Владетель Ниффльхейма (СИ) - Демина Карина (книги без регистрации TXT) 📗
И звали-то его странно — Инголф Рагнвалдович Средин. Сам он чаще представлялся Иваном Романовичем и всякий раз стеснялся, точно предавал кого, хотя предавать ему было некого: ни родителей, ни сестер с братьями, ни другой какой родни у Инголфа не имелось. Во всяком случае, он о них не помнил и данное обстоятельство распрекраснейшим образом дополняло и без того немалый список странностей.
— Чудак, — говорили люди, которым доводилось встречаться с Инголфом.
— Чокнутый чудак, — твердили знакомые.
— Псих… подвинулся после того случая, — обменивались шепотом коллеги.
Друзей, которым бы Инголф мог рассказать правду, у него не было. Верно, случись таковым появиться, и они сочли бы Средина совершенным безумцем.
Только безумец в туманные дни прячется под одеялом и лежит, не дыша.
Только безумец станет разговаривать с домами, выпытывая у них о случившемся.
Только безумец выберется в город, чтобы идти по неведомому следу, прошитому в воздухе. След был слаб. От него исходил тот же чистый хрустальный аромат, что и от найденных костей. Этот аромат играл, ныряя в камни мостовой, наряжаясь в другие запахи — то в грязные бензиновые хламиды, то в многоцветные шали женских духов, то в пряные шелка живых человеческих эманаций.
Остановившись на перекрестке, Инголф вдохнул. Сначала обеими ноздрями, пропуская сквозь себя поток городского смрада. Хрусталь в нем звенел. Больше звенел, чем когда либо.
Поэтому Инголф пальцем заткнул сначала левую, потом правую ноздрю.
Ошибки быть не могло — след вел к серому зданию, спрятавшемуся за линией живых тополей.
Инголф понятия не имел, что это за здание и каким образом привяжет он его к делу, и уж точно как объяснит начальству, которое всенепременно потребует объяснений. Но в данный миг его мало волновали заботы. Он видел цель.
И пошел к ней по кратчайшему пути. Визг тормозов, гневное гудение машин и крики водителей — это существовало где-то в ином, опричном мире.
Здание оказалось городской больницей, о чем имелась вывеска над главной дверью. Вывеску Инголф прочел дважды, разбирая каждое слово на буквы.
Больница? Тот, кого Инголф ищет — врач? Вполне возможно. Тела были расчленены с изрядным умением. Но тогда почему в холле запаха нет? Того самого, льдяно-хрустального, сладкого, как эскимо? Снаружи запах был, обвился вокруг здания гигантским змеем, а внутрь заглядывать не смел.
Почему?
Инголф задумался. Думал он, как и читал — медленно, и пока он думал, появился человек в зеленом хирургическом халате. Человек был обыкновенным — Инголф не очень хорошо улавливал разницу между людьми — вот только помеченным. И разило от него не хрусталем, а хрустальным перегаром.
— Эй ты, — голос Игнолфа всколыхнул больничную тишину. — Сюда иди.
— Простите, это вы мне?
— Тебе, — Инголф сам двинулся навстречу, захлебываясь от ярости. Но стоило взглянуть в глаза человека — две синих дыры в черепе, как ярость исчезла.
Это свой.
Кто?
Свой. Стая.
Какая?
Твоя.
— Вы чего-то хотели? — доктор потирал переносицу и щурился. — Могу я узнать, кто вы такой?
— Старший оперуполномоченный, — Инголф вытащил удостоверение и протянул собрату по стае. Ярость сменилась жалостью. Запах — плохой запах — мучил человека, мешал ему, как если бы мешал и самому Инголфу.
— Вы по поводу мальчика? Я уже думал, что про него забыли. Один мальчик — слишком мало для вашей конторы.
— Ты кто? — Инголф отобрал удостоверение и тщательно вытер о рукав плаща.
— Вершинин. Борис Никодимович. Главный врач.
Вершинин. Борис. Никодимович. Инголф повторил про себя, опасаясь, что забудет. С ним случалось подобное прежде. Имена — не запахи, в них нет смысла.
— А чего с мальчиком?
Инголф видел, что не внушает доверия собрату, но не знал, как объяснить про себя и вообще, а потому отодвинулся и руки в карманы спрятал.
— Это мне следует спросить — чего с мальчиком! Знаете, ребенок на грани жизни и смерти, но никому нет дела! Вы даже личность не сумели установить…
— Громко говоришь.
— Что?
— Громко говоришь, — повторил Инголф и, почесав языком нёбо, добавил. — Показывай.
— В палату я вас не пущу!
Инголфу в палату и не надо. Тот же запах, но куда как крепкий — духи, закупоренные во флаконе тела, — просачивался в вентиляцию, щекоча ноздри. Инголф вдыхал и выдыхал, пропитываясь ледяным смрадом, свыкаясь с ним, становясь частью чужой стаи.
И двое бесцветных людей у палаты, воняющих оружейной смазкой, металлом и порохом, лишь косились, но не смели мешать Инголфу. Они чужие, но лишенные хрустальной метки.
Безопасны? Пока да.
— Чего с детенышем? — сказал Инголф, надышавшись до тошноты.
— Компрессионные переломы шейного, грудного и спинного отделов позвоночника. Ребер. Грудины. Костей таза. Костей верхних и нижних конечностей. Разрывы внутренних органов. Или вам подробный список нужен? — Вершинин сказал это и оскалился, хотя сам точно не замечал, что скалится.
— Не выкай.
Инголф приложил ладони к стеклу. Холодненькое. И носом прижаться. Враки, будто стекло не пахнет — еще как пахнет. Стеклом и всеми, кто к нему прикасался. Люди. Опять люди. И еще люди. Но не те, которые нужны.
— Откуда он?
Собрат по стае — Борис Никодимыч, Инголф помнил имя — ответил:
— С улицы. Документов нет. И вообще ничего нет. Вся одежда новая, я бы сказал, что ее не носили. На рубашке и следы остались, такие, знаете, как остаются от только что купленных вещей. И держатся до первой стирки.
— Белье?
— Что? А, тоже новое. Такое вот впечатление, что его, прежде чем столкнуть, переодели.
Столкнуть?
— Столкнуть? — Инголф выпустил мысль на волю. — Его столкнули?
— Я… я не эксперт. И не могу дать точное заключение, но некоторые обстоятельства…
Нервничает. От нервных людей пахнет тухлой селедкой.
— Какие?
Запах усилился, становясь на редкость отвратительным. Иноголф вытащил из кармана ватные шарики и сунул в ноздри.
— Я не знаю… вы вряд ли поверите.
— Ты.
— Ты вряд ли поверишь, — Борис Никодимыч дернул плечом, точно отгоняя слепня. — Но не так давно мне предлагали…
Он замялся, но наткнувшись на взгляд Инголфа замер, а потом вдруг заговорил, торопливо, путаясь в словах и желая поскорей избавиться от информации. Инголф слушал. Смотрел. Глаза постепенно наливались восковой тяжестью, роговицу жгло, а голову давило, как будто слова скапливались внутри, и череп, не в силах вместить их, трещал.
Надо терпеть.
Если моргнуть — связь оборвется и доктор замолчит. А снова подцепить его не выйдет. Инголф не знал почему, но принимал правила игры. Ему нравилось играть.
Глава 4. О колдунах и колдуньях
Целительница сама нашла Беллу Петровну. Она позвонила и сказала:
— Я знаю, что с вашей дочерью и знаю, как помочь ей. Приезжайте, — и назвала адрес.
Белла Петровна не поверила ей, потому что не имела обыкновения доверять незнакомым людям, а целителям и колдунам — особенно. Она не ходила к гадалкам и даже еженедельные гороскопы не читала, повторяя, что все — в руках человеческих.
Но с нынешней тяжестью руки Беллы Петровны не в силах были справиться. Что они вообще могли? Шить? Вязать по схемам из журнала «Своими руками»? Резать, стирать, гладить? Заправлять постели? Крутить карандаш, когда не думалось, или клацать по клавишам, набирая очередной приказ?
Все эти умения, прежде незаменимые, теперь вдруг стали бесполезны. А сама Белла Петровна, искренне полагавшая, что она — человек сильный, растерялась.
Она чувствовала себя беспомощной и одинокой. Первый страх прошел. Время не излечило дущевные раны, но заразило их гнилью сомнений. И теперь нарочитая забота супруга вызывала лишь раздражение, а вид больницы — приступы тошноты.
Без изменений…
Без изменений.
Без. Изменений.
Всегда одни и те же слова, которые Белла Петровна разбирала на слоги и складывала вновь. Но безизменений. И тогда она перестала приходить, просто, чтобы не слышать. Белла Петровна выползала из троллейбуса, пряталась в ракушке-остановке и уговаривала себя пойти. Но отсидев положенные два часа, брела домой, утешая себя лишь тем, что Юленьке — все равно.
