Песни черного дрозда (сборник) - Пальман Вячеслав Иванович (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗
Дождь не переставал. Волчица и собака вымокли, вид у них был одинаково жалкий. Потом Монашка куда-то убежала, принесла тёплого соню-полчка и положила растерзанного зверька у самой морды Самура. Он проснулся, но есть не стал, и тогда волчица с аппетитом сама съела грызуна.
Прошло ещё несколько часов. Дождь перестал, но погода не устанавливалась, облака шли низко, лес царапал им брюхо, подтягивал ближе к земле, и тогда становилось особенно сыро. Самур не подымался, ничего не ел. Он снова подвинулся к опасному порогу, смерть подступала, и даже близость Монашки не могла, кажется, остановить её.
На вторые сутки, около полудня, волчица услышала чужой запах и ощетинилась. Она заметалась от тропы к кустам, скалила зубы и тихо рычала. Опять шёл человек. И так опасен, так страшен казался волчице запах, что даже привязанность к Самуру не подавила в ней отвращения. В последний раз тронув голову собаки, как бы приглашая Самура встать и последовать за ней, Монашка отбежала в кусты и, дрожа и гневаясь, укрылась там.
Из-за поворота вышел человек в короткой зеленой штормовке, в белых кедах, с палкой в руке. Светлые, выгоревшие волосы падали ему на лоб, он все время откидывал их, резко вздёргивая голову. Человек был молод, светлоглаз и улыбчив, но порядком измучен дорогой: шёл он нетвёрдо, сбиваясь с ноги, хотя по сторонам смотрел зорко.
Монашка не выдержала и скакнула в сторону, подальше от опасности. Кусты зашевелились, юноша остановился и скорее с удивлением, чем с испугом уставился на волчицу.
— Эй, ты! — сказал он и нагнулся за камнем. В последний раз метнулась серая тень и неслышно исчезла за кустами. Но он все-таки запустил в ту сторону камень, отряхнул ладони и только тогда заметил в пяти метрах от тропы черно-белое тело Самура.
Он подбежал, опустился на колени, тронул собаку за уши.
— Самур! Что с тобой? Кто тебя?
Пёс открыл глаза и, почуяв у морды знакомую, тёплую ладонь, ухитрился лизнуть её.
— Бедный мой! То-то и вьётся здесь этот волк! Неужели он? Ой, нет, это же пулевая рана! Ну, старина, счастье твоё, что я нашёл тебя так скоро. Только как же нам быть? Отца тут, конечно, нет, он бы не оставил… Полежи, я сейчас придумаю.
Юноша бросился к домику, тотчас вернулся. Хотел поднять собаку, но не смог, минуту раздумывал, потом сбросил штормовку, срубил ножом два шеста, привязал к ним куртку и осторожно насунул на носилки раненого пса. Самур щерил зубы. Ему было очень плохо.
— Терпи, терпи, дружок! — Юноша потянул за концы шестов и так, волоком, пятясь, не спуская с собаки глаз, притащил раненого к дому, скинул с чердака сухой травы и уложил Самура под навес. Потом принёс воды, почти насильно напоил, бросился в дом, разжёг печку, и вместе с запахом дыма, придавленного пасмурным небом к самой земле, Самур почувствовал щекочущий запах тушёнки и каши, которую готовил ему избавитель. Спасён…
За оградкой, невидимая человеку, мелькала серая тень волчицы. Самур слышал её запах и тихо скулил.
— Будем поправляться, дружок, — сказал юноша, выходя из дома с миской в руках. — А ну-ка, давай!…
Глава вторая
СЕМЬЯ МОЛЧАНОВЫХ
1
Егор Иванович жил в Камышках, небольшом посёлке возле быстрой реки, зажатой хребтами Кавказа. В посёлке этом все охотники, все натуралисты. С детства познают тайны леса и гор, а возмужав и чему-то научившись в школе, вдруг начинают понимать, что от леса им уже не уйти, потому что без него, как и без гор, жизнь кажется им просто немыслимой.
Лес подходит вплотную к посёлку. Он начинается прямо за огородами — и не как-нибудь, а непролазными джунглями, переплетением ежевики, лиан, бузины, осиновых и дубовых веток. Сюда, на огороды, делают набеги кабаны, когда в июне — июле съедают они последний прошлогодний орех в лесу и начинают голодать.
Горы тоже рядом. Долина узкая, с двух сторон высочайшие, лесом покрытые вершины. Такое зеленое, длинное корыто с плоским дном. В долине, которая тянется до самого перевала, всякий раз, если дует южный ветер, слышится запах Чёрного моря. Хотя и далеко оно, но дыхание моря подымается по согретым склонам высоких гор, преодолевает перевал и приносит сюда, на северную сторону, влагу и тепло. Дремучая, вечнозелёная растительность субтропиков только в этом месте переваливает через Главный Кавказ.
Древний мир, населённый людьми ещё в ту пору, когда в диковинку был каменный топор из обсидиана, как и кремнёвые наконечники для стрел. От наших пращуров в долине этой реки и по склонам гор остались странные сооружения из громадных, обтёсанных каменных плит. Эти домики, называемые дольменами, очень напоминают современные доты. Стоят они на возвышенностях, загороженные лесом. Есть у них только один круглый лаз, одна амбразура, через которую можно забраться в сухую, каменную камеру. Дольмены привлекают туристов, учёных-археологов и, конечно, мальчишек из Камышков и ближних посёлков: лучшего места для игр в немцев и партизан, в браконьеров и егерей просто не найти. И все — учёные, туристы, случайные приезжие, мальчишки — до сих пор ломают голову над вопросом: кто строил эти дольмены, зачем строил и как все-таки при тогдашней, доархимедовской технике, без кранов, без минских тяжеловозов и челябинских бульдозеров, пращуры наши смогли обтесать, перевезти и точно уложить эти каменные плиты весом в десяток тонн каждая? Кто, а главное — зачем?…
И ещё, что привлекает юных, а может быть, и не только юных путешественников, — это заманчивая возможность поглядеть на мир с высоты, забраться на одну из вершин вокруг Камышков и глянуть почти с трехкилометровой высоты на весь Кавказ, а если позволят облака, то и на прозрачно-далёкое море по ту сторону перевала.
Милый нашему сердцу Кавказ!
Ты предстанешь очарованному взгляду путников как бесконечная зубчатая страна, уходящая вдаль и во все стороны. Там будут голубые, зеленые, розовые, фиолетовые и белые краски, но не застывшие, как на полотне художника, а живые, меняющиеся на глазах. Самый близкий отсюда Кушт в хорошую погоду покажется розовым, как чисто вымытый морской камень, зелёным — перед дождём, голубым — в туманное утро. А чуть отодвинутая в сторону громадина будет то белой, то чёрной, то похожей на мрачный широкий шатёр, водружённый под самое небо. Далёкие восточные вершины встанут на горизонте голубыми глыбами с белыми венцами на головах. Они подымаются над взлохмаченным ландшафтом более низких гор и вызывают чувство высокого восхищения. Какой не сравнимый ни с чем простор, какое величие! И всюду: рядом и где-то очень далеко, вот тут, под ногами, и там, у мерцающего моря, — всюду, как зелёная накидка, лежит на горах лес, кудрявый и ласковый издали, такой заманчивый, что хочется погладить его рукой, и в то же время таинственный, торжественно-строгий вблизи, когда сойдёшь вниз, под тень огромных пихт высотой в пятнадцатиэтажный дом или заберёшься куда-нибудь в джунгли, на дно диковатого ущелья. Тут уж будь начеку! Лесные дебри опасны для неопытного человека. В них сотни троп и ни одной дороги, тысячи зверей и птиц, множество предательски нависших скал и готовых упасть полусгнивших деревьев. Здесь чащи рододендрона, из которых трудно выбраться. И бурелом, который непременно подымется на дороге новичка. И пугающая темень с загадочной тишиной, где каждый хруст ветки, падение камня, крик сойки заставляет вздрагивать и пугливо оглядываться по сторонам. Только смелым и опытным все эти страсти нипочём.
Наверное, каждый, кто родился и вырос рядом с лесом, непременно хочет быть смелым и опытным. Как Егор Иванович Молчанов. С него берут пример.
Егору Ивановичу не стукнуло ещё и двадцати, а он уже водил по горам экспедиции геологов и натуралистов. А потом попал на службу в заповедник. И остался на этой небезопасной службе на долгие-долгие годы.
Одинокие блуждания по горам сделали его неразговорчивым. Чего-чего, а длинную речь он сказать, честно говоря, никак не мог. Даже в семье, со своей женой Еленой Кузьминичной если и перебросится десятком-другим слов за целый день, то считай, что разговорился. А с сыном Сашей, которому минуло семнадцать, обмен впечатлениями происходил обычно в порядке одностороннем: отец слушал, сын рассказывал. И если при этом Саша горячился, смеялся, досадовал или даже выходил из себя, Егор Иванович только поддакивал, кивал головой или вздыхал и хмурил брови, посматривая куда-то в сторону. Но и такие немногочисленные проявления эмоций сын научился разгадывать и довольно скоро знал, что именно отец одобряет, кивая или коротко улыбаясь, и что отвергает своими шумными вздохами. Понемногу у них сложилась своя манера разговаривать, они прекрасно понимали друг друга с полуслова, с одного взгляда. А часто взгляд был красноречивее слова.
