилась грандиозная битва на Орловско-Курской дуге. Орловский плацдарм фашистских войск, который они намеревались использовать для броска на Москву, был ликвидирован, Белгородско-Харьковский — рассечен. Войска Западного, Брянского, Центрального, Воронежского, Степного фронтов перешли в решительное наступление. Только за минувшие дни советскими войсками были освобождены Волхов, Орел, Кромы, Белгород. Со дня на день ждали освобождения Харькова. 5 августа над Москвой прогремели первые залпы победного салюта. Двадцатью залпами из ста двадцати орудий Москва салютовала доблестным воинам, освободившим древние русские города Орел и Белгород.
Прямым отзвуком побед советского оружия явилось изменение обстановки и на Западе: войска союзников высадились на Сицилии, в Италии пал фашистский режим, Муссолини был сброшен.
Да, москвичам было чему радоваться, от чего торжествовать. Отличное настроение было и у Малявкина: он чувствовал себя так, словно излечился от тяжкой, безнадежной болезни. Излечился как-то внезапно, негаданно, каким-то чудом в такой момент, когда страшный конец казался неизбежным. И само сознание, что чувства его, мысли, переживания — те же, что и. у всех советских людей, придавало Борису новые силы. Ему сейчас ничто не было страшно, даже предстоящая встреча с представителем абвера, которая таила в себе смертельную опасность для него, сделай Малявкин один неверный шаг. Ради этой встречи Борис пришел сюда, на Петровский бульвар, а развернутая «Правда» и лежавший на коленях номер журнала «Знамя» за прошлый месяц были теми приметами, по которым должен был его опознать разведчик, прибывший с той стороны.
