Том 1. В дебрях Индии (с илл.) - Жаколио Луи (читать книги txt) 📗
— Напротив, Уотсон, вы с некоторого момента чересчур спешили закончить его.
— Последние факты почти известны вашей милости… Вы же дали Кишнайе поручение открыть убежище Нана-Сахиба…
— Это чрезвычайно ловкий и хитрый человек… Вы уверены, Уотсон, в том, что он повешен?
— Настолько, по крайней мере, насколько можно верить официальному донесению.
— Я могу подтвердить, сэр, что негодяй не избежал участи своих товарищей, хотя и был повешен последним. Я сам присутствовал при этом акте правосудия. Мы возвращались из Англии по окончании отпуска моего отца и отправились сопровождать мою мать, ехавшую на поиски брата, которого она не видела с самого детства.
— Почему же предводитель тхугов не обратился к офицеру, командовавшему отрядом? Он мог показать ему ордер, написанный моей рукой, и это спасло бы его.
— Сколько мне помнится, он о чем-то очень долго разговаривал с капитаном шотландского полка, и тем не менее его повесили.
— Это весьма неприятное дело для меня, господа! Я не хочу скрывать от вас, что несколько раз уже докладывал правительству королевы о неминуемой поимке Нана-Сахиба, и теперь рискую быть отозванным обратно, если по прошествии этого месяца бывший вождь восстания не будет у меня в руках.
— Мы потому ничего не можем достигнуть, милорд, что нет ни одного индуса, способного открыть убежище, где скрывается Нана.
— Странно, Уотсон, очень странно! В Европе мы с несколькими фунтами стерлингов давно уже добрались бы до конца.
— Не тот народ, милорд! Вспоминаю, что еще за два года до восстания сипаев все знали о заговоре, кроме нас, и что среди населения в двести миллионов не нашлось ни одного изменника, чтобы предупредить нас! С тех пор, несмотря на все старания, я мог найти только двух человек, которые согласились служить нам против своего народа: Кишнайю, согласившегося на это по религиозным мотивам, — чтобы мы не мешали тхугам совершать их кровавые мистерии, — и Дислад-Хамеда, ночного сторожа Биджапура, которого я убедил, что он делает этим приятное Брахме, так как восстание задумано мусульманами.
— Не этого ли человека вы хотите представить мне, Уотсон?
— Да, милорд!
В то время как в одном углу огромного зала дворца Омра начальник полиции беседовал с вице-королем и Эдуардом, в другом, напротив того места, где находились все трое, слегка отодвинулась часть стены, пропуская какого-то человека, закутанного с ног до головы волнами белой кисеи, драпированной так же, как драпируют ее члены Комитета Трех. Стена бесшумно закрылась за незнакомцем, который стоял неподвижно и слушал.
— Так вот, — сказал сэр Джон, — вы можете распорядиться, Уотсон, чтобы его привели сюда, и дай Бог, чтобы он заменил нам бедного Кишнайю.
— Я сейчас распоряжусь, — отвечал директор полиции.
— Нет надобности, сэр Уотсон, — прервал его незнакомец и быстро придвинулся к месту, освещенному огнем.
Все вскрикнули от удивления и схватились за револьверы.
— Что это за человек?.. Откуда он? — вскрикнул вице-король.
— Откуда я? Это моя тайна, — отвечал призрак. — Кто я? Узнайте меня! — И с этими словами он откинул назад часть кисеи, скрывавшей его лицо.
— Кишнайя!
Восклицание это вырвалось одновременно у всех троих.
— Да! Кишнайя повешенный, — отвечал предводитель тхугов, — Кишнайя воскресший к вашим услугам, милорд!
— Я так и знал, что он не даст повесить себя, — сказал вице-король, прежде других пришедший в себя от удивления.
— Простите меня, милорд, — отвечал, смеясь, мошенник, — я был повешен… повешен без долгих рассуждений, как говорится в приговорах вашего правосудия. Однако можно заставить себя повесить, а затем самому вылезти из петли — вот и все!
— Полно, не шути и объясни, в чем дело.
— Охотно, милорд… Когда нас взяли шотландцы, мне объявили, что мой титул предводителя тхугов дает мне право быть повешенным последним. Я спросил тогда разрешения поговорить с командиром и показал ему полученный мною ордер, который давал мне право требовать услуг этого офицера и всего его отряда, если найду нужным. У меня мелькнула было мысль воспользоваться этим, чтобы спасти своих товарищей, но солдаты были так раздражены, что я счел более благоразумным не подвергать их этому испытанию. «Ты свободен», — сказал мне командир после довольно продолжительного чтения моей бумаги. Затем он прибавил: «Не встречайся мне больше никогда на дороге, не то, даю тебе слово шотландца, я заставлю тебя вздернуть, несмотря на все твои бумаги». — Я тогда попросил его, если ему так уж хочется этого, повесить меня сейчас же и тем избавить себя от этого труда в будущем. Он решил, что я смеюсь над ним, а потому я, не желая, чтобы он слишком серьезно отнесся к моей просьбе, познакомил его с данным мне поручением и объяснил ему, что мне гораздо легче будет исполнить его, если распространится слух о моей смерти, так как Нана-Сахиб и его сторонники будут тогда менее осторожны; ведь из всех туземцев только я знаю его тайное убежище.
— Ты хочешь сказать, — прервал его Уотсон с презрением, — что ты один из всех туземцев согласился выдать их.
— Если хотите, господин, — отвечал наглец. — Офицер не очень охотно согласился на мою просьбу, но я все же добился желаемого результата, и меня повесили, причем я сам приладил веревку, как нужно, чтобы она не представляла никакой опасности. Меня повесили за левое плечо и голову, которая была сильно наклонена набок. Не успели меня вздернуть на дерево, которое я сам выбрал, потому что оно было покрыто густой листвой, хорошо скрывавшей обман, как офицер по заключенному нами условию отдал приказ отряду идти вперед. Прыгнуть вниз с тамаринда, броситься к брату, который был повешен раньше меня, перерезать веревку и привести его в чувство было делом одной минуты. Мы попробовали спасти еще одного-двух, но это было невозможно. Вот вам и вся моя история. Для всех я умер, и это дало мне возможность, как вы сами видите, нанести сильный удар.
— Прежде чем продолжать свой рассказ, — сказал сэр Джон Лоуренс, — не можешь ли ты удовлетворить наше любопытство и сказать нам, каким образом ты вошел сюда, несмотря на то, что у каждого входа столько людей?
— Не спрашивайте меня об этом, мне нельзя отвечать на это, клянусь!
— Хорошо, я не настаиваю.
— В настоящее время, — продолжал негодяй, — я должен сообщить тебе нечто до того важное…
— Говори!
— Я не хочу никого оскорблять, — сказал Кишнайя бросив взгляд на Эдуарда Кемпбелла, — но есть тайны…
— Ты хочешь, чтобы мой адъютант удалился? — спросил вице-король.
— Да, милорд! Я не могу говорить при нем, ты сам согласишься с этим.
Эдуард встал при этих словах, но сэр Лоуренс попросил его снова сесть на свое место.
— Не бойся, — сказал он Кишнайе, — у меня нет тайн от него.
— Понимаю, — отвечал Кишнайя, — у тебя нет тайн от него, я согласен; но у меня есть тайны, которые я не хочу открывать в его присутствии.
— Что это значит, господин Кишнайя?
— Милорд, — отвечал предводитель тхугов с такой твердостью, в которой не было видно никакого притворства, — мои тайны принадлежат мне, и если ты не согласен на то, о чем я тебя прошу, я не буду говорить ни при нем и ни при ком другом.
— Негодяй! — воскликнул сэр Джон, — как смеешь ты так говорить? Не знаю, что удерживает меня от того, чтобы для укрощения твоего характера не приказать дать тебе хороших двадцать ударов ротангом по спине.
Глаза Кишнайи загорелись огнем; он быстро отскочил шага на три назад и, держась рукой за стену, крикнул дрожащим от волнения голосом:
— Ни слова больше, сэр Лоуренс, — я пришел оказать тебе большую услугу, а ты обращаешься со мной, как с низким парией… Людей моей касты не бьют палками, сэр Джон… Ни слова больше или я уйду, и ты за всю свою жизнь не увидишь меня больше…
Вице-король сделал знак Эдуарду Кемпбеллу, и тот немедленно вышел.
