Поединок. Выпуск 10 - Хруцкий Эдуард Анатольевич (читать книги .TXT) 📗
— Она? — насмешливо спросил Коньков.
— Не знаю, — выдавил из себя Боборыкин и отвернулся.
— Запираться дальше бессмысленно, Боборыкин. Лошадь, на которой вы ездили, видели удэгейцы. Они могут ее опознать. Построят всех лошадей ОРСа и спросят: которая? А весло, то самое, от чего вы отрезали эту трубку, хранится в надежном месте. Так что баста.
Коньков встал.
— Что вы от меня хотите? — со злобой спросил Боборыкин, вставая.
— Подумайте, все взвесьте и признайтесь… Мне ли, прокурору, не имеет значения. Это облегчит вашу участь. А пока я вас провожу в дежурку.
Оставив Боборыкина под надзором дежурного, Коньков вернулся в кабинет и позвонил Савельеву:
— Владимир Федотыч, здравствуйте! Коньков.
— Слышу, — помедлив, ответил Савельев. — В чем дело?
— Появились серьезные улики в виновности Боборыкина. Необходимо задержать его. Прошу вашей санкции.
— Кажется, я отстранил вас от дела. Так вот… Боборыкиным займется тот, кому следует.
На том конце положили трубку, и послышались частые гудки.
— Ах, вот как! — воскликнул Коньков, придавливая рычаг трубкой. — Ну, ладно…
Злой и решительный вошел он в кабинет начальника милиции и спросил от порога:
— Почему прокурор не дает санкцию на арест Боборыкина? Я ему звоню по телефону, а он трубку бросает. Даже разговаривать не хочет. В чем дело?
— Ну что ты кипятишься, капитан? Садись, и поговорим спокойно, — подполковник, грузный, с залысинами, кивнул на стул. — Боборыкин никуда не денется, возьмут его, успокойся. А указание прокурора следует исполнять.
— Я исполняю… задержал Чубатова. Но прокурор необъективен. И я с ним не согласен по ходу дела.
— Если прокурор берет следствие в свои руки, ты обязан отдать.
— Пожалуйста! Бумаги я отдам.
— И продолжаешь вести это самое расследование. Какое ты имеешь право?
— А если я не согласен с выводами прокурора?
— Ты обязан прекратить расследование. Если не согласен, пиши рапорт.
— Я напишу рапорт. Но к рапорту я добавлю кое-что другое. Я подробно изложу, что за порядки сложились у нас по заготовке леса. Что за отчетность! Что за снабжение! И все хотят из воды сухими выйти. На стрелочника свалить! Я попытаюсь разобраться в этом до конца.
Подполковник Колесов с долгим укором смотрел усталыми, отечными глазами на Конькова, выражение лица его было печальным и скучным, ему жаль было, что взрослый и вполне разумный человек порет горячку и не хочет считаться с элементарными правилами.
— Прокурор требует отстранить вас от дела, — произнес он наконец. — Я надеюсь на ваше благоразумие.
— Я буду проводить расследование, — сказал упрямо Коньков.
— В таком случае, вы будете наказаны.
— Благодарю за предупреждение, — Коньков учтиво склонил голову и пошел к двери.
Подполковник встал и сердито сказал:
— Остановитесь, товарищ капитан!
Коньков остановился, развернулся по-военному, щелкнул каблуками:
— Слушаюсь, товарищ подполковник!
Тот подошел к Конькову:
— Леонид Семеныч, мы с тобой больше года проработали… Зачем же так открыто рвать? Зачем не уважать старших?
— Я вас уважаю, товарищ подполковник.
— Формально. А по существу не слушаешь. Ну, поверь моему опыту, нельзя лезть на рожон. Прокурор для тебя, для следователя, одно и то же, что ротный командир для отделенного. Хоть субординацию соблюдай.
— Чем же я нарушил субординацию?
— Ну, как же? Прокурор отдал приказ — арестовать подследственного. А ты что сделал? Мало того, что целый день проманежил… только вечером взял его. Так еще и с гитарой вел через весь город!
— Мне совестно вести под конвоем невинного человека.
— Суд покажет, виновен он или нет.
— Вот именно. Будем готовиться к суду.
— Что это значит?
— А то, что я вам сказал. Буду жаловаться. Действовать, как сочту нужным.
— Ну что ж, вольному воля, — подполковник насупился и сухо сказал: — Можете считать себя свободным. Я отстраняю вас от расследования. Ступайте.
Он вышел из милиции, свернул на тихую пустынную улочку и рассеянно побрел по узенькой бетонной ленточке тротуара. Стоял хороший денек ранней осени — ни жары, ни ветра; сочно зеленела на обочинах трава-мурава, светились чистые голубенькие заборчики из штакетника, палисадники с высоким малинником, яблоки на ветвях и тревожные пятна красной рябины. Но Конькову было не весело от этой благодати.
«Вот и повернулось все на круги своя, — думал он, — и пойду я опять околачивать пороги. Правду искать! Отчего это так получается? Так не везет мне? Или самолюбие заедает и я лезу в самом деле на рожон? Может, прав Савельев? Нарушение есть? Есть. А там пусть суд решает. Чего же я бью тревогу? Или я и вправду обязанности свои перепутал, вместо обвинителя хочу защитником выступать? Ведь будет же на суде и защитник, будет. А как же я? Дело свершили, я знаю, что причины этих нарушений не вскрыты, что виноваты не только заготовители, но и те, которые сами обвиняют, и промолчу? Дак ведь совесть замучает! Кто же я? Страж закона или исполнитель чужой воли? Если закон превыше всего, тогда что за беда, коли перепадет мне по шее. Надо терпеть, Леня…»
Его вывел из раздумья скрип тормозов на мостовой. Оглянулся — газик. Из растворенной дверцы высунулся председатель райисполкома Стародубов и машет рукой:
— Капитан! Шагай сюда, подвезу!
Коньков свернул на мостовую:
— Здоров, Никита Александрович!
— Давай, давай! — тот сидел за рулем, жестом указывая на место рядом с собой.
Коньков влез в машину.
— Тебе куда? — спросил Стародубов.
— Да ведь я к тебе…
— Иди ты! На ловца и зверь бежит. — Стародубов закрыл дверцу, газик тронулся. — По какому делу?
— У меня есть идея. Давай позвоним в райком первому. Предложим бюро созвать. Разберемся, как у нас отчетность ведется. Снабжение и все такое прочее, — он хлопнул по своей планшетке. — У меня тут собрался материалец: и по лесным делам, и кое-что от председателей колхозов, от финансистов…
— И когда же появилась у тебя эта идея? — спросил иронически Стародубов. — После того как прокурор отобрал у тебя дело?
— А при чем тут мое дело?
— При том. Типичная логика обиженного человека: ах, меня сняли! Ну, так я вам докажу — один я прав, а вы все виноваты. Знакомо, Леонид Семеныч.
— Ну, ну… И мне знакома одна старая побасенка: что может толковое сказать человек, изгнанный из Назарета? Что ж, вы не хотите слушать здесь, так в области разберутся.
— А если и там охотников не найдешь? — ехидно спросил Стародубов.
— Пойду выше. Останови-ка!
Они остановились напротив красного двухэтажного особняка с вывеской на дверях: «Райком КПСС». Коньков вылез из машины.
— Ну, ступай! — сказал ему вслед Стародубов. — Только смотри, не ушибись о дверной косяк.
— Благодарю за внимание!
Коньков легким поскоком через две ступеньки поднялся на второй этаж и прошел в приемную к первому секретарю.
Его встретила полная седая дама в черном костюме:
— Я вас слушаю.
— Я к Всеволоду Николаевичу, — сказал Коньков.
— Он будет в конце дня. Что передать? — она сидела за столиком перед пишущей машинкой.
— Передайте вот это, — Коньков вынул из планшетки голубенькую папку, положил на стол и сверх этого еще листок бумаги, исписанный от руки. — Скажите Всеволоду Николаевичу, я буду ждать приема весь день сегодня и еще завтра, до вечера. В ночь на послезавтра уеду в область. Дело не терпит отлагательства. Впрочем, тут все написано.
— Хорошо. Я доложу, — сказала секретарша.
21
Елена поджидала Конькова в палисаднике, и по тому, как смотрела на него тревожным и взыскующим взглядом, понял: все уже знает.
— Ну что, отстранили? Чего молчишь? — и губы, поджаты, вытянуты в ниточку.
Он присел на лавочку под окном и сказал примирительно:
— Садись! В ногах правды нет.
Она присела на краешек лавки и затараторила:
