Опасное задание. Конец атамана(Повести) - Танхимович Залман Михайлович (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Таков был, таким и остался Токсамбай. Давно уже и крепко извилистые лисьи тропки, по которым он петлял, переплелись с путаными дорогами, по которым метался Чалышев. В случае провала обоих ждал один конец. К началу восстания Токсамбай должен был выставить (в первый же день) около полка вооруженных до зубов степных джигитов. Его имя еще значило кое-что. За ним еще шли затаившиеся, ожидающие своего часа баи помельче чем он: скотопромышленники, торгаши, крупные домовладельцы. Вот почему, когда над Токсамбаем нависла петля. Чалышев не мог не попытаться отвести ее. Она ведь и над ним нависла в этом случае.
Но стоило только Чалышеву подумать о Токсамбае, как рядом непрошено вставал Ауэзхан, вчерашний гость Токсамбая. Его Чалышев не мог терпеть. Как не мог побороть отвращения к его шелушащимся дряблым щекам, покрытым густо-багровыми пятнами. И этот без роду, без племени и без гроша в кармане писаришко ничем решительно, кроме четкого почерка, не проявивший себя, вздумал ставить условия, повышать голос.
Чалышев вспомнил, как недавно Ауэзхан вдруг заявил: «Если господин Дутов думает включить в единую неделимую Россию и Средне-Азиатскую часть империи, если он не поддержит идею о великом и независимом Казахском ханстве, то ни мой народ, ни моя партия (так и заявил, наглец, „моя партия“) его не станут поддерживать».
Пришлось тогда крепко осадить этого писаришку. Сказать ему: «Что это за „моя“ партия? Где она? Или я потерял зрение? О каком народе вы говорите? Теперь не семнадцатый год. Тогда вам еще удавалось морочить головы разным интеллигентикам, байским сынкам, муллам, и они тащили к вам кое-кого из голытьбы. А теперь это не удастся. Не та теперь голытьба. Мы ее, как вы, уговаривать выступать против большевиков и комиссаров не собираемся. Мы ее просто заставим воевать против них. Сила для того, чтобы заставить, есть. Она в Синцьзяне. Это сформированные офицерские и казачьи полки. Английские и французские пушки, аэропланы, танки. Это армии союзников, которые придут на помощь к Дутову. Вот что решит исход готовящейся великой битвы, а не ваша болтовня. И если для искоренения большевизма потребуется истребить половину населения России, оно будет истреблено. И никаких партий для этого не потребуется». — Чалышев вспомнил, как уши у Ауэз-хана наливались кровью, будто петушиные гребни, и пылали пунцовыми пятнами щеки.
От этого воспоминания на душе стало веселее. Подумалось: пока Крейз распутает дело Махмута, он, Алдажар, закончит свое — успеет поднять в уезде своих людей. От атамана уже получен приказ. «С богом», — вот все, что написал Дутов. Всего шесть букв. Значит, через шесть дней атаман выступит.
Мысли о Токсамбае и Ауэзхане прервал дробный топот. Здание ЧК было уже рядом. К нему с противоположной стороны улицы скакали трое, среди них Савва Думский. Чалышев соскочил с коня и ввел его за повод в раскрытую калитку, вслед за теми тремя.
Секретное совещание
Было два часа ночи. Махмут узнал это, когда его привели к Крейзу, и в комнате, примыкающей к кабинету председателя УЧК, он бросил взгляд на стену, где висели большие круглые часы в темном футляре.
В этой комнате за письменным столом с пузатыми точеными ножками и залитым чернилами сукном всегда сидел кто-нибудь из дежурных чекистов.
В этот раз дежурил хорошо знакомый Махмуту Байгали Косов.
Словно боясь зацепиться за Махмута взглядом, он усердно выскабливал ножом с сукна неистребимые ничем чернильные пятна и не поднимал головы.
— Баке, — обратился к нему Махмут, — увидишь отца, передай привет, пожалуйста.
— Молчать! Кто разрешил разговаривать! — Выкрикнул в спину Махмуту один из конвоиров и тревожно задышал в затылок.
Косов показал на дверь кабинета рукой, давая понять, что можно заходить.
«И этот тоже считает меня врагом», — подумал Махмут. По сердцу остро царапнула боль.
— Шагай! — подстегнул жесткий окрик конвоира.
Махмут поддернул книзу гимнастерку, на которой не было ремня, решительно потянул на себя дверную ручку и шагнул в кабинет. Глаза сразу охватили все: и широкую спину Думского, и занавески на окнах, Чалышева в наглухо застегнутом френче из легкой серовато-белой парусины, клубы табачного дыма, сгрудившиеся над ламповым стеклом, склонившегося над бумагами Крейза и поблескивающую в его руках лупу.
— Рестованный Ходжамьяров доставлен по вашему приказанию, — отчеканил из-за спины Махмута конвоир, зашедший с ним в кабинет (второй остался за дверями), и, секунду помолчав, добавил: — привел рестованного Петров.
Крейз отшвырнул на край стола лупу, выпрямился, поглядел на Махмута исподлобья, как никогда не глядел раньше, и отрывисто спросил:
— Почему настоял не отправлять задержанных с оружием в чека?
— Хотел быстрее узнать, откуда взяли винтовки, кому везли.
— Только тебе они это сказали бы? — едко усмехнулся Крейз.
Махмут опустил голову.
— Ну, узнал кому везли? — последовал новый вопрос.
— Нет.
— А от кого везли?
— Узнал. От Дутова винтовки.
— Кто тебе сказал это?
— Кабир.
— Какой же тогда был смысл убегать Кабиру, если он дал показания?
— Не знаю.
— А с дочерью Токсамбая ты как связался?
Махмут тяжело посмотрел на Крейза и не ответил.
— Сам видел бая?
— Нет, Айслу сказала, что он ночует в доме на скотном дворе.
— И про гостей она сказала?
— Она.
— А может, и Айслу никакой там не было?
Допрос продолжался долго.
И все время Чалышев сидел, откинувшись на спинку кресла, разглаживал ладонью морщинки на сукне стола. Ни одного вопроса он пока Махмуту не задал.
Думский воевал с поминутно гаснущей трубкой, сердито сопел и иногда исчезал за густым облаком сизого табачного дыма, который отгребал ладонью к окну, хотя оно было наглухо закрыто.
— Что ты сказал Чалышеву после того, как первый раз допросил Кабира?
Махмут через силу поднял глаза на Крейза и, помешкав, ответил:
— Сказал, если допрошу Кабира еще раз, все о винтовках узнаю. И Алдажар тогда уступил.
— Советовал оставить возле арестованных одного дежурного милиционера?
— Так ведь…
Махмут вдруг понял, как все складывается против него. Что и он, будь на месте председателя чека или Алдажара, мог… И уже не в состоянии справиться с волнением, он шагнул ближе к столу, прижал к груди руки и заговорил торопливо, взахлеб:
— Все равно, не думайте. Я же не враг. Не предатель, Кого угодно спросите. Может, сам попал в западню, не так сделал как надо. Только я не враг советской власти, — голос у него задрожал и осекся.
— Да ты закури, Маке, закури, — протянул Думский кисет, — бумажка-то имеется?
— Есть, есть, — благодарно улыбнулся Савве Махмут и стал торопливо сворачивать цигарку.
Неожиданно, будто кто вытолкнул его, поднялся Чалышев.
— Ты на даче у Да У-тая уходил с террасы?
— Уходил.
— Зачем?
— Товарищ Думский посылал.
— А с кем ты тогда разговаривал в кустах?
Махмут вздрогнул, уже свернутая цигарка порвалась, махорка из нее высыпалась. Нелепость нового обвинения ошеломила, сбила с толку.
— В кустах? — побледнел Махмут.
— Да, в кустах. Чего затрясся?
— Ни с кем не говорил. Прибежал на террасу, ему, — показал Махмут на Думского, — сказал, что солдата с офицером видел в кустах.
— Врешь, брось притворяться! Нам все известно, — меняясь в лице, выкрикнул Чалышев и повернулся к Крейзу. — Вину с себя не снимаю за то, что уговорил меня Ходжамьяров. До сих пор не могу понять, как это ему удалось и как я поддался на его провокацию, — недоумевающе развел он руки.
— Да, промахнулся ты, Чалышев, основательно промахнулся. И мы с тебя за это спросим, — в голосе у Крейза зазвучали металлические нотки.
— Спрашивайте, — воодушевился Чалышев. — Сознаюсь, проглядел байского прислужника. Не думал, что за юбку продаст нас всех. Мне, который из петли его вытащил, такой смертельный удар нанесет, — и Чалышев закрыл глаза, как если бы действительно получил этот удар. — Правильно говорит наш степной народ, — после того как открыл глаза, понизил Чалышев доверительно голос, — если выкормишь тощую корову, рот и нос будут в сале, а если выкормишь дурного человека, они будут в крови. Я вырываю жалость к тому, кого спас. Когда его осудит трибунал, попрошу, чтобы мне разрешили расстрелять этого предателя. Я уверен, он это сорвал операцию с атаманом. Он предупредил Дутова.
