Мир “Искателя” (сборник) - Аккуратов Валентин (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
Опять напряженная, неудобная поза. Попробовал шевельнуться, но он зарычал, хотя и не так злобно, еще вершок — и снова я надолго застыл в скорченном положении. И кот наконец я снова, как вначале, припечатался к стене, руки плотно прижаты к телу. Щелкнул замок. Вошел Беккер, собака легла у его ног.
— Ну как, будешь говорить?
Я молчал.
— Хорошо, майн либер, посмотрим дальше…
Беккер с псом ушли. Вошел Эрих. Я сел на стул. Тело болело, особенно поясница и пятки, руки дрожали. Я задремал. Эрих ткнул железной палкой.
— Ауфштеен! — вдруг дико закричал он и засмеялся. Он всегда смеялся, как идиот, невпопад.
Я встал.
Он отвернулся и засвистел “Марианку”. Потом вытащил сигарету и закурил.
— Дай покурю. Кипу. — Так немцы называли окурок.
Он тянул ее долго, отдал мне маленький огрызочек — почти ничего.
Я потянулся к листу бумаги на столе.
— Э, хальт!
Он вытащил из кармана газетный листок, протянул мне и внимательно смотрел, открыв рот, как я завертел окурок. Я затянулся всеми легкими. Все поплыло… Потом присел на стул.
Эрих ничего не сказал.
Вошел кривоногий Ивальд с баландой и тонким листочком хлеба. После еды сильнее потянуло ко сну. Я с трудом боролся с дремотой. Прошло много-много времени. Эрих два раза ел свой бутерброд и пил кофе. Два раза приходил Беккер. Оба раза он сидел молча по полчаса, а может быть, и больше, и уходил. Его заменял Эрих.
Вечером он выгнал Эриха и снова привел собаку.
Это была вторая ночь — я и пес.
Теперь я знал, что делать. Внимательно следил за собакой. Через час он устал и стал мигать, а я рывками, наблюдая за ним, пополз вниз по стене. Глаза его как-то странно изменились. Я еще не понимал, что в них изменилось, но они были не те. Я гораздо быстрее сползал вниз и уже не боялся его.
Да, глаза собаки были не те.
Часа через два я опустился на пол и дремал по-настоящему.
Он тоже лег. Иногда он глухо рычал. Почему?
Я начал подъем часа через три вверх по стене рывками. Он все время мигал, зевал и отворачивался. Между нами, я почувствовал, протянулась незримая ниточка понимания. Утром, когда вошел Беккер, все было, как вначале. Я стоял у стены не шевелясь, собака сидела напротив меня.
Мне показалось, что Беккер удивленно посмотрел на меня. Голодный, истощенный человек не спит две ночи.
У Эриха за целый день я выпросил два окурка.
Когда мы остались с псом на третью ночь, я просто сел на пол и заснул, и страшный, всеми ненавидимый пес, похожий на чудовище, не разорвал меня, зевнул и лег рядом.
Мне снилась Москва. Я сидел в трамвае, кто-то в кожаном пальто сел рядом; я проснулся. Я лежал рядом с псом. Он положил мне огромную голову на грудь и спал. Потом мы поднялись. Я встал к стене.
Утром Беккер долго смотрел на меня. Я тоже посмотрел ему прямо в глаза.
На четвертую ночь мы с псом только и ждали, когда щелкнет замок. Улеглись и спали вповалку. Я положил голову на его мягкий, теплый бок. Это было здорово… Я выспался, как никогда.
Беккер не вошел, а ворвался, бледный и даже без перчаток, а я стоял, плотно прижавшись к стене.
Он долго молчал, на его лице была растерянность.
— Ты будешь говорить, писать?
В голосе неуверенность. Он как будто думал о чем-то постороннем и спрашивал механически. Я стоял еще три часа, но суп и хлеб мне принесли.
Потом Беккер сказал, что отправляет меня в эсэсовские лагеря. Он ходил по комнате взад и вперед.
Вдруг начал рассказывать, что в детстве его порол отец, что все мерзко противно: и этот лагерь, и свиньи-военнопленные.
— Ты совсем не спал? — вдруг спросил он. — Нет, ни секунды.
— Ты не думай, что все кончено, я не дам тебе спать, пока не выдашь всех.
Он подошел близко и пристально смотрел на меня, ничего не говоря, долго смотрел. Вечера я ждал с нетерпением. Беккера уже не боялся, он просто надоел мне за целый день. Вечером собаку привел Эрих. Мы с Лордом аккуратно улеглись и заснули.
Я скорее почувствовал, чем услышал, как открылась дверь. Мы не успели вскочить. Это был Беккер.
Остальное произошло как во сие.
Он не кричал, не ругался, он выгнал пса и долго сидел за столом молча. Потом скачал хрипло, вполголоса, не глядя на меня:
— Иди…
Он просто выгнал меня в лагерь, ничего не сделав. Я пришел в барак, когда был уже подъем. Все пленные молча окружили меня. Андрей принес табаку.
— На, закури, — сказал он.
На другой день нас, шестерых пленных, погнали на станцию засыпать огромную воронку от авиационной бомбы. Шел теплый и густой летний дождь. Мы тяжело месили вязкую, желтую грязь деревянными колодками. Конвоиры, нахлобучив капюшоны, уныло брели сзади. У невысокой насыпи Михаил Костюмин и Яковлев лопатами кидали в свежевырытую яму комья ослизлой почвы. Под фанерным навесом сидел конвоир с зажатой меж колен винтовкой.
— Эй, чего копаете?
— Лорда беккеровского хороним. Здоровый черт, еле дотащили.
— Подох?
— Пауль-живодер грохнул его сегодня утром у вахты.
— Да ну?
— Ауф, лосе! Хальт мауль, — лениво закаркали конвоиры, и мы захлюпали дальше.
Борис Воробьев
ГРАНИЦА
Звонок в начале шестого утра мог означать только одно — срочный вызов.
“Стоит раз остаться ночевать дома…” — невольно подумал капитан-лейтенант Рябов, снимая трубку.
Звонил оперативный дежурный. Он передал Рябову приказание командира базы немедленно прибыть в штаб.
На улице было ветрено, темно и скользко. Хлестала по глазам поземка. Рябов поднял воротник, глубже надвинул шапку и по привычке сунул руку в карман реглана, по фонарика там не оказалось. Видно, он еще с вечера переложил его куда-нибудь в другое место, а может, этим распорядилась жена, когда сушила реглан. Так или иначе, но возвращаться и отыскивать фонарик уже было некогда. С грехом пополам одолев полтораста метров, отделявших дом от штаба, Рябов козырнул часовому и толкнул тяжелую, обитую войлоком дверь.
Капитан второго ранга Ваганов был у себя. Кабинет командира еще не успели натопить, и Ваганов сидел за столом в шинели и шапке.
Рябов доложил о — своем прибытии.
— Здравствуй, Николай Федорович, — сказал Ваганов. Отложив в сторону бумагу, которую до этого держал в руках, он встал и вышел из-за стола. — Получена шифровка, Николай Федорович: у мыса Барьерного замечено неизвестное судно. — Командир базы подошел к большой, в полстены, карте района и раздвинул шторки. — Кстати, на днях мне, видимо, о нем же доносили рыбаки. У них там невода стоят.
Рябов тоже подошел к карте. Рядом с низкорослым командиром он казался еще выше и массивнее, чем был на самом деле, а огромные яловые сапоги и реглан только сильнее подчеркивали это.
Слушая командира, Рябов без особой симпатии вспомнил место, о котором тот говорил: обрывистый, гудящий от наката берег, мрачные кекуры с воротниками желтой пены, узкую, длинную отмель — банку — вдоль самой границы.
— Судно замечено в пять ноль-ноль, — продолжал капитан второго ранга. — Сейчас пять двадцать. Через десять минут, Николай Федорович, жду твоего доклада о готовности к выходу. На корабль я уже сообщил, так что задерживаться, полагаю, не станешь. Посты предупреждены, можешь идти напрямую. Прогноз — шесть — семь баллов. Норд-ост с переходом во второй половине на ост. Вопросы есть?
— Судно военное?
— Судя по первым сообщениям — нет. Уточнишь на месте, и если что… Словом, действуй по обстановке.
Рябов поднялся на корабль и прошел в рубку. Там уже дожидались штурман и рулевой.
— Готовьте прокладку, лейтенант. — велел Рябов штурману. — Идем к Барьерному. — И скомандовал: — По местам стоять, со швартовых сниматься!
Дробный топот ног по палубе известил Рябова, что его команда подхвачена, что люди встали по местам и ждут дальнейших приказаний.
— Отдать носовые!
Луч прожектора резко метнулся вниз, выхватив из темноты фигуры матросов баковой команды. Как мельничный жернов, загрохотал брашпиль, наматывая на себя сброшенные с палов швартовы.
