Поединок. Выпуск 3 - Авдеенко Юрий Николаевич (мир бесплатных книг .txt) 📗
Он был измотан вконец. Что ж, тяжелейший гон проигран. Осталось умереть достойно.
Этот патрон для побежденного. Тебя пристрелят тут же во дворе. Ты призовешь в свидетели осокорь за разбитым забором. Зеленый, нашпигованный осколками осокорь.
Слава богу, они не успеют тебя вздернуть. У них бы хватило на это ума. Да только им некогда с ним возиться, у них на хвосте Заволжская бригада.
Ежак сплюнул от злости. У него зачесались кулаки. Он был молодой здоровый парень. И он не знал сомнения в своих силах. Мысль о том, что Каменев связан по рукам преследованием, поддерживала желание непременно продержаться, вырваться отсюда. И уж тогда бы поглядели: кто — кого.
Вырваться, вырваться... Язык колокола да веревка, волочащаяся по полу, подрагивают в ответ на выстрелы. Ежак ухватил ее крепко, надежно, рванул — ударил колокол грозно, с железным придыхом, и задрожали стропила, и потек звук в бойницы, в степь, на соседние деревни, проселки и поля. «Ну-Где-Ты-Завол-Жская-Бригада! Где-Ты!»
Он точно слился с ревущей медью, клокочущей медью, орущей, неумолчной, бешеной! Набат рвался за кордон, сквозь конные сотни, сквозь гражданскую, сквозь грохочущую дробь «максимов», «льюисов», «гочкисов», сквозь огонь и дым пороховой.
Ежак отбросил веревку. Расхристанный, длиннорукий, он замер, уставившись на люк, подрагивающий под ударами прикладов. Его черный «смит» был зажат в правой руке. Ежак медленно взвел курок. Крышка люка, окованная железными полосами, побитые ржавчиной петли и серые от пыли доски — вот его защита. Он снял с пояса гранату. В ней не было капсюля, но сейчас это было неважно. Будь в ней даже десять капсюлей, с одной бомбой не одолеешь банду. «Но почему они еще не приладили бомбу с той стороны? — подумал он. — Не догадались?» Он с зажатой в кулак гранатой и черным «Смитом» вырос над люком и заорал во все горло. Он издевался, точно играл с ними, и ему стало весело, и это веселье безумствовало в нем. Он еще поиграет. Ох, как он еще поиграет, восемнадцатилетний начальник Новоайдарской милиции! И ты, Васютка Каменев, будешь напарником ему в этой страшной кровавой игре.
А Каменев гарцевал на взгорбке, недосягаемый, неуязвимый. Он кричал, что четвертует Ежака, сжарит на костре, привяжет к конскому хвосту...
Ежак расплел веревку, привязал один конец к чеке гранаты, приоткрыл люк и опустил бомбу. «Теперь не сунутся. Теперь у меня еще патрон сохранится».
Колокольня будто была клеткой для него. Но колокол, дико прокричавший о помощи, о ненависти, нес призыв по дорогам.
И когда истекал одиннадцатый час осады, 2-я Заволжская бригада смяла банду. Только атаману с десятком человек удалось уйти.
А те, пятеро с колокольни, постаревшие и полные ненависти, прыгнули в седла и сгинули в степи.
Долго летали по степи отголоски выстрелов и погони. Они шли по следам атамана и взяли его в деревне Волкодавовке, гиблом кулацком месте. Связанного атамана они привезли поперек седла к братской могиле, поставили на колени и навели на него винтовки.
— Вот и все, Васятка! — сказал Ежак. У него была седая голова. Он очень устал. Но «смит» с полным барабаном не тяготил руки, он был безотказным, этот тяжелый необходимый револьвер.
Церковь разобрали. На том месте сейчас стоит школа. Ребята галдят на переменках во дворе. То же глубокое южное небо над головой, та же холмистая даль за селом.
Как предание, как легенду вспоминают старожилы церковный двор и позеленевший, побитый пулями медный колокол. И помнят старожилы неизвестных ребят, осажденных в церкви. Легенда течет точно река, и все новые подробности прибавляются к ней. Ныне говорят, будто целая армия не смогла одолеть пятерых.
Николай КОРОТЕЕВ
ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС
— Я не просил бы вас, если бы это было возможно.
Семиглазов проговорил фразу с сердцем, с затаенной обидой и удивлением. Неужели начальнику автотранспортной колонны непонятно, что, будь это просто, он, руководитель строительного управления, не стал бы его просить? Желнорович и сам послал бы машины на трассу газопровода, без напоминаний.
И по тому, как Желнорович пожал плечами и опустил глаза, Семиглазов видел, что тот все понимает, но не хочет рисковать, даже не может рисковать. Они оба знали: погубить машину — пара пустяков; малейшая оплошность водителя — и трубы полетят с кручи.
— Вот подсохнет, — сказал Желнорович, глядя в сторону.
Семиглазов вспомнил разговор с главным инженером отдела капитального строительства Магнитогорского металлургического комбината. Инженер не выпускал из рук карандаша. Лист бумаги, лежавший перед ним, был испещрен числами из пяти и шести знаков. Они кричали сразу и о нуждах и о выгоде.
— Дайте нам газ, и мы пустим его прямо в домны, сэкономим до двадцати процентов кокса! Для восстановления руды в металл кокс нужен как разрыхлитель и как датчик углерода. Мы дадим в домны углерод газа. А двадцать процентов кокса заменим рудой. Таким образом, пять домен станут давать чугуна столько, сколько сейчас могут дать шесть.
Карандаш инженера снова принимался строчить цифры.
— Мы «подсветим» белое, «холодное» водородное пламя газа сжиганием мазута и дадим больше тепла мартенам. Значит, ускорится варка стали. На этом, как приз за ускорение варки, мы получим столько стали, сколько могли бы дать еще два мартена.
Опять на листе вырастала колонка цифр.
— Понимаете, доменный и коксовый газ, который мы используем и которого нам не хватает, имеет восемьсот калорий, а тот же кубометр природного — семь тысяч шестьсот!
И, кивнув за окно на серые султаны дымов, инженер добавил:
— В магнитогорском небе почти не останется копоти. Люди станут дышать глубже и свободнее. Понимаете, чистое небо над металлургическим гигантом! А про бытовые нужды я и не говорю.
Инженер вздохнул:
— Вы дадите нам газ, я не сомневаюсь, — и улыбнулся. — Рано или поздно. Но нам нужно раньше. Чем раньше, тем лучше. Поэтому я и говорю...
Тогда Семиглазов, как теперь Желнорович, смотрел в сторону и думал о том, как убедительнее сказать инженеру, что круты склоны Южного Урала и на трассе оказалось гораздо больше болот, чем предусмотрено проектом. И, рассказывая об этом инженеру, Семиглазов в глубине души понимал, что не этого от него ждут и говорит он не то. Поэтому, помолчав, Семиглазов ответил инженеру:
— Сделаем все возможное. И больше того...
Семиглазов сейчас добивался от Желноровича если не тех же слов, то такого же обещания. Как раз настало время сделать «больше того».
— Остались последние двенадцать труб. Больше мы вам не должны дать ни одной. Это сто двадцать метров. Они не решают судьбу газопровода. — Желнорович проговорил это, с надеждой глядя на Семиглазова, думая убедить его столь веским доводом.
Но начальник СМУ не сдавался.
— Все в отдельности — не решает. Все вместе — решает. Потом будет совсем трудно. Настанет глубокая осень. А пока надо использовать все, что можно. Каждый шанс.
— Знаю. Но ведь дождь. Четвертый день дождь. — Желнорович задумался, проклиная про себя осень, которая в этом году словно ожидала первого сентября. Уже накануне ночью по небу потянулись длинные гряды туч.
Дождь пошел утром. В нем не чувствовалось веселья летнего ливня, безудержно щедрого, звонкого. Первые капли начавшегося дождя пригоршней медных монет упали бесшумно в дорожную пыль и исчезли в ней. Потом стало видно, как порывистый ветер отрывал куски от туч и швырял их, и они повисали в воздухе темными полосами, похожими на пыль.
Прокрутив не один год шоферскую баранку, Желнорович знал силу скупых осенних дождей. Они не стекают буйными ручьями, едва смочив верхний слой земли. Скупые дожди въедливы. Каждая капля просачивается глубоко. Да и грунты здесь глинистые, особенно податливые на такие дожди. Поэтому Желнорович ответил:
