Час двуликого - Чебалин Евгений Васильевич (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
— Нехорошо, господа... что оружие при мне, конечно, грех... только и нас понять надобно: время смутное, разбойное, случалось — и на нас, афонскую братию, разная сволочь налетала, само собой, тут пистолетишко и пригодится, хоть малая защита, а все, глядишь, страху и нагонит. А вы руки выкручивать, нехорошо, господа. Отпустили бы вы меня с богом... — гнул свое Драч, затравленно оглядывая стены, дверь, — ох, не убежать!
— Не тянете вы на святого отца, милейший. Рожа у вас отменно разбойная... да и словеса подводят, лексикон не тот. Что же это вас в милиции так плохо готовят? Или не в милиции, а в ЧК?
Драч поднял голову. Изумление ворохнулось в глазах. Присмотрелся к Митцинскому. Что-то здесь не вязалось. Решил прощупать, блюдя осторожность.
— Поручение у меня к господину Митцинскому от Афонского монастыря.
— Какое?
— Велено самому передать на словах. Иеромонах Омар просил.
— Я слушаю.
— Так, в некотором роде, вы, может, лицо и близкое к господину Митцинскому, а все же не оно самое, мне бы его...
— Мне надоели ваши увертки. Я Митцинский. Не валяйте дурака.
— Не подходите обличьем, господин хороший, я ведь господина Митцинского ей-ей знаю.
Митцинский бешено раздул ноздри, засопел. Шваркнул на диван фуражечку, отлепил бородку, смахнул на диван пенсне.
— Такой я вас устраиваю?
У Драча отвисла челюсть. Замельтешил руками, отмякало, расползалось в животной радости лицо:
— Ах ты, боже ж мой! Господин Митцинский... чистый фокус... а я-то сомневаюсь... братец ваш строго-настрого наказывал, фотопортрет заставлял изучать... только самолично в руки вам пакетик велено передать... а я гляжу — вроде не он, то есть не вы, обличьем не подходите... ай-яй-яй, экую маскировку сотворили...
Сел на пол, долго сдергивал дрожащими руками сапог — заклинило в голенище сопревшую портянку. Ахмедхан нетерпеливо зарычал, подошел, дернул — и выволок вахмистра на середину номера. Уперся ногой ему в живот, еще раз дернул — едва ногу не оторвал, в сапоге хряснуло. Драч охнул, ощупал живот. Сапог торчал трубой в руках у Ахмедхана. Ахмедхан сморщил нос, отдал сапог Драчу. Драч стал елозить внутри обессилевшими пальцами, отдирать подкладку. Наконец подцепил ногтем, отодрал от голенища и вынул пакет. Дернулся, хотел встать, отдать Митцинскому, и не вышло — отказали ноги. Сидя, протянул Митцинскому пакет вместе с перстнем, с превеликим трудом сняв его с разбухшего пальца.
— Извиняйте, господин Митцинский... конфуз у меня с ногами, отказали по такому случаю.
Митцинский выхватил, распечатал пакет и впился глазами в арабскую вязь. Драч отвалился к стене, прикрыл глаза. Тотчас поплыла перед взором бесконечная, в свинцовых осыпях горная цепь, холодные, злые волны вспененных рек — впечаталось в память за долгий путь всякое, насмотрелся. Блаженно ныли — отходили — стертые до крови пальцы на ногах. Драч скосил глаза, отлепился от стены, конфузливо прикрыл босую ступню портянкой. Снять второй сапог уже не было сил.
Митцинский впитывал строки, быстро сновал глазами по листу. Ахмедхан тяжело переводил взгляд с монаха на Османа. В голове вызревала надежда: может, письмо то самое, что держало их здесь... может, теперь домой?..
Митцинский читал:
«Месяц раджаб, 1340 года.
Моему брату единокровному, могучей ветви рода Осману Митцинскому.
Сколько под Аллахом буду дышать, полумесяц и звезды видеть — всегда буду слать тебе мой душевный привет. Мое первое сердечное желание — чтобы ты был жив и здоров. Мое второе желание — подарить тебе радость. Как мы уговаривались в последнем письме — ты ждешь этого послания в ростовском отеле. Надеюсь, оно благополучно дошло.
Брат!
Настало время действовать. Мы ждали его вдвоем в тяжких скитаниях, как два листка, гонимые бурей. Советы наделали неисчислимые беды. Сдвинулись вековые устои гор, нарушены заветы шариата и предков. Настало время отмщения.
Радуйся, Осман, наконец Турция обратила свой лик в сторону народов Кавказа. И хотя здесь еще война с Грецией, хотя топчут османскую землю сапоги франков и бриттов, но победа и истинное величие халифата уже близки. Великий визирь Реуф-бей нашел время побеседовать со мной. Он спросил меня: «Есть ли сильная фигура на Кавказе?» И я назвал тебя. Тогда он раскрыл мне маленький краешек своей цели. У меня возликовало сердце, я склонил голову. Нам с тобой разрешили сжечь свои жизни для того, чтобы халифат достиг великой цели. Я здесь делаю свое дело. Тебе предстоит начать на Кавказе свое. Запоминай:
1. Возвращайся домой и стань сильной фигурой у Советов. Вгрызайся в их плоть и проделывай там свои ходы, подобно короеду в трухлявом пне.
2. Начни формировать шариатские сотни по всей Чечне, вербуй туда преданных людей, чтобы они стали опорой в решающий час. Оружие и деньги не замедлит переслать Реуф-бей.
3. Разыщи и привлеки для этого дела полковника Федякина, я служил с ним у Деникина. Это храбрый, нерассуждающий вояка, опытный командир — что тебе и требуется. Он отсидел свое в тюрьме и, по имеющимся у меня сведениям, уже освобожден. Скорее всего вернется в свою станицу Притеречную.
4. Разжигай и поощряй разбой в Чечне, посади в местные органы Советов своих мюридов — из тех, что сумеют стиснуть пальцы на глотке горца. Чеченец-крестьянин должен понять из их поведения, что Советы не способны управлять народом, не могут защитить его от грабителей. И когда он это поймет — стань защитником горца.
5. На все это у тебя очень мало времени — полгода. К осени готовь мне легальный въезд в Россию, как реэмигранту. К тому времени мне необходимо быть на Кавказе, ибо вплотную приблизится решающий час. Реуф-бей посылает тебе в знак доверия свой перстень. Такой же — у меня.
Да пребудет с нами Аллах.
P. S. Связной — вахмистр Спиридон Драч, думаю, надежен — у нас в заложниках его жена и сыновья».
Митцинский поджег письмо, бросил в пепельницу, молча смотрел, как чернеет и корчится в пламени лист. Блаженное спокойствие втекало в него. Он покосился на перстень, прикрыл глаза.
Его обручили с халифатом. Ну что ж, блестящий брак. В памяти всплыла строчка из письма:
«...нам с тобой разрешили сжечь свои жизни для того, чтобы халифат достиг великой цели».
Медленно усмехнулся — братец всегда страдал недержанием восторгов. Собственную жизнь стоит сжигать на алтаре судьбы для достижения лишь своей цели. Заморский халифат с его оружием и деньгами — лишь полезный попутчик Чечне до поры до времени. А потом между ними вновь ляжет море. Но пока... все хорошо. Наконец-то спокойно и хорошо впервые за долгие пять лет мерзейшей неопределенности. Заручиться поддержкой халифата — об этом и не мечталось.
Митцинский открыл глаза. Ахмедхан застыл у порога. На полу тяжко боролся с усталостью Драч. Он ронял голову на грудь, испуганно вздрагивал, пялил глаза на пепельницу. Над горкой черного пепла бился в конвульсии, умирал последний язычок пламени. Драч уперся подбородком в грудь, обессиленно затих. Тотчас перед глазами всплыло лицо Марьямки, измученное, смятое горем.
— Вахмистр... да проснитесь, черт возьми!
Драч испуганно дернулся, опираясь о стену, встал, поджимая босую ногу. Митцинский высился над ним.
— Виноват, ваше благородие, сморило.
— Вы исправно выполнили задание. Сообщу в ответном письме о вашем усердии.
— Рад стараться, господин Митцинский. — И подумал: «У тебя бы, лизаный телок, женку с детишками под залог оставили, небось тоже постарался бы».
— Получите за службу.
Митцинский сунул Драчу пачку кредиток.
— Благодарствую за милость!
Суетливо, долго задирал рясу — прятал деньги в карман, думал: «Ничего, поживем еще, вон оно как дело оборачивается — выгодой». Руки Драча лоснились от пота, заметно подрагивали. Митцинский поморщился.
