Похороны викинга - Рен Персиваль (читать книги без .txt) 📗
Такие дела продолжались месяц. К концу этого месяца мы были назначены в батальон, отправлявшийся на юг, на войну, туда, где мы должны были отличиться и выдвинуться. Мы сделали наш первый шаг по пути к славе.
Пустыня
Мы вышли из Сиди-Бель-Аббеса, чувствуя себя, как мальчишки, выпущенные из школы. Смена невыносимого однообразия казармы на подвижность действительной службы была восхитительна. Единственное, что меня огорчало, была невозможность увидеть Изабель, которая собиралась посетить Алжир. Кроме того, меня мучило сознание, что если мы будем посланы далеко на юг, то я не буду иметь возможности с ней регулярно переписываться. Я излил мою горесть в длинном письме к ней в ночь перед нашим выходом. Я писал ей, что не сомневаюсь в том, что мы опять встретимся, но на всякий случай просил ее забыть обо мне, если она в течение года не будет получать от меня никаких известий. Это наверняка будет обозначать, что я погиб.
Покончив с сентиментальностями, я решил стать практичным и принялся за приведение в порядок всего моего походного снаряжения. Наконец, нагруженный как вьючное животное, я в последний раз стал в общий фронт легионеров на плацу казарм Сиди-Бель-Аббеса. С радостью в сердце, с сотней патронов в кармане и страшной тяжестью на плечах мы повернули и вышли в ворота под звуки нашего великолепного оркестра, игравшего марш Иностранного легиона, тот самый марш, который играется, только когда легион выходит в боевой поход.
Мы не знали, куда нас пошлют, и не задумывались над этим. Мы знали, что нам предстоит невыносимо тяжелый поход, но это нас также не беспокоило. Нас могли отправлять в бой целым батальоном или разбить на роты и взводы и поставить гарнизонами на передовых постах в пустыне. Как бы то ни было, нам предстояло встретить наших врагов. Может быть, это будут туареги, может быть, мятежные арабские племена или фанатики Сенусси.
Возможно, что нам предстояло расширить владения французов до озера Чад или Тимбукту, а может быть, начальство решило нашими штыками раз навсегда замирить Марокко. Наши представления о предстоящем походе были самыми приблизительными, но мы твердо знали одно: в наших карманах лежали не учебные, а боевые патроны и казарменная скука осталась позади. Поэтому мы шли и весело пели любимые песни легиона: «Шапка отца Бужо», «Африканские походы», «Солдаты легиона» и «Вот так колбаса».
Майкл, Дигби и я были в одной четверке вместе с Мари, позади нас шли Хэнк, Бедди, Сент-Андре и Шварц. На ночь все мы ложились в одну палатку, которую строили в минуту с четвертью из навьюченных на нас кусков холста и разборных шестов. Мы спали на шинелях, с жестким ранцем под головой. Наши винтовки сковывались цепью и приковывались к нашим рукам.
Мы были лучшими из легиона – крепкими, отборными людьми. Никто из нас не заболел и не остался позади. Мы весело шли вперед, весело засыпали от полного изнеможения после сорокакилометрового перехода и весело вставали в два часа утра, чтобы начать следующий походный день.
Воды не хватало, риса и макарон тоже не хватало, мяса и овощей совсем не было, хлеба было мало, но никто из нас от этого не ослабел. Мы не имели тропических шлемов и защищали шею от солнца узким куском полотна, но за весь наш поход ни один из солдат не стал жертвой солнечного удара.
Наконец мы прибыли в Аин-Сефра и там остановились, чтобы привести себя в порядок. Там мы узнали, что по всей Сахаре начинала накопляться новая волна мятежа. Туареги участили нападения на укрепленные деревни, сенуситы вели усиленную пропаганду, было несколько восстаний замиренных племен и несколько убийств французских чиновников. Ходили слухи о предстоящем восстании по всей французской границе от Марокко до Триполи и пропагандировалась священная война против неверных «во славу Махди Эль-Сенусси, всемилостивого и всесильного Аллаха и его пророка Магомета»…
Это мы узнали от арабов, говоря с ними на их родном языке, и от вестовых, подслушивавших разговоры офицеров в собрании.
Из Аин-Сефра мы промаршировали в Дуаргала, где были сосредоточены крупные силы алжирской армии. Оттуда нас выслали на юг, вероятно, для того, чтобы служить барьером, за которым будет разворачиваться и перестраиваться стоявшая в Дуаргала бригада. Таким образом, после бесконечных переходов по пустыне батальон растянулся по длинной цепи оазисов, сообщение между которыми поддерживалось патрулями на верблюдах. Эти патрули встречались на полпути между оазисами и обменивались приказаниями, информацией, папиросами и руганью.
В последнем из цепи оазисов, в оазисе Эль-Раса, наша полурота впервые встретилась с туарегами, и мы впервые испытали, что значит война в пустыне.
На рассвете арабы-верблюдовожатые прискакали из пустыни и сообщили, что видели в двадцати милях к югу от оазиса огни лагеря туарегов. Их лагерь был расположен на перекрестке двух караванных дорог.
Это самые старые дороги в мире. Они были стары, когда Иосиф прибыл в Египет, и пятьдесят столетий до наших дней по ним ходили те же люди и те же звери и так же оставляли в песке свои белые кости вехами этих дорог.
Наконец мы увидим противника – мы были вне себя от возбуждения. Наш маленький отряд, оазис и лагерь туарегов стали фигурами шахматной игры войны. Наш лейтенант Дебюсси выслал вперед небольшой отряд под командой сержант-мажора Лежона. Этот отряд был для батальона таким же заслоном, каким сам батальон был для стоявшей в Дуаргала бригады.
Нашей четверке повезло: мы были назначены в отряд Лежона. Мы шли по горячему рыхлому песку с винтовками наготове на юг, откуда прибыли наши арабы-разведчики.
– Что мы, собственно говоря: приманка на западне или протянутое вперед острие копья? – спросил Майкл театральным тоном.
– И то и другое, – ответил Дигби. – Кусочек мяса на конце копья.
И я подумал о том, что к вечеру многие из нас станут кусками мяса. Я не чувствовал себя подавленным или испуганным. Наоборот, я ощущал возбуждение и легкое нервное беспокойство. Такое, какое бывает, когда сидишь в углу боксерского ринга и ждешь, что бы гонг отметил начало схватки. Ни за что на свете я не согласился бы быть в другом месте, но вместе с тем думал о том, какое должно быть ощущение от попадания пули и есть ли какой-нибудь шанс со штыком справиться с пиками и саблями атакующих туарегов…
Сержант-мажор Лежон был великолепен. Никто не мог бы вести эту операцию лучше, чем он, и я не сомневался в том, что если с нами произойдет катастрофа, то, во всяком случае, не по вине нашего начальника. Мы вышли на низкий холм, усыпанный камнями. На его плоской вершине мы остановились и легли – все, кроме сержанта Лежона и нескольких разведчиков, высланных им на различные песчаные холмы, с которых открывался вид в сторону противника. Каждому из нас было поручено следить за каким-либо определенным участком. Моей задачей было следить за отдаленной фигурой одного из наших разведчиков. Маленькая фигурка дрожала и расплывалась в знойном воздухе, и смотреть на нее было нестерпимо больно. Глаза болели, и время от времени я вынужден был их закрывать и прикрывать рукой. Открыв их в десятый или двадцатый, раз, я вдруг увидел, что мой разведчик пополз, а потом, согнувшись, побежал к нам. Затем он остановился и подал сигнал: неприятель в виду.
Я доложил об этом капралу Болдини, и Лежон немедленно выслал некоего Растиньяка на холм слева, в тылу от нашей линии, а нас расположил стрелковой цепью по гребню холма. Через две минуты Растиньяк вдруг встал на вершине холма и выстрелил. К моему изумлению я увидел, что наши разведчики стали отступать не к нам, а к нему. Сперва они отступали медленно, а потом побежали. Еще через две минуты я увидел на далеких песчаных, дюнах перед нами мелькание каких-то белых одежд. Остановившись на холме, на котором был Растиньяк, разведчики открыли огонь по появившимся в отдалении туарегам.
Нам было приказано лежать и не двигаться. Между двух раскаленных камней я видел, как отдельные фигуры туарегов сливались цепью и как из этих цепей образовывалась внушительная масса. Они быстро скакали на верблюдах, и вскоре до нас донесся их пронзительный, угрожающий крик. Они кричали: «Уль-уль-уль-улла Акбар», и этот крик был как рев надвигающегося моря.
