Натуралист на Амазонке - Бейтс Генри Уолтер (читать книги онлайн бесплатно серию книг TXT) 📗
Добродетели этих индейцев, как и большинства других, среди которых я жил, заключались, быть может, скорее в отсутствии активно проявляемых дурных качеств, нежели в наличии хороших; иными словами, эти добродетели скорее пассивного, чем активного свойства. Флегматичный, безразличный темперамент, сдержанность желаний и сухость чувств, отсутствие любопытства и неповоротливость соображения — все это делает амазонских индейцев весьма неинтересными спутниками. Воображение у них лишено всякой живости, их как будто никогда не волнуют переживания — любовь, сожаление, восторг, страх, изумление, радость, воодушевление. Такова эта раса в целом. Чувство товарищества наших кукама происходило, по-видимому, не из горячей симпатии, а просто из отсутствия жадной эгоистичности в мелочах. В то утро, когда подул попутный ветер, один из команды, паренек лет семнадцати, находился на берегу (он отправился на монтарии собирать дикие плоды), между тем как пришло время отплывать. Мы подняли паруса и шли несколько часов с большой скоростью, оставив беднягу грести вдогонку за нами против сильного течения. Висенти, который мог бы подождать несколько минут с отплытием, и все остальные только смеялись, когда заходила речь о той беде, в какой очутился их товарищ. Он догнал нас ночью, после того как тяжко потрудился весь день, не имея ни крошки во рту. Оказавшись на борту, он улыбнулся, и с обеих сторон не было произнесено и дюжины слов.
У кукама нет и тени любопытства. Однажды нас застигла необыкновенно сильная гроза. Команда лежала на палубе, и после каждого раската все разражались громким смехом: первый шутник восклицал: «Мой старый дядюшка снова охотится», — что свидетельствовало о крайней духовной бедности говорившего. Я опросил Висенти, что он думает о причине молнии и грома. Он отвечал: «Тима ичокуа» («Не знаю»). Он никогда и на миг не задумался над этим. Так же отвечал он и на другие вопросы. Я спросил его, кто сотворил солнце, звезды, деревья. Он не знал и никогда не слышал разговоров об этом среди своего племени. На языке тупи, но крайней мере судя по утверждениям старинных иезуитов, есть слово тупана, обозначающее бога. Висенти иногда употреблял это слово, но было ясно, что он не связывал с ним понятия о создателе. Он, видимо, полагал, что оно обозначает какое-то божество или видимый его образ, которому белые поклоняются в тех церквах, какие они видел в селениях. Ни одно из индейских племен на Верхней Амазонке не имеет понятия о высшем существе, и, следовательно, в их родном языке нет слова, выражающего это понятие. Висенти думал, что река, по которой мы плыли, окружает всю землю, а страна — остров, подобно тем, что встречаются на реке, только побольше. Тут проявляется искорка любопытства и соображения в сознании индейца: возникла необходимость в какой-то теории относительно суши и воды. и вот такая теория выдвигается. По всем остальным вопрос сам, не касающимся будничных жизненных потребностей, у Висенги не было ни малейшего представления, и не только у него одного, но и у всех, как я убедился, индейцев в их первобытном состоянии. Да и могло ли быть иначе в обществе людей какой бы то ни было расы, если бы они, подобно амазонским индейцам, оставались на протяжении веков в глуши, изолированные от мира, объединенные в небольшие группы, всецело поглощенные добыванием средств существования и лишенные письменности, равно как и праздного класса, который мог бы передавать приобретенные познания из поколения в поколение?
Однажды свежий ветер недурно продвинул нас вперед. Хлестал холодный мелкий дождь, окутывая, словно дымкой, унылый ландшафт; лес качался и гудел под напором ветра, а над верхушками деревьев носились в тревоге стаи птиц… В другой раз такой же ветер налетел с неблагоприятного для нас направления; он застиг нас врасплох — мы намеревались просушить все паруса — и в тот же миг понес судно бортом на берег. Лодку подняло к высоким кустарникам, тянувшимся вдоль берега, но мы не потерпели никакого ущерба, разве что наши снасти запутались в ветках. Обычно круглые сутки стоял мертвый штиль, а иногда с верховьев реки, т.е. нам навстречу, доносились слабые порывы ветра. По два раза в день наши индейцы и мы сами выходили на сушу, чтобы отдохнуть и переменить обстановку, а также состряпать завтрак и обед. Кроме меня, на борту был еще один пассажир — осмотрительный португалец средних лет, который намеревался поселиться в Эге, где у него был брат, уже давно там обосновавшийся. Он устроился в передней каюте, т.е. под сводчатым навесом над трюмом. Я делил каюту с сеньорами Эстулану и Мануэлом; последний был молодой метис, зять хозяина судна, и под его руководством я немало преуспел за время плавания в изучении языка тупи.
Наши матросы по очереди по двое зараз — отправлялись ловить рыбу, для чего у нас была с собой запасная монтария. Из провизии хозяин не взял из Барры ничего, кроме лежалой и полусгнившей соленой рыбы пираруку в больших и тонких прогорклых ломтях, фариньи, кофе и патоки. В таких путешествиях пассажирам полагается самим заботиться о своем пропитании, поскольку плата с них берется только за провоз тяжелого багажа или груза. Мы с португальцем захватили с собой кое-что из предметов роскоши — бобы, сахар, печенье, чай и т.д.; но, как оказалось, нам почти поневоле приходилось делиться с двумя нашими спутниками и лоцманом, и не проделали мы еще и трети пути, как маленький запас почти пришел к концу. Зато с нами делились всем тем, что добывали матросы. Иногда они возвращались с пустыми руками, так как ловить рыбу в сезон разлива чрезвычайно трудно из-за того, что низменные места между заливами и бесконечной цепью больших и малых озер затопляются водой главной реки, и пространство, по которому расплывается рыбье население, увеличивается в десятки раз. Впрочем, по большей части люди доставляли две-три отличные рыбы, а однажды убили острогой ламантина, или ваккамарину. По этому последнему поводу мы устроили настоящий праздник: челн остановили на шесть или семь часов, и все направились в лес, чтобы помочь освежевать и изжарить животное. Мясо разрезали на кубики, и каждый из нас насадил с дюжину кубиков на длинный прут. Мы развели костры и воткнули вертела в землю, наклонив их над пламенем, чтобы мясо поджарилось. Все время моросил дождик, и земля вокруг костров кишела жалящими муравьями, которых привлекали внутренности и слизь, разбросанные вокруг. Мясо по вкусу несколько напоминает очень грубую свинину; однако жир, лежащий толстыми слоями между тощими частями, зеленоватого цвета и имеет неприятный рыбный запах. Это было крупное животное, имевшее около 10 футов в длину и 9 футов в обхвате в самом широком месте. Ламантин, невзирая на простоту его строения, — один из немногих объектов, возбуждающих некоторое удивление и любопытство индейцев. Тот факт, что он кормит своего детеныша грудью, хотя является водяным животным, похожим на рыбу, поражает их, по-видимому, как нечто очень странное. Животное, лежавшее на спине, своей широкой округлой головой и мордой, суживающимся к концам телом и гладкой, толстой свинцового цвета кожей напоминало мне те египетские гробницы, которые сделаны из темного гладкого камня в форме человеческой фигуры.
Несмотря на невкусный стол, тесноту челна, неприятную погоду — частые проливные дожди с палящим солнцем в промежутках — и печальное уныние речного пейзажа, путешествие в целом доставляло мне удовольствие. Москиты не слишком докучали, мы очень приятно проводили ночи на палубе, завернувшись в одеяло или в старый парус. Когда дождь прогонял нас вниз, мы имели меньше удобств, так как места в маленькой каюте только и хватало, чтобы улечься втроем вплотную друг к другу, и от недостатка пространства было душно. К пиумам я привык в течение первой недели: к концу ее все открытые части моего тела были до того густо покрыты черными уколами, что маленьким кровопийцам лишь с трудом удавалось отыскать свободное место, чтобы подступиться. Бедняга Мигуэл, португалец, жестоко страдал от этих мучителей, лодыжки и запястья у него были так воспалены, что он неделями не вылезал из гамака, подвешенного в трюме. При каждом выходе на берег, пока краснокожие разводили огонь и стряпали пищу, я совершал прогулку по лесу. В результате таких прогулок моя коллекция каждый день пополнялась насекомыми, пресмыкающимися и моллюсками. Иногда вокруг нашего цыганского табора простиралась обширная полоса сухого леса, где гулять было очень приятно, но обычно то была буйная чаща, куда невозможно было проникнуть и на несколько ярдов из-за поваленных деревьев, перепутанной паутины чудовищных деревянистых вьющихся растений, зарослей колючего бамбука, топей и других препятствий того или иного рода. Сухие участки были иногда украшены рощами пальм урукури (Attaleaexcelsa), которые тысячами росли под кронами высоких лесных деревьев; гладкие колоннообразные стволы их почти все были одинаковой вышины (40-50 футов), а широкие, красиво вырезанные листья смыкались наверху, образуя арки и плетеные своды изящных и разнообразных форм. Плод этой пальмы созревает в верховьях реки в апреле, и во время нашей поездки я видел огромные количества таких плодов, рассыпанных под деревьями в тех местах, где мы устраивали свой лагерь. Плод по размеру и форме похож на финик и содержит ароматную и сочную мякоть. Индейцы его не едят; меня это удивило, поскольку они жадно пожирают плоды многих других видов пальм, кислая и волокнистая мякоть которых гораздо менее вкусна. Увидев однажды, как я ем плоды урукури, Висенти покачал головой. Я не уверен, что не они оказались причиной жестокого расстройства желудка, которым я страдал впоследствии в продолжение многих дней.
