Ловцы желаний - Сельдемешев Михаил (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
— Что мне станется…
— Одичал поди, болотная душа? — крикнул извозчик.
— Я вот сейчас возьму оглоблю и покажу тебе болотную душу, ядрена вошь! — огрызнулся Наумыч.
Извозчик добродушно засмеялся. Я подал сторожу бумагу от Кресса:
— Мы здесь с гостями немного побродим. Ты, Наумыч, мне только ключи дашь да пару фонарей.
— Бродите, сколько влезет, — он бросил беглый взгляд на Капустиных, открыл ворота, и экипаж неспешно заехал внутрь.
— Простите, любезный, а где у вас здесь уборная? — спросила мадам Капустина у сторожа. Похоже, ее слегка укачало.
— А вон там, за амбаром, — Наумыч указал рукой.
— Да-а, выглядит внушительно! — Капустин, задрав голову, оглядывал крепость.
На самом деле писатель конечно же пытался не подавать вида, будто Зеленые Камни его пугали. Не могла не внушать страх эта каменная глыба, выросшая среди болот и попирающая всегда мрачное затянутое тучами небо. Не мог не пугать завывающий в арках ветер. И уж безусловно внушала необъяснимое опасение эта огромная тень, отбрасываемая величественным зданием. Почему-то рядом с ним всегда оказываешься в тени, всегда зябнешь, несмотря на время года.
Я тоже смотрел на знакомые стены. Сердце слегка защемило от воспоминаний. Вот я снова здесь. Только теперь не наблюдается никакой суеты — мрачная крепость слилась с тишиной, навсегда поселившейся в этом месте.
Мы подошли к входу в здание.
— И вправду, «зеленые камни», — Капустин ощупывал стену, кладку которой покрывал зеленоватый налет, напоминающий мох. — Это из-за болотных испарений?
Я кивнул. К нам подошли посвежевшая мадам Капустина и сторож с ключами и фонарями в руках. Он уже предусмотрительно зажег их. Один я дал Капустину, второй взял себе.
— Глянь-ка, Лизон, — писатель кивнул на стену. — Зеленая.
Елизавета достала лорнет и долго пристально вглядывалась сквозь него в один из камней. Она даже поднесла руку к стене, но тут же отдернула, не успев дотронуться. Время от времени женщина что-то тихо бормотала. Слов я не слышал, но почему-то подумал, что она снова пожалела о позабытой астрологической доске.
— Ну ладно, Наумыч, я дальше сам, — сказал я сторожу.
— Ну, ежели чего, я у себя, — он развернулся и побрел к домику, возле дверей которого его поджидал извозчик.
Я отыскал в огромной связке ключ от главных дверей и отпер их. Они отворились с неприятным скрежетом.
— Давненько не смазывали, — усмехнулся Капустин. Я вдруг разозлился на него: ведь он совершенно посторонний человек; я входил и выходил из этих дверей много лет напролет, а для них это совершенно ничего не значит. Зачем они здесь?
— Еще не передумали? — холодно спросил я супругов.
Елизавета покачала головой, а Жорж снова рассмеялся. Я вздохнул и шагнул внутрь.
Писатель изъявил желание в первую очередь провести небольшую экскурсию по зданию. Мне было все равно, я ему не противоречил.
Первый этаж занимали служебные помещения. Весь представляющий какую-либо ценность инвентарь из них был своевременно вывезен. Мы оказались в просторной кухне. Несколько печей выстроились в два ряда. Посудные полки, развешанные по стенам, были пусты.
— И что здесь обычно готовилось? — стало интересно писателю. — Каша какая-нибудь постная?
— Бывала и каша, и много чего другого. Не забывайте, условия здесь особые. Кормили осужденных добротно. Столовались мы одним рационом, так что могу утверждать с полным знанием дела. Осетрины и расстегаев с икрой, конечно, не подавали.
Капустины рассмеялись. Следующей на нашем пути оказалась прачечная. Перевернутые кадки для белья так и стояли здесь вдоль стены, уже давно рассохшиеся. В углу стояла бочка, накрытая крышкой. Кажется, в нее раньше засыпали хлорку.
— А здесь, наверное, госпиталь был? — догадалась Елизавета о назначении следующего помещения.
— Так точно-с, — улыбнулся я. — Лазарет.
— Браво, мадам! — обрадовался и писатель.
От инвентаря остались только равномерно расставленные койки да стопка грязных рваных матрасов, сложенная у стены.
— А эта кабинка не для сиделки, случаем? — Капустин указал рукой в сторону непонятной комнатки с окошком, примыкающей к лазарету.
— Почти — для часового, — уточнил я. — Но пойдемте же дальше, мне не терпится показать вам свою гордость.
Это была моя лаборатория. Когда-то была. Сейчас здесь не осталось даже мебели.
— Прошу прощения, — извинился я. — Здесь я занимался приготовлением лекарств.
— И, наверное, алхимией какой-нибудь помаленьку? — пошутил Капустин, заслужив укоризненный взгляд от жены.
Но я не обиделся. В кабинеты начальства и бытовки для дежурной охраны мы просто заглянули — смотреть там было совершенно не на что.
— А там что за дверь? — писатель кивнул в сторону конца коридора.
— Выход на улицу: к баракам, где жили солдаты и офицеры, а также к хозяйственным постройкам, — объяснил я.
После беглого осмотра первого этажа мы поднялись на второй, с которого начинались собственно камеры. Мы шагали по длинному мрачному коридору, с одной стороны которого тянулась глухая стена, освещаемая лишь нашими фонарями, а с другой — металлические двери камер с выбитыми на них номерами.
— Мне рассказывали, — нарушила тишину мадам Капустина (она шла, держась за руку своего мужа), — конечно, это глупости, но я слышала, будто бы не всех узников выпустили, когда тюрьма закрылась. Кое-кого забыли…
— И сейчас, когда погаснет последний фонарь, они заскребутся в своих кельях, — пробасил Капустин.
— Ну я же просила, Жорж! — она стиснула его руку. — Ты, право, как ребенок.
— Насколько я помню, — ответил я ей, — все камеры оставили открытыми. Кстати, сейчас проверим, — я подошел к ближайшей двери и толкнул ее. Она почти беззвучно открылась.
— Вот здесь обычный узник коротал свои бесконечные дни и ночи, — пояснил я. — Остальные четыре этажа состоят из таких же камер, как эта.
— В точности таких же? — не мог поверить услышанному писатель. — И кроме камер больше ничего?
— Еще коридоры, но и они ничем не отличаются от этого.
— Получается, здесь больше нечего смотреть? — голос Капустина звучал разочарованно.
— Уверяю вас, если вы побывали в одной из этих камер, можно смело утверждать, что вы побывали и во всех остальных. Видите ли, господин писатель, тюрьма — это довольно скучное место. Люди в ней по большей части не живут, но существуют. Все их развлечения здесь. — Я пригласил супругов внутрь камеры и зашел после них. — Вот — окошко с толстенными решетками — единственное, что связывает несчастного с внешним миром…
— Погодите, а свидания с близкими? А письма? — остановил мое повествование Капустин.
— Никаких свиданий, — разъяснил я. — Корреспонденция один раз в неделю только с ближайшими родственниками и после внимательного изучения цензором.
— Эк сурово, — прокомментировал писатель.
— Вот — подобие стола, который служит для еды и написания тех самых писем, — продолжал я.
— Писать разрешалось только письма? — снова переспросил Жорж.
— Все, что душе угодно. Только бумага и чернила выдавались в ограниченных количествах. Поэтому романы никто не писал, — я улыбнулся. — Вот — скамья, она же — нары, которые служат для всего остального, то есть сна.
— Время подъема и отхода ко сну как-то ограничивалось? — продолжал допытываться Капустин.
— Это не каторга, — ответил я. — На работы никого не выгоняли. Главное — засвидетельствовать наличие узника утром и вечером.
— Санаторий, ей-богу, санаторий, — покачал головой писатель.
— Да, чуть не забыл, еще есть окошко в двери. — Я вышел, прикрыл за собой дверь, открыл окошко и, подражая дежурному, прокричал: — Заключенный Капустин, обед!
— Надеюсь, осетрина свежая? — откликнулся писатель.
Я вернулся в камеру.
— И так жить годами! — поразился Капустин. — Да здесь поневоле сойдешь с ума…
Жена тронула его за локоть, и он слегка сконфузился, поглядев на меня:
— Извините.
