Ловцы жемчуга - Пашек Мирко (читать книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
На жестоком лице Абдаллаха появилось подобие улыбки. Но она сразу же исчезла, и юноша в ярости стиснул зубы.
— Но у меня нет денег, — выкрикнул он. — Я сын Саида, но у меня нет денег! Я…
— Сыну Али Саида деньги не нужны, — улыбнулся господин Бабелон. — Когда ты займешь место своего отца, деньги у тебя появятся. У тебя будет сосуд с жемчугом, который можно продать… — Господин Бабелон замолчал, выбирая подходящие слова. — Твой отец проживет недолго, Абдаллах, — произнес он задумчиво. — Я предлагаю тебе не только поехать в Массауа, я дам тебе деньги за этот жемчуг. Хочешь?
Абдаллах не ответил. Он встал и вышел с господином Бабелоном из дома. Идя к пристани, он ни разу не оглянулся. Он забыл даже про свою мать, если только он вообще помнил про нее. Он вошел на корабль в сафьяновых туфлях, в чалме потомка пророка и в одежде, расшитой золотом. Он не взял с собой ничего. Сыну Али Саида ничего не нужно.
Через четверть часа «Ямиле» отплыла и вскоре исчезла за горизонтом.
Когда Саид вернулся в Джумеле и узнал, что его сын уплыл с господином Бабелоном, он вздохнул спокойнее.
Но по-прежнему у дверей его спальни стояла стража, и по-прежнему черный невольник отведывал каждое блюдо, которое ему подавали. Зебибе он сказал:
— Волчонок убежал, и он вернется сюда только после моей смерти.
— Он не волчонок, — отвечала Зебиба. — Он твой сын.
— Да, — кивнул Саид. — Но твое чрево было больное, когда ты зачала его.
Она наклонила голову:
— Иншаллах. Волей аллаха…
— Иншаллах, — вздохнул Саид. У выхода он остановился:
— Если бы у меня были еще сыновья, я приказал бы его умертвить.
Оставшись одна, Зебиба долго плакала.
Глава IV
Когда господин Бабелон вез Абдаллаха в Массауа, господин Попастратос находился в плавании. Он плыл от острова к острову, останавливаясь то там, то здесь, и снова уходил в море. Матросы «Эль-Сейфа» говорили, что путь корабля скорее напоминает запутанный след змеи, чем след меча, который он нес на носу.
И вот в один из таких рейсов, когда на стоянках команда могла отдохнуть, когда, плывя по спокойному морю, можно было рассматривать горизонт, который непрерывно менялся, когда вечером у костра люди пели и рассказывали необыкновенные истории, в душе у Саффара вспыхнул яркий свет. И зажег его египтянин Гамид.
У Гамида было продолговатое лицо феллаха и спокойные глаза. На «Эль-Сейфе» он был кормчим, и ему самому было непонятно, почему он подружился с Саффаром. По кастовому делению, существовавшему в этих краях, он стоял неизмеримо выше, чем полуголый сомалиец с копной лохматых волос; он ведь египтянин, кожа у него светлая, иногда он носил рубашку, а в Массауа даже надевал рваную куртку. В чем же дело? Он не мог ответить на этот вопрос. Может быть, дело в том наивном восхищении, которое питал к нему Саффар, восхищении перед человеком, который умел читать и писать. Сам этого не сознавая, Гамид был польщен этим восхищением.
И он вложил в душу Саффара ту искорку, которая потом превратилась в большой яркий свет — только одну искорку, но для восприимчивой души Саффара этого было достаточно. Эта искра не была первой, потому что холодный огонек появился в душе Саффара еще тогда, когда на палубе «Эль-Кебира» нахуда и сериндж беззастенчиво солгали, произнося святую молитву.
Тогда-то — не в тот самый день, а несколько позднее, в часы вынужденного бездействия, когда в рыбацкой хижине Саффар искал способ возвратиться в Джумеле — он впервые задумался, и его мозг преодолел сложный путь и пришел к выводам. К выводам неожиданным и поразительным, — сначала он им не поверил, и лишь позднее его сомнения перешли в уверенность, — Саффар понял, что на свете есть люди, которые живут за счет труда его товарищей и за счет его труда, которые не боятся ни святой клятвы, ни лжи перед лицом аллаха, лишь бы обмануть бедняка и прикрыть зло, которое они творят.
Да, это был первый огонек в его темной душе. Но он был очень ярким, этот первый огонек, и лучи его, сначала еще слабые, осветили то, что только недавно было скрыто под черным покровом, куда Саффар даже не смел заглядывать. И теперь Саффар знал, какие странные вещи скрываются за этим покровом, знал, что человек в состоянии заглянуть туда…
Его гнев и возмущение теми, которые стояли над ним и к которым еще совсем недавно он относился с таким уважением и доверием, были огромны.
Но так же огромна была его радость, потому что он разгадал их игру, и его желание все знать, все, что до сих пор было ему недоступно, потому что он не принадлежал к числу тех, для которых открыт путь к знанию. И теперь, когда появился Гамид, который готов помочь Саффару вступить на этот тяжелый путь, он нашел его подготовленным к этому и жадно хватающим любую крупинку знания. Гамид давал ему все, что мог. Правда, он так и не научил Саффара читать и писать, для него это было чересчур сложно. Он сам не был образованным в европейском смысле этого слова. Но он родился в Египте, провел молодость на Средиземном море, в Александрии и Порт- Саиде, на этих гигантских перекрестках тысяч дорог, встречался с людьми, пришедшими сюда из разных стран, много слышал, много видел, о многом говорил; кругозор его непрерывно расширялся. Правда, способности у него были средние, но он не избежал влияния среды, потому что не мог избежать, потому что этого никто не избегает. И когда он попал на берега Красного моря, он принес с собой то, что теперь так охотно отдавал Саффару.
Гамид учил Саффара. Он рассказывал ему о самых обычных вещах. Сначала он, например, объяснил Саффару устройство компаса, который был в то время для Саффара каким-то странным и таинственным предметом. Но Гамид объяснил ему, что стрелка компаса — это ребенок, который всегда ищет свою мать — большую железную гору где-то вдали, на севере. Это было, пожалуй, все, что он сам знал о компасе. И Саффар с благодарностью воспринимал все то, что давал ему Гамид — он учился.
Но он брал у Гамида знания не так, как жаждущий черпает воду из колодца. Понемногу он научился понимать все разнообразие и переплетение причин и следствий, от которых зависит многое и многое. Многое он знал и раньше. Он знал, что когда налетит порыв ветра, надуваются паруса; ветер является причиной, а надутые паруса — следствием. Он знал и такие вещи, которые неизвестны даже образованному европейцу… но все эти сведения были получены им от других, а не обнаружены им самим. А теперь — с помощью Гамида — он сам стал отыскивать связи между явлениями, о которых раньше даже не задумывался, которые никогда не приходили ему в голову. Он знал, что нахуда большой, могущественный господин. Почему? Раньше он объяснял это волей аллаха… Но теперь Саффар знал, что одной воли аллаха недостаточно. Чтобы стать нахудой, надо уметь вести корабль, знать очень многое. Научись этому, если сможешь, и ты сам станешь нахудой, а аллах будет не при чем. Но если ты не сможешь повести корабль, ты не станешь нахудой, и аллах тебе не поможет; ты разобьешь корабль о первые же утесы.
Все такие мысли были новыми для Саффара. Иногда ему приходилось идти непроторенными путями, он должен был все объяснять себе сам; особенно часто это случалось тогда, когда его мысли шли не от причин к следствиям, а наоборот — от следствий к причинам. Однажды, когда корабль стаскивали с мели, Саффара хлестнуло канатом. До сих пор ему не приходилось еще делать это при помощи канатов, и он не знал, как поступить. Удар канатом был лишь следствием, причины он не знал. Но тут Гамид подошел и объяснил, что, пожалуй, для высокой фигуры Саффара нужно взять канат подлиннее. Саффар так и сделал, и канат больше не вырывался из его рук. От следствия — боли, вызванной ударом, он пришел к причине — недостаточной длине каната.
Позднее, когда возникали другие ситуации, Саффар уже решал их сам, радостно, с какой-то непонятной страстью.
Он брал простые, обыденные явления и старался доискаться их причин. Он делал открытия, которые своей наивностью рассмешили бы и школьника, но для него они имели исключительное значение. А его мысли — раньше это были просто вереницы светлых, бессвязных образов и представлений, проносившиеся перед ним, — стали связными и глубокими.
