Нежность к ревущему зверю - Бахвалов Александр (читать книги онлайн бесплатно полные версии TXT) 📗
Положив трубку так, словно это был сосуд с нитроглицерином, Гай бессильно откинулся на спинку стула и минуту глядел на Извольского, как на палача.
– Витенька, если вздумаешь еще фокусы показывать, вспомни этот разговор, я тебя очень прошу…
И он запомнил.
Когда Долотову поручили подготовить Извольского к испытаниям на штопор нового истребителя и они сделали несколько десятков полетов на спарке, Витюльку как подменили.
Борису Долотову удалось главное – привить Извольскому не только собственные навыки, но и хозяйское чувство к управляемому самолету, весьма отличительное от пассажирского ощущения скорости и пребывании на высоте. Осталось тайной, как сумел Долотов сбить в Извольском предрасположение к неудачам. Видимо, он знал Витюльку лучше других. Сам подлинный мастер, а потому немного колдун, наделенный предельно обостренным чувством своей слитности с машиной, Долотов как бы раскрыл Извольского, научил его обретать в полете то вдохновенное чувство, когда нервы человека словно бы простираются за пределы организма, пронизывают крылья, сопереживают напряжения атакуемого потоком летательного аппарата; когда летчик не только знает, но чувствует пределы возможностей самолета, как пределы усилий собственных мышц. Любой маневр, любой обозначенный в полетном листе режим он заставил Извольского выполнять дважды – в воображении и в воздухе, внушив ему, что в этом и заложен секрет непостижимо точных действий летчика в самых невероятных ситуациях, как если бы к его сознанию была подключена нужная программа.
Почти год вел Извольский испытания на штопор истребителей различных модификации, а когда работа была закончена, ему вручили свидетельство летчика-испытателя первого класса. Узнали об этом от того же Долотова. Приметив входящего в комнату отдыха Витюльку, лишь накануне получившего свидетельство, Долотов неожиданно для всех оставил бильярд и пошел ему навстречу.
– Рад за тебя. Поздравляю. Давно пора, – очень серьезно сказал Долотов.
К испытаниям на штопор одной из модификаций бесхвостки его готовил Гай-Самари. И почти всю программу Извольский провел безупречно.
Но если бы не Долотов, летавший с ним в паре на самолете сопровождения, этот полет был бы для Витюльки последним.
Вернувшись на аэродром, куда он передал координаты падения бесхвостки, Долотов, не раздеваясь, направился в кабинет Данилова. Кроме Добротворского и Руканова, улетевших к месту аварии на вертолете, там его ждали почти все руководители отделов испытаний, летчики, ведущие инженеры.
Не замечая одетого в новую летную куртку Юзефовича, Долотов сел поближе, чтобы видеть одного Данилова.
– С управлением что-то… Мотает виток за витком, а не выходит. Спрашиваю, что случилось, а он: «Погоди, – говорит; – не торопись». А как не торопиться, когда высоты нет… Я ему – прыгай, высота!.. До земли меньше тысячи метров. Я уж подумал, что-нибудь с катапультой. Нет, гляжу – вырвался… Падал по кривой к земле, парашют, правда, раскрылся, но, боюсь, у самой земли. Может, парашют и попридержал, не знаю, Я два раза над ним прошел, не поднимается.
– Самолет горел? – спросил Юзефович.
– Не знаю, – ответил Долотов, глядя по-прежнему на Данилова. – Он мог не успеть освободиться от кресла, оно упало вместе с ним или рядом…
– Что же помешало Извольскому покинуть машину вовремя?
Долотов повернулся к Юзефовичу.
– Я не гадалка. Говорю, что было.
– Интересно, почему он сказал «не торопись» на такой высоте? – вслух подумал Данилов.
– Что-нибудь с высотомером, – сказал кто-то.
– Очень может быть, – громко подхватил Юзефович. – Я слышал, Руканов распорядился не снимать высотомеры на очередную тарировку до конца программы полетов на штопор. Вот вам и возможное следствие…
– Спасибо, – заключил разговор Данилов. – Вы будьте неподалеку, вас наверняка захочет увидеть Савелий Петрович.
Последние слова относились к Долотову.
– Вот вам и следствие, – с особым смыслом повторил Юзефович и решительно стал выбираться из комнаты. Лицо его было непреклонным.
Никто в комнате не сказал больше ни слова, все смотрели на Долотова, пытаясь понять, чего можно ждать с возвращением вертолета.
Извольского привезли без сознания, в кровавых бинтах. Девушка-врач сумела сделать все, чтобы поддержать его до той минуты, когда за него примется главный хирург госпиталя.
А Юзефовича между тем обуревали свои хлопоты. Высказанные в кабинете Данилова предположения о неисправности высотомеров дадут пищу для разговоров, а это как раз то психологическое обоснование, когда можно действовать в открытую. Он велел принести документы, где отмечались регламентные работы, и, убедившись, что проверка высотомеров просрочена на несколько дней, приказал наземному экипажу написать объяснительные записки.
Главное было сделано. Подготовлены документы, уличающие ведущего инженера В. Л. Руканова в халатности. Нет, нет, никто не утверждает, что она привела к аварии, разобраться в причинах – дело комиссии. Его, Юзефовича, обязанность предоставить ей все, что прямо или косвенно поможет найти истину. Но в любом случае просроченные отметки в документах, объяснительные записки и его докладная произведут искомое впечатление. Юзефович не сомневался, что с такой «телегой» позади ни о каком повышении в должности в обозреваемом будущем Руканов не может и мечтать.
Но если вышло черт знает что, то виной всему, видимо, время, когда все происходит не по тем правилам, по которым жил и уже не мог не жить Юзефович. И еще потому, что у Павла Борисовича Разумихина, назначенного возглавить аварийную комиссию, оказалось два неудобных качества: хорошая память и никакого понятия о деликатности в отношении номенклатурной фигуры и. о. начальника комплекса.
На первом же заседании, где подводились итоги осмотра самолета на месте падения, Разумихин удивленно поднял брови, увидев сидящего со скромным видом Юзефовича – тот не был членом комиссии.
– А ты с чем пожаловал? – спросил он самым уничижительным тоном, какой только может быть у человека, не привыкшего стеснять себя в выражениях. – Имеешь мнение?.. У тебя, помнится, всегда было особое мнение. Ну?
Два десятка людей за длинным столом в кабинете Данилова хорошо знали, что означает это «ну?».
– У вас в папке моя докладная, Павел Борисович… Могут быть вопросы…
– О Руканове, что ли?
– Не только, там…
Руканов, сидевший напротив Лютрова, рядом с Гаем и Долотовым, снял очки и принялся старательно протирать сложенным носовым платком толстые, ограненные стенда. Руки его дрожали. Заметив это, Лютров почувствовал нечто, вроде удовлетворения: что-нибудь да останется в пасторской душе Руканова после этой передряги, что-то оживет в ней, сделает менее стерильной и более человеческой.
– Ты что, всерьез считаешь, что два просроченных дня в годовых регламентных проверках приборов послужили причиной отказа в работе? Или меня за дурака принимаешь?
– Я не понимаю вас.
– Врешь.
Разумихин подался через стол к Юзефовичу и несколько мгновений в упор смотрел на него, наливаясь злобой.
– Скажи, чем ты занимаешься в авиации?.. Сам не знаешь. И никто тут не знает. Гляжу я на тебя и никак не могу понять, почему Соколов не выгнал тебя… И хоть бы работягой был, механиком, прибористом…
– Вы что?
– Не перебивай! Сядь!.. Думаешь, я этой бумажке поверю? – Разумихин тряхнул докладной Юзефовича. – Да скажи ты мне, что завтра будет утро, я и тому не поверю с твоих слов… Сочинил бы кто другой, а тебя я с тридцать девятого помню. Если собрать по бумажке с каждого, кого ты оплевал в ту пору, вот этой папки не хватит… А ведь они не пишут. Почему бы это, Юзефович?.. Более того, ты работаешь в КБ Главного конструктора, которому известны твои художества, и все-таки он терпит тебя. А что стоит ему загнать тебя за Можай, а?..
Подбородок Разумихина подергивался, побелевшее лицо не сохранило и тени его всегдашнего добродушного выражения.
– Я тебя не задерживаю.
