Страж западни (Повесть) - Королев Анатолий Васильевич (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Вся эта история была сейчас крайне некстати — Алексей Петрович как раз готовился вызвать на допрос арестанта из бильярдной комнаты.
Дверь распахнулась, и Пятенко с часовым Остриком ввели в кабинет Галецкого.
Алексей Петрович на миг растерялся и даже машинально встал из-за стола: перед ним был одетый с иголочки разгневанный господин во фраке и с каким-то цветком в петлице. Господин, бранясь, шел к столу и на ходу… стаскивал с запястий наручники!
— За кого вы, черт возьми, меня принимаете?
Муравьев не слышал его слов, пораженно уставившись на змеиные руки артиста: Галецкий сдергивал наручники с такой быстротой и так просто, словно пару перчаток.
— Это в конце концов смешно! — Галецкий зло грохнул наручниками по столу Муравьева, а сам плюхнулся на стул и принялся растирать запястья.
Молоденький часовой Острик с перепугу вскинул винтовку, судорожно прицелился в господина и так замер с открытым по-детски ртом.
Пятенко тоже с натугой тащил из кобуры оружие.
— Да у него руки трясутся: ведь застрелит со страху дурень! — воскликнул Галецкий.
— Отставить, — скомандовал, очнувшись, штабс-капитан Острику и взял себя в руки. Сел. Потрогал наручники: они были заперты и исправны.
Часовой приставил винтовку к ноге.
— Разрешите? — Галецкий бесцеремонно лез пальцами в муравьевский портсигар, а левой рукой уже щелкал зажигалкой.
— Пятенко, останься, а ты постой в коридоре у двери, — кисло отдал приказ Муравьев, — чего встал как пень.
Первое чувство изумления сменилось досадой. Было ясно, что с арестом этого лощеного субъекта Галецкого Муравьев, видимо, попал пальцем в небо, зато угодил в муторную историю. У него разом заболела голова — верный признак недовольства собой.
— Кто вы? — глухо спросил штабс-капитан.
— Я? — удивился Галецкий и кивнул на стопку бумаг на столе. — Там все сказано. А вот кто вы, милостивый государь, позвольте спросить?! И по какому праву со мной так обращаются?
Он был бледен от возмущения, глаза метали молнии.
— Вы в контрразведке, господин Галецкий, — стараясь не выходить из себя, сказал Муравьев, — вы подозреваетесь в шпионаже, а эти ловкие фокусы не помешают пустить вас в расход…
— Ого! — выпучил на него глаза арестованный и вдруг захохотал громко и нагло.
— Потрудитесь вести себя пристойно. И погасите папироску, — вскипел Муравьев.
— Я еще мог сносить оскорбления от ваших скотов, но не от офицера. Потрудитесь сменить тон, штабс-капитан! Я хороший приятель с Антоном Ивановичем и буду жаловаться.
Имя Деникина подействовало на Муравьева отрезвляюще: Галецкий оказался не только ловким субъектом, но еще и опасным человеком.
— Пятенко, оставьте нас вдвоем.
Когда унтер-офицер вышел, штабс-капитан сказал почти миролюбиво:
— Давайте оставим эмоции для гимназисток и объяснимся. Я получил о вас компрометирующие сведения. Не скрою — сведения непроверенные, может быть, пустейшие, но, согласитесь, идет война. И обязан был по службе принять меры.
Галецкий пустил струйку дыма и сказал в ответ:
— Я знаю, в чем дело. Меня оклеветал Бузонни.
— Умберто?!
Ах вот почему Муравьеву показалось, что анонимное письмо написано словно не русским.
— Вы разве знакомы? — удивился Галецкий.
— В общем да… но зачем ему?
— Из черной зависти. Мы, артисты, — завистливый народ… Вчера между нами произошла резкая сцена. Он осмелился… впрочем, это все пустое. Его донос — это месть пошляка и посредственности.
Муравьев промолчал: версии Галецкого нельзя было отказать в известной логике. Головная боль ввинчивалась в виски словно шуруп; Алексей Петрович был подвержен приступам внезапной мигрени.
— Надеюсь, я свободен?
— Минуту, господин Галецкий, одну минуту. Я верю вам безусловно и приношу извинения за грубость подчиненных. Но отпустить пока не могу. Сейчас мы доставим этого подлеца Бузонни в штаб. Вы при мне объяснитесь, и я вас тут же отпускаю.
— Но я и так потерял из-за вас уже три часа! У меня свои планы, штабс-капитан…
Галецкий принялся яростно тыкать искуренной папироской в пепельницу. Его исковерканный, стоптанный сапожком окурок среди аккуратных недокуренных папирос хозяина бросился Муравьеву в глаза. Ему захотелось влепить пощечину в лицо этого развязного штатского субъекта.
— Пятенко, — заорал Муравьев в дверь, — сдайте господина Галецкого начальнику караула!
Сейчас чувство власти было особенно приятной ношей: если бы Муравьев захотел, Пятенко истоптал бы этого господинчика сапогами.
— Как вы смеете! — взорвался Галецкий.
— Отведите самую лучшую комнату, — не обращая внимания на его гнев, бросил штабс-капитан, — в сортир выводить по первому требованию.
— А ну, — грубо ткнул Пятенко в грудь Галецкого револьвером, а Острик в коридоре опять вскинул винтовочку.
Галецкий внезапно стих. Посмотрел в глаза Муравьева злым холодным взглядом, усмехнулся и спокойно вышел из кабинета.
Когда Пятенко вернулся, Муравьев дал команду в два счета доставить к нему мерзавца Бузонни из гостиницы «Отдых Меркурия». Кстати, он и сам проживал там же, в 24 нумере, на втором этаже. Точнее, приезжал спать на ночь, а утром возвращался на весь день в штаб.
Оставшись наедине с приступом головной боли, Муравьев понял, что инцидент с Галецким явно вывел его из формы и что к ночному допросу арестанта из бильярдной комнаты он не готов.
Стрелки часов подползали к полуночи.
С улицы донесся дружный топот сапог, Алексей Петрович, пытаясь рассеяться, подошел к окну, отогнул край камлотовой шторы: из-за угла на площадь выходила короткая колонна юнкеров по пять человек в шеренге. Впереди с ярким электрическим фонариком шел старший офицер. Юнкера шли из городской бани в казармы. Колонна шла молча, быстрым шагом.
«Пушечное мясо», — раздраженно подумал штабс-капитан.
Над крышами Энска, над Царской площадью, уходя к горизонту, нависала вязкая ночь. На мрачном бархатном пологе светилась леденцовая луна. Серп на верхушке татарской мечети был похож на кривой птичий коготь. Все излучало тайну и враждебность. Стоя у окна своего кабинета на первом этаже, Алексей Петрович, поеживаясь, почти явственно ощущал, как далеко с севера поддувало стальным сквознячком рейдов противника. Где-то там, в бесконечной черной утробе пространства, неведомым варварским созвездием горела Москва, оттуда тянуло холодком тревоги, там играло красным полотнищем зарево вселенского пожара… Голова штабс-капитана на миг закружилась, словно Алексей Петрович опять смотрел в черную полынью, как в то морозное утро 17 декабря 1916 года, когда он с Петровского моста глядел на Малую Невку, на лед, на прорубь, на снег, истоптанный сотнями сапог, на мушиное кишение толпы вокруг полыньи, куда убийцы сбросили приконченного ночью бывшего крестьянина Тобольской губернии Григория Ефимовича Распутина, или Новых, как переиначила его фамилию императрица.
Поборов жутковатое головокружение и постыдное желание вдруг немедленно отпрянуть от опасного окна и отойти прочь в глубь освещенного кабинета, штабс-капитан твердо остался на месте. Прочь, постыдные страхи и ночные предчувствия! Алексей Петрович Муравьев твердо стоял напротив блескучего стекла и взором истинного геометра видел как на ладони всю свою Россию, ее скелет, всю сумму ее исторических и статистических координат. Перед ним незримым парадом маршировали в шеренгах по росту слагаемые этой суть-суммы, важнейшие даты государственной истории, вписанные в учебники для отечественных гимназий, напечатанные в народных сытинских «Всеобщих русских календарях» крупным шрифтом: в 1382 году татары сожгли Москву; в 1768 году были введены ассигнации, и Екатерина II привила себе оспу; в 1808 году была запрещена на российских ярмарках продажа людей; геройские моряки Дубасов и Шестаков в 1877 году взорвали турецкий броненосец; смерть императора Александра II от рук динамитистов произошла в 1881 году.
Словно с невероятной высоты Муравьев обнимал своим взором всю земную сушу, которая ясно разделялась на три континента: Старый Свет, Новый Свет и Австралию. Над земной сушей вставала самая высокая гора мира, азиатская гора Гауризанкар высотой 8 тысяч 810 метров над уровнем моря, а над исполинской горой в небе сияли тысячи звезд, которых, по Гульду, в северном полушарии насчитывалось невооруженным глазом ровно 6 тысяч 100 штук. Последняя цифра особенно восхищала двумя нулями, которые плотно, плечо к плечу, держа равнение на середину, проходили перед мысленным взглядом штабс-капитана… негеометр да не войдет!
