На семи дорогах - Хаидов Юсуп (читаем книги .txt) 📗
— Я — это я. А едем мы под небом, по земле. Сирота, приведи ему коня—приказал Чоллек Иламану, который стоял за дверьми.
— У меня нет никаких инструментов. Видите ли, уже несколько лет я занимаюсь совсем другим предметом — микробиологией, — произнес Иванов.
Чоллек понял, что это правда, и изменился в лице от досады.
— Если нет у тебя, найди у кого-нибудь.
— Куда я пойду среди ночи?
— Если ты меня обманываешь, — с расстановкой проговорил Чоллек, — тебе придется худо. Я застрелю тебя.
— Воля ваша.
— Нет, дохтор, на легкую смерть не надейся. Ты будешь жить, но будешь всю жизнь проводить в страданиях. Я убью этих детей, прижавшихся к твоей груди. У тебя всегда будут стоять перед глазами их окровавленные трупы, а в ушах будут звучать проклятия их родителей.
Чоллек снова вытащил маузер и сделал короткий шаг назад.
— Ну что, дохтор, найдешь инструмент?
— Дай мне один час срока. Пойду в больницу и там раздобуду, что нужно.
— Пусть будет по-твоему, дохтор, — согласился басмач. — Я дам тебе хорошего, доброго скакуна. Кстати, если хочешь, можешь и не возвращаться. Можешь обо всем сообщить большевикам в буденовках, Я не против. Только запомни, если ты не вернешься через час, я обязательно исполню то, что сказал.
Семен Андреевич отдал близнецов матери, онемевшей от горя, и вышел на улицу. Садясь на коня, которого ему подвели, он услышал в открытую дверь слова Чоллека:
— Жизнь твоих детей, молодуха, зависит от этого дохтора, она в его руках. Если он вовремя не вернет ся, я убью обоих щенков.
От этих слов Иванов содрогнулся,
— Спеши, дохтор, — бросил Чоллек, выглянув в дверь и указывая рукой на дорогу. — Времени у тебя немного, меньше часа осталось.
Иванов подхлеснул лошадь и поскакал по ночной дороге, оставляя за собой смутно белеющие клубы пыли.
Больница находилась недалеко. Едва он, тяжело дыша, вошел в дверь, его забросали ненужными вопросами:
— Товарищ Иванов, что вы так поздно приехали?
— Что-нибудь случилось?
— Красивая лошадь, чья она?
— Зачем вам, микробиологу, операционные инструменты?
Волей-неволей Семен Андреевич вынужден был отвечать коллегам, не мог перед ними отмалчиваться. Он пояснил, что, хотя хирургией сейчас и не занимается, она остается его основной профессией. А инструменты ему понадобились для тяжелобольного. Но, как бы там ни было, он постарается вернуть их в больницу в назначенный срок.
Когда Чоллек со своими нукерами, прихватив с со-бой возвратившегося Иванова, выехали со двора, из дома учителя раздался плач детей — до этого они молчали. Их мать, крича, принялась звать на помощь людей.
«Село разбросано, люди перепуганы, — подумал про себя Иванов. — Пека кто-нибудь решится прийти •на помощь, пройдет в лучшем случае два часа, не меньше».
— Слышишь? Они тебя оплакивают, — проговорил Чоллек.
— Слышу, — ответил спокойно доктор. — Теперь я понял, как был им дорог. Извини, но я думаю, если бы мы поменялись местами, за тобой бы никто так не убивался.
— Если мне придется тебя убивать, я начну с твоего языка, — как бы между продам проворчал Чоллек.
Больше басмач не задавал Иванову никаких вопросов, только вонзил шпоры в коня.
Иламан важно сидел на коне сзади Иванова. Ноздри мальчика щекотал приятный запах одеколона, идущий от одежды Семена Андреевича.
Через какое-то время впереди послышался топот, и в лунном свете показался небольшой конный отряд. Это был Менджак с пятью-шестью всадниками. Развернув коня, он поехал рядом с Чоллеком.
— Может, мои хлопоты с доктором напрасны, боль ной умер? — спросил Чоллек.
— Он жив. Пока никаких изменений, сердар, не произошло, — ответил Менджак, — Только вот его отец...
— Что?
— Совсем обезумел. Сам не знает, что делает, что говорит.
Приехали на место.
Слезли с лошади, Семен Андреевич принялся распоряжаться. Он заставил людей разровнять невысокий бугор, чтобы приготовить из него операционный стол. Затем, чтобы не поднималась пыль, велел полить вокруг водой.
Когда все необходимое было сделано, велел разжечь шесть небольших костров вокруг операционного стола.
После этого Иванов надел взятую с собой хирургическую форму и заставил всех, кто будет присутствовать при операции, надеть повязки из марли и ваты.
Костры давали мало света, но удалось отыскать еще с десяток коротеньких свеч. Именно при их свете должен был действовать скальпель хирурга.
Перед тем как приступить к операции, Семен Андреевич сдвинул со рта повязку и обратился к отцу страдающего юноши, который еле слышно стонал.
— Яшули, я не бог. Я не могу быть уверен, что в такой обстановке и при таком состоянии больного операция пройдет успешно. Скрывать ничего не собираюсь, сами знаете, что его ожидает. Оперировать необходимо, причем немедленно. Итак, что будем делать?..
— Делай как знаешь, сынок. Все зависит от воли аллаха. А ты, я вижу, настоящее дитя мусульманина,— неожиданно добавил старик.
Чоллеку не понравились последние слова яшули. Он недоброжелательно посмотрел на него и сделал знак, чтобы тот отошел.
Блестящий стальной скальпель, ведомый твердой и опытной рукой, прошел но коже над больным местом.
Из мелких разрезанных сосудов брызнула кровь, и сра-зу же пустили в дело стальные зажимы.
Чоллек стоял рядом с врачом и наблюдал за ходом операции. Время от времени, хотя ему и не очень хотелось это делать, он вытирал потный лоб доктора новеньким платком из ситца с красными узорами.
Семен Андреевич опытной рукой отыскал в глубине разреза воспалившуюся зеленоватую слепую кишку. Однако, едва он собрался ее отрезать, руки человека, державшего свечи, задрожали: горевшие свечи укорачивались, и расплавленный воск начал капать на его пальцы.
Обеспокоенный Иванов приподнял голову.
Чоллек прошипел сквозь зубы, обращаясь к неза« дачливому осветителю:
— Стой и не шевелись, если даже придется отдать аллаху душу!..
Снова свечи запылали весело и ярко.
Операция, длившаяся около получаса, прошла успешно.
Зашив разрез, Иванов спокойно и глубоко вздохнул, и тут взгляд его остановился на пальцах человека, державшего свечи. Вместе с ними горели и кончики его пальцев, однако он выдерживал боль и, почернев лицом, стоял не шевелясь.
Семен Андреевич велел ему выбросить догоравшие, чадящие огарки, взял в свои ладони обгоревшие пальцы, чтобы смазать их мазью, и подумал: «Как можно довести человека до такого состояния? Как можно совершенно подавить волю, чтобы он беспрекословно, словно автомат, подчинялся другому? Но нет, это наверняка временное состояние. Оно напоминает гипс, наложенный на рану. А потом кость срастается, а гипс ломают и выбрасывают.
Такие люди, как этот многотерпеливый Байхан, сжегший себе пальцы, всегда были и будут. В конце концов, люди с сильным характером и твердой волей всегда были необходимы обществу и государству.
Но с этим джигитом не все получается складно. Его характер был закален ненужным способом, основу которого составляет страх, а основное содержание — слепая, без рассуждений преданность одному человеку.
Страх — начало ненависти.
Слепая вера не может быть прочной. Придется тебя перековать, Байхан!
И тогда основой твоей веры будет истина, а ее содержанием — уверенность в будущем.
Так и будет!»
Двое вооруженных басмачей подошли с двух сторон к Иванову, и доктор очнулся от сладких дум, которым готов был предаваться до самого утра.
В этот же момент Менджак, едущий на гнедой кобыле, проследовал между Ивановым и Байханом, разъединив их.
Ночь Иванов провел под стражей. Вконец измученный всем происшедшим, он лег и прикорнул прямо на земле, около больного.
К утру больному стало лучше.
Его глаза, которые закрылись прошлой ночью, уже примирившись с вечным сном, открылись и оглядели огромный мир, столь желанный для молодого сердца, которому только восемнадцать лет.
Взгляд парня, разбросав брови, словно крылья, взлетел в пространство, присел на сияющую утреннюю звезду и оглянулся оттуда назад, на родную землю.
