Опасное задание. Конец атамана(Повести) - Танхимович Залман Михайлович (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Штабс-капитан поднял на него вопросительный взгляд.
— Этот с нами, — небрежно кивнул на Сиверцева Куанышпаев. Его штабс-капитан не пустил в кабинет к атаману, задержал около себя после того, как с порога доложил Дутову, что прибыли двое от князя Чалышева, и услышал в ответ:
— Пусть войдет один.
Атаман боялся незнакомых людей. Каждого нового человека он прощупывал цепким взглядом, с трудом справлялся с желанием вывернуть ему карманы, чтобы убедиться, нет ли там оружия. Много пролил людской крови Дутов, и нервы у него начинали сдавать.
— От князя? — Атаман настороженно взглянул на высокого плечистого джигита в пропыленном халате, шагнувшего в кабинет. И сразу отвел взгляд от его черных как ночь поблескивающих глаз. На какой-то миг от них стало не по себе, атаман схватил лежавший на столе кольт.
— Князь с пакетом послал, — ответил Махмут, спокойно разглядывая Дутова и пистолет.
— Давай сюда!
Взгляд атамана уже скользнул по цифрам на конверте. «Все правильно, от князя. — Но эту мысль тут же догнала другая: — а где тот связной, низенький, плосколицый?» Не выпуская пистолета, прижав локтем к столу пакет, Дутов надорвал его.
— Что у князя?
— Все хорошо у князя. На Джаркент князь завтра пойдет.
— Так, так, отлично! — Дутов наклонился к лампе, поднеся к глазам вынутый из пакета листок.
Почему-то в этот раз Чалышев написал свое донесение очень неразборчиво и очень мелко. Атаман прибавил в лампе фитиль и еще ближе поднес к свету донесение, влез с ним с головой в середину очерченного на сукне стола кружочка света.
— Н-ни черта не разберу, — пожал он плечами, положил пистолет на стол, взял листок обеими руками, чтобы он не дрожал, и спросил: — Князь был трезвый, когда писал донесение? — а спросив, поднял голову и похолодел. Прямо в сердце ему уперся черный ствол. От него уже невозможно было отвести зрачки и тело уже охватил озноб, сердце же зашлось и покатилось куда-то к пяткам.
Стоящий по ту сторону стола человек шагнул еще ближе и спокойно, тихо сказал (это и было самым страшным, что спокойно и тихо:
— Не кричи, Дутов. Приговор буду тебе читать.
Дутов хотел, но не мог кричать. У него пропал голос. Он даже был не в силах открыть искривленный судорогой рот.
А Махмут выхватил молниеносным движением откуда-то из-за пазухи листок и положил перед атаманом.
— Сам читай, ну! — принял он новое решение.
Атаман никак не мог отвести глаза от вороненого ствола. Ему казалось, что если он будет смотреть на него, наган не выстрелит.
— Читай!
Атаман вздрогнул.
— Читай!
«За кровь невинных жертв. За погубленных женщин, за детей…»
По лицу атамана скатывались капли пота и пятнали бумагу.
— Читай, — как будто это было самым нужным я главным сейчас, потребовал, повысив голос, Махмут.
«…Именем революции атаман царской… Дутов приговаривается к расстрелу. Приговор должен быть приведен в исполнение на месте… Председатель Джаркентского ревкома…»
«Как так на месте? А мой приказ о начале похода?» — силился понять что-то свое атаман. И не мог. Казалось, что все это только кошмарный сон. Надо встряхнуться, вскочить, и кошмар исчезнет. Нельзя же, чтобы в самый последний момент, когда должно начаться освобождение России… Когда впереди… Скоро…
Махмут смотрел на лысеющую макушку головы атамана, на его холеное лицо и чувствовал, как ненависть к этому зверю захлестывает до дрожи, до судорог в горле.
Шакал, для которого людские страдания и кровь никогда и ровно ничего не значили, читал сейчас приговор самому себе и трусливо трясся, вжимаясь в кресло, чтобы казаться меньше, незаметнее.
Волк, по чьим приказам, по взмаху чьей холеной руки целиком, до последней юрты, до самого плохого саманного домишки предавались огню казахские аулы, которым судьба начертала очутиться на пути отступления атаманских банд и чьих жителей он предавал смерти от дряхлых стариков до грудных младенцев.
Сейчас он понял, что пришла расплата, и поэтому у него коробятся от животного страха щеки, обмокрились, обвисли усы.
Махмуту очень важно было заглянуть в глаза атаману, удостовериться, дошли ли, как надо, до него слова приговора. И еще он думал, разглядывая аккуратно замаскированную генеральскую лысину, что такой и умереть-то по-настоящему не сумеет. А почему? Потому что у таких нет ничего светлого за душой.
Перед Ходжамьяровым за одно мгновение прошла и собственная жизнь, и родные степи: то припущенные изморозью, то желтоватые, чуть выгоревшие от зноя, то яркие от весны и солнца. И родной народ встал перед мысленным взором, словно наяву встал. Разноликий, мудрый и добрый.
И разве можно допустить, чтобы в этих родных краях, над этим родным народом вновь изгалялась гадюка, подобно этому трусливому генералишке.
— Читай до конца.
Но Дутов, глотнув раскрытым ртом воздух, отшвырнул приговор, рванулся к пистолету и закричал по-звериному дико:
— Помо…
Выстрел оборвал этот крик. Взмахнув руками, будто пытаясь оттолкнуть от себя смерть, атаман упал головой на стол. С ним было кончено.
Застучали выстрелы и в коридоре. Это Сиверцев и Саттар кончали с адъютантом атамана и с охраной. Затем, как только выстрелы смолкли, дверь в кабинет распахнулась, к Махмуту подскочил Саттар и схватил за руку.
— Скорее, Маке, скорее!
Вслед за Сиверцевым они побежали из штаба. Прыгая с крыльца, Махмут оступился. Острая, нестерпимая боль прошила ему ступню, сбила с ног.
— Что с тобой, Маке? — подскочил к Ходжамьярову вначале Саттар, а вслед и Сиверцев.
Но Махмут уже не мог подняться.
Они подхватили его под руки, подтащили к коновязи, где испуганно и нетерпеливо приплясывал на месте возле коней Тельтай, и подняли на седло.
— Поше-ел!
Однако вывихнутая нога не позволяла зацепить стремя. Махмут с трудом держался на лошади. Пришлось перейти на легкую рысь. Навстречу, видимо, на выстрелы, через площадь уже бежало несколько китайских солдат из охраны Дутова.
— Кто стрелял? — увидев конников, подскочили они к ним.
— Русские люди атамана шибко подрались. Еще будут драться. Пулемет на крышу потащили, — нашелся Саттар.
Старший из китайцев что-то резко скомандовал и повернул назад. Солдаты за ним.
А четверо всадников выбрались на окраину Кульджи. Конь Сиверцева, почуяв степь, неожиданно заржал. И этому зову откликнулась ночь. Залаяли собаки, захлопала крыльями какая-то птица.
Позади, в избах, зажигались тусклые огни.
Эпилог
Все, о чем мы рассказали, произошло в действительности более сорока лет тому назад. Были все герои повести, выполнившие приговор народа над атаманом Дутовым. Мы только позволили себе домыслить некоторые события, а некоторые сместили во времени и в пространстве.
Подлинными в повести являются фамилии лишь двух главных героев: Махмута Ходжамьярова (в Джаркенте его знали как Махмута Кожамьярова) и атамана Дутова. Подлинна и фамилия коновода Тельтая Сарсембаева. Имена и фамилии остальных действующих лиц изменены, поскольку за давностью лет многое из их биографий восстановить уже невозможно.
Итак, с атаманом Дутовым было покончено. Джаркент встретил четверку героев многолюдным митингом. А вскоре двое из них: Махмут и Саттар — выехали в Ташкент.
Там председатель Турчека вручил Махмуту и Саттару именные винтовки и документы. В документах говорилось, что оба являются особо уполномоченными Турчека, и без его ведома власти на местах не могут их арестовать и т. д.
Из Ташкента Махмут и Саттар в сопровождении представителя Турчека Питерса (подлинная фамилия) выехали в Москву. Их вызвал к себе Феликс Эдмундович Дзержинский.
До Москвы ехали долго — около двух недель, сутками простаивая на станциях и полустанках, бегая в каждом городе в местное ЧК за продуктами. И вот знакомый Махмуту московский вокзал. Но теперь он уже ступает на его перрон не темным аульным парнем, каким был еще совсем недавно, не конвоиром, шарахающимся от скрежета трамваев. Теперь он герой. Так называют его чекисты, и едет он лично к председателю ВЧК товарищу Дзержинскому.
