Страж западни (Повесть) - Королев Анатолий Васильевич (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Алексей Петрович Муравьев, штабс-капитан и контрразведчик Добровольческой армии, устраивал очередной мысленный смотр-парад своих вечных частей целого. От соображений о том, что, например, судов на земном шаре насчитывается более 100 000 единиц, что римский папа — Бенедикт Пятнадцатый, а президент Франции — Раймонд Пуанкаре, или от факта, что на земном шаре проживает больше миллиарда человек, — от всех этих умственных дислокаций душа Алексея Петровича приводилась в порядок и вновь начинала верить в силу логики, в гений геометрии, в победу над Хаосом.
Как современный левиафан, громада «Титаник» сквозь пучину держал курс к берегу, так штабс-капитан Муравьев неуклонно проводил сквозь мировой беспорядок свою идеальную прямую, уповая на то, что через две любые точки на плоскости можно провести прямую линию, и только одну!
Он вплотную стоял у окна.
Луна над мечетью бросала на его лицо через стекло призрачный свет. На лице освещались полоска рыжеватых усов на верхней губе, маленькое, почти дамское пенсне на переносице, упрямая складочка на лбу. Лунный свет заливал его яйцевидную голову, аккуратно стриженную машинкой, играл на золотых выпушках черных погон, освещал трехцветный шеврон на рукаве френча, телефон в железной желтой коробке на столе, зеленое сукно.
Луна смотрела на человека, а человек смотрел на луну своим как бы стеклянным выпуклым взглядом и, между прочим, знал, что ее истинный размер в ночном небе мал и не так значителен, как кажется профану, что это можно легко проверить, поймав в карманное зеркальце лунный диск и наложив на отражение в зеркальце серебряную монетку: двугривенный закроет ночное светило.
Здесь мысль Алексея Петровича споткнулась и стала мельчать, диспозицию фактов нарушили почти водевильные данные о том, что пятидесятилетний человек за свою жизнь 6 тысяч суток спит, а 500 суток болеет, что святой Николай-чудотворец был благочестив уже в младенчестве и в постные дни отказывался от материнской груди.
Зазвонил телефон.
— Да.
Муравьева вызывал абонент из гостиницы.
— Господин штабс-капитан, — доложил унтер-офицер Пятенко, — вся семья тут, а этого бисова черта Бузона нема. Утек, кажись.
— А птица где? Птица! — закричал Муравьев. — На месте?
— Так точно. Здесь она, ваше благородие.
У Муравьева отлегло от сердца, зато вновь нахлынула мигрень. Без семьи и дорогущей птицы итальянец не мог бы сбежать.
— Оставайся на месте, Пятенко. Жди. Он где-то здесь.
Муравьев хотел было положить трубку, но передумал и попросил дежурного телефониста соединить с караулом.
Прапорщик Субботин сообщил сонным голосом, что в карауле все в порядке, арестанты на месте. Спросил:
— Комиссара вести?
— Нет. Отставим.
Муравьев отложил допрос до утра, что было против его же правил, и вызвал к подъезду коляску ехать спать в гостиничный номер. От мысли, что наглецу Галецкому все же предстоит провести ночь не в своей постели, ему было даже приятно, а жалобу на имя Антона Ивановича он сумеет упредить…
Вот только куда пропал каналья Бузонни?
Тем временем «каналья Бузонни» с племянником Ринальто вышли из квартиры хозяйки меблированных комнат, домовладелицы Ольги Леонардовны Трапс и, поспешно поднявшись на четвертый этаж, открыли хозяйским запасным ключом дверь в квартиру № 6, где до сегодняшнего ареста проживал квартирант Галецкий.
Вдвоем, в темноте, они долго искали выключатель в прихожей, пока наконец, чертыхаясь, Умберто не включил свет. Тусклая лампочка в абажуре осветила приятно обставленную прихожую с маленьким изящным диванчиком-пате, старинным шкапом для одежды, с английской настенной зажигалкой и большим трюмо, в котором Бузонни увидел свое красное от волнения лицо, обрамленное бакенбардами. На трюмо стояла по виду серебряная вазочка с будельгомами. Бузонни, не удержавшись, протянул руку, взял один будельгом, но не успел открыть рта, как раздался громкий страшный удар, сначала один, за ним второй. Племянник метнулся к двери и совсем уже было выскочил на лестницу, но Бузонни успел поймать его за полы рукой и, прижав к стене, прошептать несколько французских ругательств.
Это били напольные часы с башенным боем и фарфоровым амуром на циферблате.
Сначала Бузонни бегло прошел по всей квартире, заглянул в гостиную, в кабинет, прошел по коридорчику, мимо туалета и ванной, на кухню, убедился, что квартира пуста, и вернулся в прихожую. Ринальто ел сладкие будельгомы. Бузонни пожал плечами и молча дал понять, что того, что они ищут, на виду нет. Начались лихорадочные поиски.
Они начали с прихожей.
В поисках потайной дверцы Ринальто простучал и внимательно осмотрел стены прихожей, обклеенные набивными обоями. Умберто раскрыл скрипучую дверь шкапа и обшарил карманы висящего в шкапу пальто с потертым бобровым воротником, вывернул карманы белого мундира с позолоченными пуговицами, тщательно обследовал сюртук, в котором нашел только сломанный ключ. Хотя в квартире не чувствовалось присутствия женской руки, в шкапу висело дамское маркизетовое платье с оборками и костюм английского покроя «редфрен». На столике трюмо Бузонни заметил также пудру «Мими Пенсон», дамские духи «Кер де Жаннет» и японский крем для лица «Пат-ниппон». Выдернув из трюмо легкий ящичек для безделушек, Бузонни наткнулся на две книги: роман Пьера Лоти «Брак Лоти», о встрече на Таити европейца с прекрасной девушкой Ра-рау, и толкователь вещих снов — томик в плотной обложке. Последняя книга, пожалуй, имела к профессии Галецкого хоть какое-то отношение. Тем временем Ринальто открыл крохотную дверцу настенной зажигалки и неожиданно обнаружил там протезионный стеклянный глаз с мертвым радужным зрачком. Свою находку Ринальто брезгливо бросил в пустую вазочку из-под будельгомов.
Больше ничего в прихожей обнаружить не удалось. Бузонни и племянник прошли в гостиную. Первое, что они увидели, включив свет, следы поспешного обыска.
Если имя Галецкого, к несчастью, ничего не говорило офицеру штабс-капитану Муравьеву, то, напротив, оно было хорошо известно антрепренеру, исколесившему за семь лет успешных гастролей пол-России. Галецкий! Трансформатор, манипулятор, престидижитатор и иллюзионист высшего класса — Ю. Галецкий! Его имя в мире искусства магии было окружено легендой.
…А началось все и кончилось летом 1913 года, когда никому не известный артист, выступив в знаменитом петербургском эстрадном театре «Модерн», ворвался в созвездие первых имен русского иллюзионного искусства и затмил блеск заграничных светил. По всеобщему мнению, с ним не могли конкурировать ни «король мистификаторов» американец Вильям Робинс, он же Чунг-лин-су, ни англичанин Чарльз Бертрам, ни знаменитый изобретатель автомата «Психо» и основатель магического дворца в Лондоне Джон Маскелин, ни американский «король монет» Нельсон Даунс.
В «Модерне» Галецкий дал немногим больше десяти представлений, на которые ломилась не только петербургская публика демимонд (полусвета), но и сами дельцы от фокуса, «короли сцены», «доктора иллюзионных искусств», «профессора черной и белой магии». Многие из них ходили на несколько выступлений кряду, пытаясь раскусить секреты опасного конкурента. В битком набитом зале сошлись агенты самых известных российских антреприз: цирка братьев Петра и Акима Никитиных, цирка Максимилиано Труцци и Афанасьева, братьев Годфруа, одесского цирка Дионисия Феррони. В зале побывали два юрких иностранца из эдинбургского театра-иллюзиона «Эмпайр». Несколько номеров сфотографировал француз из парижского театра ужасов «Грангиньоль». Два вечера подряд на первом ряду сидел знаменитый антрепренер грек Ксидопулос.
По мгновенному молчаливому соглашению Галецкий был сразу признан звездой экстра-класса, и искушенная публика горячо приветствовала новоявленную звезду. Никто не знал, откуда он взялся, где приобрел столь высокое мастерство, кто конструировал ему иллюзионную аппаратуру. Неизвестны были ни его национальность, ни биография, ни даже настоящее имя, скрытое под звучным псевдонимом — Галецкий.
