Час двуликого - Чебалин Евгений Васильевич (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
Где-то в городе затаился, молчал Быков — беспощадный человечек с рысьими глазами. Не давал о себе знать в последнее время и лишь накануне прислал короткую, в пять слов записку:
«В среду будем. Не передумал? Быков».
Молчал Быков — было страшно, сообщил, что приезжает, — стало совсем невмоготу. И будто мстя за постыдную, изводившую трусость, решил Митцинский в ночь перед охотой: надо Быкова брать. Невмоготу стало жить, зная, что в городе слушает, просматривает насквозь толщу миль от города до аула грозный, всевидящий Быков.
Принял решение Митцинский, и будто отпустило. В лихорадочной спешке занялся приготовлениями.
До прибытия надо было придумать повод для пленения Быкова — пока раскачается российская официальная машина, пока распутают клубок обвинений, полыхнет и займется в Чечне дело всей жизни Митцинского. Тогда всем станет не до Быкова.
Решение было принято. Крепло, схватывалось оно цементом с каждым часом, ибо никак нельзя было оставлять на свободе начальника ЧК накануне событий. Пропал бесследно князь Челокаев. Так и не появился до сих пор инспектор из Тифлиса. Лишь смутные отголоски какого-то боя у перевала донес до двора Митцинского людской хабар. Молчит, не едет из Константинополя Омар, хотя все обговорено и послана виза. Что стряслось? Что происходит вокруг? Неизвестность наползала туманом со всех сторон, грозя поглотить со дня на день самого Митцинского. И творец ее, саваоф — маленький, необъятный Быков.
«Брать!» — созрело решение накануне охоты. И лишь после этого стало легче дышать.
Быков искоса присматривался к Митцинскому. Тот покачивался в седле рядом, исхудавший, бледный.
— Никак заботы одолели, Осман Алиевич? — спросил Быков так, будто не нуждался в ответе, знал его. В голосе, жестком, холодном, прозвенело что-то пугающее. И вообще весь он был какой-то незнакомый, без прибауток и хитрецы. Явился будто не на охотничью забаву, а с допросом прибыл на дом, смотрел вприщур, ломал встречный взгляд. Аврамов и Рутова держались позади, настороженные, молчаливые. Митцинский, настроившись поначалу на обычного Быкова, повел разговор бодро, в легких тонах. Быков, жестко закаменев лицом, тона не принял. Митцинский похолодел: неужто догадался? Какого дьявола... не ясновидец ведь!
Тронулись в горы в тягостном молчании — начальство впереди, следом, поотстав, Ахмедхан и двое чекистов.
Сизое редколесье обступило их. Хрипло, натужно перекликалось в голых вершинах воронье. Неощутимый внизу, тянул по верхам ветер, раскачивал пустые кроны, цедил сквозь них небесную хмарь.
В молчании перевалили через пологий хребет, стали спускаться в распадок. Под копытами коней — шорох, шелест листвы. Спиной, всей кожей чуял Митцинский редкое межствольное пространство. Впереди их ждала отборная полусотня. Еще полчаса езды. На большой поляне, там, где обычно шли ученья, мюриды покажутся, окружат их, и Митцинский отдаст приказ. С него начнется дело, покатится лавиной — не остановить, не повернуть вспять.
Будто сжимали теперь в Митцинском тугую пружину, а она дрожала, сопротивлялась, готовая вывернуться, ударить и проломить грудную клетку.
Уйдя в себя, не заметил он, как, мелькая меж стволами, развертываясь в цепь, выросла по бокам и сомкнулась редкозубой гребенкой шеренга красноармейцев. Очнулся от хриплого голоса Ахмедхана. Тот хлестнул жеребца, скакнул к хозяину, ревнул придушенно:
— Осман! — И тут же по-чеченски: — Окружают!
Вскинув голову, увидел Митцинский, как стремительно, легко перескакивают людские фигурки от ствола к стволу с винтовками наперевес. Холодным, тусклым блеском вспыхивали примкнутые штыки.
— Стоять на месте! — вылетел голос из цепи. Быков придержал коня, лицо скучное, бесстрастное, на Митцинского даже не глянул.
«Опередил! — понял Митцинский. И еще раз кто-то безжалостный повторил внутри: — Конец!»
Позади нарастал топот ахмедхановского жеребца.
Зарываясь сапогами в лиственный ковер, наставив жала штыков, бежали к ним настороженной трусцой пятеро в красноармейской форме.
Крайний справа остановился, расставил ноги, вскинул винтовку. Крикнул Ахмедхану:
— Стрелять буду! — Винтовка плотно лежала в мясистых, красных ладонях.
Ахмедхан натянул поводья, вздыбил коня, прикрываясь его грудью, выхватил кольт.
— Не дурите, Ахмедхан! — зычно, металлически рявкнул Быков.
Митцинский вздрогнул, затравленно оглянулся. В двух шагах месил копытами воздух черный жеребец, туго ходили под кожей грудные мускулы, бешено косил конский глаз с кровавыми прожилками. Из-за шеи коня — меловой оскал Ахмедхана на кирпичном лице.
— Спрячь оружие, — сказал Митцинский и не услышал себя — ревел в ушах ток крови. Еще раз повторил: — Спрячь, не поможет.
— Кто такие? Документы! — негромко, властно потребовал старший пятерки.
Быков отстегнул клапан, полез двумя пальцами в карман на груди, долго шарил там, выудил удостоверение.
Старший, нетерпеливо подрагивая коленкой, держал в поле зрения всех пятерых. Удостоверение брал левой рукой, правая, цепкая, короткопалая, держала винтовку штыком вперед, палец — на спусковом крючке.
«Мастер», — мысленно похвалил Быков. Зябнущей спиной ощущал позади сдержанную, свирепую возню Ахмедхана: скрип седла, храп жеребца.
Боец прочел, уважительно козырнул, отдал Быкову удостоверение. Повернулся к Митцинскому:
— Ваши документы!
— Этот со мной, — негромко сказал Быков, — остальные тоже. Продолжайте свое дело.
— Слушаю, товарищ Быков.
Цепь сомкнулась, двинулась по редколесью. В молчании, не проронив ни слова, пятеро тронулись дальше. С лица Митцинского сползала мертвая отрешенность, ссутулившись, смотрел оцепенело перед собой, возвращаясь к жизни. И так неприкрыто протекало это возвращение, что Быков, нахмурившись, отвернулся.
Сухо, трескуче лопнул вдалеке орудийный выстрел. Всполошенно сорвался с голых вершин вороний гвалт, заметалась над лесом черной вьюгой горластая, хрипатая стая. Догоняя орудийное эхо, разодрала лесную свежесть долгая пулеметная очередь. И пошла гвоздить, ахать, рвать стальными глотками первозданную тишину орудийная потеха.
В нее влились, сначала робко, потом, набухая настырной яростью, людские крики, сплелось в единый тугой жгут долгое, мощное «ура».
Быков осадил коня, наставил ухо из-под фуражки, жадно, нетерпеливо слушал.
Ахмедхан терзал жеребца, рвал ему губы поводьями — дикий, всклоченный, припекаемый неизвестностью.
— Что... там? — выдохнул Митцинский.
Быков пожал плечами, едва слышно хрустнули ремни на шинели.
— Нехорошо ведешь себя, Евграф Степаныч, — придвинулся вплотную Митцинский, теснил конем, — на забаву едем, ты в гостях у меня, а ведешь себя вызывающе. Туману напустил и молчишь. Что за глупые шутки с проверкой документов? Пальба... Кто? Зачем? Знаешь ведь.
— Как аукнется, Осман Алиевич... — холодно повернулся к нему Быков, — с кем поведешься...
— То есть?
— Ты ведь тоже неразговорчив стал в последнее время. В Чечне черт знает что творится: население прибывает, прут с оружием со всех сторон, чего-то ждут. А ты молчишь. Мы гарнизоны, ЧОН на ноги подняли, ночами не спим, Москва запросами бомбит, а от члена ревкома Митцинского ни слуху ни духу. Тоже ведь знаешь, в чем дело, а молчишь. Как прикажешь понимать?
— Черт бы тебя побрал, Быков, — изумленно сказал Митцинский, — а я-то думаю: что это он с утра как мышь на крупу дуется? Вы с Вадуевым у меня спросили об этом? Почему я сам должен догадываться, что Быков военную истерику поднимет из-за смерти шейха?
— Какого шейха?
— Моего отца, Быков, главы секты. Десять лет со дня его смерти на днях исполнится и пятьдесят лет со дня основания секты. Десять тысяч мюридов у него. Байрам будет, поклонение могиле святого. Вы что, не знали этого?
«Пожалуй, не врет, — быстро подумал Быков, — соврать тут сложно, поскольку можем проверить. Неплохо. Дешево и сердито. Только что за байрамом последует? К байраму можно приурочить любое дело, тем более что с оружием на байрам...»
