В исключительных обстоятельствах 1979 - Воробьев Борис Никитович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
– Политика политикой, а гангрена сама собой.
Безайс машинально кивал головой. Он был оглушён событиями этого дня и чувствовал себя невыносимо скверно.
– Хорошо, – сказал он безрадостно.
Он кое-как одел Матвеева, заложил его руку за шею и приподнял с дивана. Матвеев все время невнятно мычал, и Безайсу это напоминало, как на бойне мычит сваленный последним ударом бык. Нести было тяжело, но Безайс отказался от помощи доктора.
– Я сам.
Он вынес его на улицу и бережно уложил в сани, укрыв пальто. Подумав, он снял шинель и тоже положил её на Матвеева, оставшись в куртке.
– Что с ним? – спросила Варя. – Ты простудишься.
– Ничего. Ну, поедем.
Он оглянулся. Доктор стоял в дверях, ветер трепал его редкие волосы и полы пиджака. На его лице отражалось волнение, и глаза за толстыми стёклами казались большими и тёмными. Точно вспомнив что-то, Безайс вылез из саней и подал ему руку.
– До свидания. Я и мои товарищи – мы вас благодарим.
– Ладно, – сказал доктор. – Какое вам дело до меня? Конечно, вы правы: у вас слишком много дел, чтобы обращать внимание на стариков. Из стариков надо варить мыло, правда?
Он захлопнул дверь и снова открыл её.
– Но завтра обязательно приходите за мной.
Нога
Матвеев открыл глаза и вдруг разом почувствовал, что жизнь переменилась, – будто и земля и воздух стали другими. Сбоку он увидел окно, тюлевую занавеску и ветку сосны, качавшуюся за стеклом. Кто-то осторожно ходил по комнате.
– Можно, – услышал он голос Безайса. – Но только тише, тише, пожалуйста. Скажи, чтоб затворили дверь из кухни. Кажется, их надо держать пять минут. Крутых он не любит, надо в мешочек.
Ему ответили шёпотом. Матвеев снова стал дремать, но его вдруг поразил звук, от которого он давно отвык. Где-то мяукала кошка – и он живо представил себе, как она ходит, выгибая спину, и трётся об ноги. Он повернул голову, и голоса смолкли. Безайс присел на край кровати.
– Как дела, старина? – спросил он, широко улыбаясь. – Дышишь? Лежи, лежи. Привыкай к мысли, что тебе придётся порядочно полежать.
– Жарко, – ответил Матвеев. – Сними с меня эту штуку.
Он почувствовал боль в левом плече и поморщился.
– Больно? – спросил Безайс, стряхивая термометр. – Дай, я тебе поставлю. – Он приложил руку к его лбу. – Жар. Тебя лихорадит. Не раскрывайся.
– Где это мы сейчас?
– У Вари. Ты разве не помнишь, какой здесь вчера был переполох, когда мы ввалились?
Он ничего не помнил – голова была как пустая. Все его мысли сосредоточились вокруг тюлевой занавески, окна и мохнатой ветки, однообразно качавшейся перед глазами. Тело болело ноющей болью – это было совершенно новое ощущение. Он обрезал себе пальцы, падал, в драке ему разбивали голову, – но такой странной боли он не испытывал никогда.
Тут он вдруг вспомнил давнишний, забытый им случай с колбасой, происшедший несколько лет назад. По карточкам выдавали колбасу, и он на рассвете стал в длинную, на несколько улиц растянувшуюся очередь. Очередь двигалась медленно – наступило утро, по улицам с песнями прошёл отряд ЧОНа, в учреждении напротив красноармеец долбил на машинке одним пальцем. После обеда пришли рабочие строить на площади арку к какому-то празднику. К прилавку он дошёл уже вечером, и тут, когда приказчик отвесил ему полфунта ярко-пунцовой колбасы, оказалось, что Матвеев взял с собой карточки на керосин. И теперь ему вдруг стало неприятно и обидно на свою рассеянность. «Те были синие и с каёмкой по бокам, а эти розовые и без каёмки», – подумал он.
Но он опять забыл об этом случае и вспомнил, что рядом с ним сидит Безайс.
– А что со мной, Безайс? Почему я лежу?
Безайс уронил ложку и долго искал её.
– Тебя хватило в ногу, – ответил он, вертя ложку в руках. – Но теперь опасности нет, не беспокойся. Мы тебя выходим.
Какая-то новая мысль беспокоила Матвеева. Она не давала ему покоя, и он беспомощно старался вспомнить, в чём дело. Но он знал, что дело важное и что вспомнить он обязан непременно.
Безайс тихо спросил:
– Ты какие любишь яйца больше: всмятку или в мешочке?
– Я люблю… – начал он и вдруг вспомнил. – А деньги? А документы? Целы они?
– Не беспокойся. Все цело.
– Безайс, это правда? Они у тебя?
Безайс покорно встал и достал из мешка свёрток. Но когда он вернулся к кровати, Матвеев спал уже, Безайс пошёл к двери. У косяка сидела Варя.
– Пойдём отсюда, пусть он спит.
Они вышли в другую комнату. Варя подошла к окну. Это была столовая, здесь стоял обеденный стол, исцарапанный мальчишками буфет и клеёнчатый диван. На стене висели барометр, карта и рыжая фотография Вариной мамы, снятая, когда мама была ещё девушкой и носила жакет с высоким воротником.
– Это хорошо, что он спит, – сказал Безайс. – Значит, рана его не очень беспокоит. Но мне прямо страшно вспомнить, как доктор вчера чинил ему ногу. Бедняга! Александра Васильевна пришла?
– Нет.
– Ты бы не могла смотреть на это. На польском фронте, в госпитале, когда мне вырезали опухоль под правой рукой, я насмотрелся на жуткие вещи. Доктора орудовали ножами направо и налево. Они вошли во вкус и хотели начисто оттяпать мне руку. Я едва отвертелся от них. Они привели меня в операционную, раздели и положили на ужасно холодный мраморный стол. Я страшно замёрз и дрожал так, что стол заскрипел. Докторша потрогала опухоль и – р-раз! Два!
Он выдержал паузу.
– Они сделали мне под мышкой такую прореху, что можно было засунуть кулак!
Варя молчала, прижавшись лбом к стеклу. Безайс подождал, что она скажет. Но у неё не было желания разговаривать.
Безайс прошёлся по комнате, посвистел. Ему стало тоскливо.
– Сегодня обошлось. Но что я потом скажу ему? К черту, к черту! – как только он встанет, я увезу его из вашего проклятого города! Уедем при первой возможности. Это худшее место на всей земле!
Варя обернулась.
– Вы уедете? Когда?
– Не знаю когда. Как только смогу его увезти.
– Безайс, почему? Вы опять попадёте в какую-нибудь историю. И тебя тоже ранят.
Он махнул рукой.
– Все равно – пропадать!
– Но это глупо! Почему не подождать, пока придут красные?
– А если они через год придут?
– Нельзя же так ехать – неизвестно куда. Особенно теперь.
– На это и шли. У тебя психология беспартийного человека: мама, папа, убьют. А я видал всякие вещи.
День был тусклый, по комнате стлался мутный свет, Варя снова повернулась к окну. Безайс прошёлся по комнате, чувствуя себя отчаянным и решительным.
– У нас, в Советской России, настоящие парни, – сказал он, хмурясь. – Мы все рискуем шкурой. Сегодня ему ногу, а завтра мне голову. Это серьёзное дело. Матвеев сам отлично все понимает, и его не надо уговаривать.
Он подошёл к зеркалу и стал рассматривать своё лицо. Кожа обветрилась и покраснела, около глаз лежали тёмные круги. Худым он был всегда, но теперь похудел ещё больше. За дорогу он отвык спать в постели и есть за столом. Но он никогда не придавал этому значения. «Быть здоровым, – говорил он, – это всё равно, что быть брюнетом: кому повезёт, тот и здоров. В наше время только мещане имеют право на здоровье, а нам прямо-таки некогда лечиться и прибавлять в весе».
Он прислушался – из комнаты Матвеева ничего не было слышно. Мать Вари пошла к доктору – было решено, что Безайсу лучше первое время не показываться на улице. Чтобы заняться чем-нибудь, Безайс нагнулся к зеркалу и сделал сердитое лицо. Некоторое время он рассматривал своё отражение, а потом высоко поднял брови и скосил глаза. В эту минуту ему показалось, что Варя всхлипывает. Он обернулся и увидел, что она действительно плачет. Волосы упали ей на лицо, она вздрагивала и вытирала глаза рукой.
– Варя, что это значит?
Она не отвечала. Он вынул из кармана носовой платок, но после минутного размышления сунул его обратно.
– Что это такое?
