Мир “Искателя” (сборник) - Аккуратов Валентин (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
— Отдать кормовые! Вперед малый!
За кормой забурлила вода. “Охотник” вздрогнул, плавно отвалил от пирса и, развернувшись, медленно двинулся к выходу из ковша.
Облокотившись на станину машинного телеграфа, Рябов всматривался в темные стекла рубочных окон, прикидывая, как скоро развиднеется и успеют ли они до света выйти на траверз Барьерного. Неплохо бы успеть: если нарушители еще там, будет легче подойти к ним незамеченными.
Слева, как вспышка спички, промелькнул огонь входного створа; тяжело ухнула в борт первая волна открытого моря.
— Десять градусов влево по компасу, — приказал Рябов и перевел ручку телеграфа на “полный ход”.
Недра корабля тотчас отозвались на изменение режима: лаже в темноте можно было видеть, как вскипел за кормой бурун; переборки завибрировали; ветер с силой надавил на стекла.
— Так держать! — сказал Рябов и вышел на крыло мостика.
Он любил эти минуты мощного разгона, когда корабль, как живое существо, несет тебя и роднит с собой: когда реально ощущаешь скорость, бег времени и свою причастность к этим абстрагированным, математическим понятиям. Впрочем, другое волновало и тревожило сейчас Рябова. Он знал, что через сорок минут они повернут и пойдут по ветру. Корабль легкий, волны начнут перегонять его, подбрасывать корму и оголять винт. А это значит, что пол-узла они наверняка будут недобирать, и, если ветер усилится, им, чего доброго, придется сбавить ход.
Мостик продувало как аэродинамическую трубу, холод лез под реглан. Рябов вернулся в рубку и снова занял свое место у телеграфа. После мостика в рубке казалось необыкновенно тихо. В ушах шумело, слезились набитые ветром глаза. Рябов на минуту закрыл их, и им незаметно овладело то странное, знакомое всякому часто недосыпающему человеку состояние, когда сон и явь причудливо переплетаются между собой, когда слышишь и чувствуешь все вокруг и, однако, спишь. И лишь одно сразу выводит человека из этой летаргии — изменение привычного, заданного ритма, толчок извне, сигнализирующий мозгу об этом изменении. Для Рябова таким толчком явилось почти незаметное усиление шума работающих па полную мощность машин. Он открыл глаза, увидел открытую дверь, а в ней — штурмана.
— Товарищ командир, вышли в точку поворота.
Рябов кивнул.
— Право двадцать, — приказал он.
— Есть право двадцать! — как эхо, откликнулся рулевой.
Волны перестали бить в борт, настал момент равновесия, когда корабль, казалось, стоял на месте; затем волны с шипением ударили в корму, притопили ее, потом подняли и вместе с собой рывком передвинули корабль.
На миг он словно бы завис, бешено молотя работающим вхолостую винтом.
Рябов натянул на голову капюшон и снова пошел на мостик.
К Барьерному вышли в девятом часу утра. Рябов приказал включить эхолот и повел корабль вдоль внутренней кромки отмели. Справа за ней, в каких-нибудь трех милях, лежала невидимая для глаз граница, а еще дальше в сумерках зимнего утра перекатывались глянцевые нейтральные воды, ничье, по сути, море.
— Сигнальщик! — крикнул с мостика Рябов. — Смотреть в оба!
Однако проходило время, мерно щелкал эхолот, а никаких признаков судна-нарушителя не было. И только когда дошли до середины банки, до того места, где стояли колхозные невода, раздался наконец крик одного из сигнальщиков:
— Судно, справа сорок пять!
Рябов поднес к глазам бинокль. В перекрестье заплясал размытый расстоянием небольшой моторный бот. На таких обычно ловят рыбу у берегов, но, бывает, пускаются и в более далекие вояжи. Попыхивая трубой, бот резво бежал встречным курсом по нейтральной воде. Рябов опустил бинокль, и бот сразу исчез, растворился в изменчивой толчее океанских вод. Лишь изредка крупная волна поднимала его над выпуклостью океана и, подержав, снова прятала, будто накрывала шапкой-невидимкой.
Рябов кисло усмехнулся: по закону придраться было не к чему. Однако чутье пограничника подсказывало ему, что бот, ныряющий сейчас в волнах за спасительной чертой границы, и судно, замеченное два часа назад в советских территориальных водах, — скорее всего одно и то же действующее лицо. Слишком невелика была возможность встречи в этом же районе с другим судном: такие совпадения — в месте и во времени — следует считать исключением.
Рябов снова поймал в бинокль прыгающее, как поплавок, суденышко. Изменив курс, бот уходил в океан. Это лишь подтверждало подозрения Рябова: чего ради отворачивать так поспешно? Можно бы и поздороваться! Рябов сунул бинокль в чехол и задумался.
Формально инцидент можно было считать исчерпанным: нарушения нет, а если и встретили кого, так на нейтральной воде. Там ходить никому не возбраняется. Но Рябов не спешил ставить точки над “и”.
Еще в штабе он рассудил, что шпионам нечего делать на голом каменном острове, где к тому же находится погранзастава. Невода — вот что привлекло нарушителей. Такие случаи не в диковинку. Не только рыбу — снасти тащат. А здешний невод сам в руки просится. Стоит — удобнее не придумаешь, у самой границы. Чуть что, заварушка какая — со всех ног в нейтральные воды. Как сейчас, например. Но уйти — не значит не вернуться. Браконьеры везде одинаковы, будут кружить что волки, дожидаясь своего часа. Тут и нужно помочь им — исчезнуть, затаиться до поры до времени…
Рассвело совсем, и отсюда, из бухточки, где укрылся корабль, Барьерный был виден как на ладони — угрюмый, весь в трещинах и развалах шестидесяти метровый утес. Снег не держался на каменной вершине утеса, и на ней отчетливо выделялся оставшийся с войны расколотый надвое железобетонный дот. Когда-то страшный, а теперь безжизненный, дот, словно череп, взирал перед собой пустыми черными бойницами.
Цепь заснеженных гор подпирала низкое небо; с них прямо в море сползали мокрые кучи облаков. Громадные и неповоротливые, как айсберги, они не обладали их весом и плотностью — ветер рвал, трепал и разносил во все стороны серо-белую податливою массу.
Дважды, как из-за угла, корабль “выглядывал” из-за Барьерного, и оба раза возвращался в укрытие — море было пустынно. Однако Рябов не унывал: не сейчас, так ночью, но браконьеры вернутся — в этом он был совершенно уверен. Он попросил принести себе чаю и в ожидании его прохаживался по рубке, поглядывая через стекло на высунувшиеся тут и там из воды усатые нерпичьи морды. Зверей разбирало любопытство. Они плясали на волнах и толкались, словно старались занять места поудобнее.
Попить чаю Рябову все же не пришлось. В дверь неожиданно просунулся радист.
— Радиограмма, товарищ командир! — переводя дух, сказал он и протянул Рябову наскоро заполненный стандартный бланк.
— Час от часу не легче! — с сердцем сказал Рябов, пробежав глазами торопливые строчки, подписанные неизвестным ему человеком, судно которого терпело сейчас бедствие где-то к норд-осту от них.
Он сжал в кулаке радиограмму, сосредоточенно обдумывая сложившуюся ситуацию.
События развивались стремительно и совсем не так, как бы хотелось Рябову. Он уже не мог по-прежнему отстаиваться под защитой Барьерного — долг моряка требовал от него немедленных действий по оказанию помощи попавшим в беду людям. С другой стороны, уход из охраняемого района был чреват нежелательными последствиями: уходя, они оставляли район на откуп браконьерам, которые могли вернуться в любую минуту и ограбить невод без риска быть пойманными.
И тем не менее Рябов ин секунды не колебался в выборе решения, и оно было тем более справедливо: в этой части океана, лежавшей в стороне от столбовых морских дорог, они были, вероятное всего, ближе, чем кто-либо другой, к месту аварии, если не единственным кораблем вообще.
Рябов прикинул по карте расстояние. Да, он не ошибся: два часа форсированного режима понадобится машинам, чтобы перебросить корабль в ту точку океана, где борются сейчас с водой люди. И еще неизвестно, что там, — будут ли они снимать только их, этих людей, или, быть может, придется тащить и само судно. Если второе, им будет туго: ветер уже заходит, и при чистом осте, который подоспеет как раз к их приходу, будет валять корабль как ваньку-встаньку.
