Охотники за сказками - Симонов Иван Алексеевич (читать полностью книгу без регистрации .TXT) 📗
Не обращая внимания на хриплый с остервенением собачий лай за забором, дедушка шагнул к калитке. Едва распахнул ее, как огромный рыжий пес, тот самый, что недавно щерился на нас в лесу, метнулся в конуру, обдирая о стенки лаза клочья шерсти. Вместо хриплого лая раздался отчаянный визг, словно на разъяренную собаку налетел неожиданно другой, более сильный и страшный зверь.
Удивленные и озадаченные, с вопросительным недоумением смотрели мы на деда. А он, распахнув ворота, без опаски встал спиной к собачьему домику и махнул Боре:
— Проезжай во двор. Рогожку с воза пока не сбрасывай.
Тут и мы подоспели.
— Проходите все, — пригласил дедушка.
И пока он стоял у воротного столба, собака не переставала визжать.
Что бы это значило?
«Вот и верь разговорам, что не бывает никаких таинственных заклинаний и наговорных слов, — думал я. — Разве не ясно, что дедушка знает слово против собак? Вон какую зверюгу и то дрожать заставил».
— Кого еще там бог или черт несет? — долетел до нас раздраженный голос.
— Пищулин, — успел шепнуть Боря. — Объездчик.
Двустворчатая, нарядно крашеная дверь распахнулась, и на резное крылечко ступил нетвердыми босыми ногами сухощавый длинный дядя с жиденькой седеющей козлиной бородкой. Черные брюки на его тонких ногах задирались кверху, распахнутая во всю грудь синяя рубаха без опояски обвисала с худого плеча. Морщинистые, дряблые щеки Пищулина подрагивали. Опираясь о поручни, с недовольным видом хозяин дома разглядывал красными слезящимися глазами приближающегося к нему дедушку.
Неожиданно он растопырил руки.
— Савел Григорьич! Какими ветрами занесло?! Вот к разу! Пошли, дорогой мой, отметим встречу! Зачерпнешь черпак зелена вина.
И объездчик все пытался обхватить за плечи отклоняющегося в сторону от объятий деда Савела.
— Дружки собрались, — кивнул он на комнаты. — Гармонист под руку подвернулся. Заходи! Споем под музыку веселенькую.
А приятели Пищулина, слышно, вразброд кто веселую, кто слезливую сам себе заводит, стараются друг друга перекричать.
— Будний вроде сегодня день-то, — замечает дедушка. — Не с чего бы хоры водить.
— А мы и будни на праздник поворачиваем. У нас с тобой, Григорьич, на каждом сучке по поллитровочке висит. И гости едут — своего везут. Заходи, первачка-самогоночки попробуешь. Горит, как свечечка. Пошли, пока без нас всю не высосали.
— Дело есть, — приостанавливая красноречие Пищулина, говорит дедушка.
— Плюнь на все, береги свое здоровье. А то с делами и про выпивку забудешь, — изрекает козлиная бородка. — Что это ты захмурел? Раньше с объездчиком-то был почтительнее, не упрямился.
— Как же! — невесело усмехается дедушка. — Зайца, если по ушам щелкать, и тот кланяться научится.
— Ха-ха-ха! — хватаясь за поручни, хохочет Пищулин.
Обвислые, дряблые щеки трясутся и багровеют, студенистые глаза с красными прожилками обмываются чувственной слезой.
— Шутник ты, Григорьич! Ой шутник!.. Зайца, если по ушам щелкать… За зайца немедленно штрафного! — кричит он. — Полный ковш! И до своего не охотник, а чужое совсем не пью, — тихо, но внушительно говорит дедушка.
— А ты не скромничай. Если я разрешаю да приглашаю — значит, можно. Объездчик приглашает — пляши на пару. За работу не беспокойся: будет дружба — будет и порядок. В нашем деле рука руку моет — обе чистенькие.
Пищулин покровительственно хлопает деда по плечу.
— Видал, какую хоромину отхлопал? — показывает он на дом. — Хочешь — и тебе такую поставим! В лесу лесу на наш век хватит… Будем оба за одну вожжу тянуть — все пойдет чин чинариком. Я объездчик, ты сторож…
— Лесник! — поправляет дедушка.
— Ну, по-новому, лесник. Пусть лесник будет. Те же портки, только выворочены. Ну, ты лесник. У тебя на участке непорядок. На тебя какой-то писака жалобу строчит… Кому придет жалоба?.. Мне придет, объездчику. А я, брат, тебя в обиду не дам… За что отвечать?.. За елочки-сосеночки? Они, брат, теперь обчест-вен-ные… Слышишь, Григорьич, об-чест-вен-ные!..
И козлиная борода снова хитро хохочет.
— Значит, и наша доля там есть. И мы свое с лихвой возьмем — не упустим… Пошли за стол — дотолкуемся.
— Кто это новые срубы заводит? — отстраняясь от обнимки, спрашивает дед, указывая в дальний угол двора.
— Не наше дело… Фома хозяйничает.
— Посмотреть надо. Пищулин заметно трезвеет:
— Сам каждое дерево видел — клейменые.
— А может, вместо клейма только обушком топора пристукнуты, угольком подмазаны? — выражает сомнение дедушка.
Начав серьезный разговор, дедушка от своего не отступает. Он во что бы то ни стало хочет посмотреть срубы и бревна, накатанные в дальнем углу усадьбы.
И хотя хозяин дома утверждает, что все это добро Фомы Онучина, и что выписка леса оформлена по всем правилам, все-таки заметно — что-то беспокоит пьяного объездчика. Чем дальше, тем больше он трезвеет.
— Старуха, — кричит он в дверь, — подай сапоги!.. Да тише там!..
При этом оклике в доме с петухами умолкает звон стаканов, перестает пилить гармошка, утихает песенный разгул.
Пищулин, опустившись на ступеньку, торопливо и неловко натягивает на босые ноги брошенные ему из-за двери сапоги.
— Все в чины лезут! Все в начальники хотят! — бормочет он.
Приминая задники, пристукивает каблуками сапог о землю и торопится впереди деда Савела в дальний угол усадьбы.
— Проверяй! Проверяй! — с угрозой повторяет он. Неожиданно повернувшись, шипит в лицо деду:
— Фигу с маслом ты выслужишь!
Две женщины, пробравшись мимо собаки, снова разъярившейся возле ворот, нагнали Пищулина.
— Касатик, когда же нам деревья заклеймишь? Третий день к тебе ходим.
— Всего-то на двух пятнадцать сосен надо. Крыши починить, — говорит худенькая старшая. — Вот записка от исполкома.
— Завтра, завтра придете, — отмахивается Пищулин. — Некогда мне с вами заниматься. Идите!
Дедушка кивает им головой. Не говорит, а без слов понятно: «Подождите немножко».
Пищулин стучит толстой палкой по бревну, показывает деду:
— Клеймо видишь?
— Вижу.
— Законное?
— Законное.
— И здесь… и здесь… Видишь? — тычет палкой объездчик.
Дед Савел утвердительно кивает головой и спрашивает:
— У Онучина сколько деревьев выписано? Пищулин настораживается.
— Каждого не упомнишь. Кому сколько выписано, столько и заклеймено, — говорит он.
— Двадцать у него выписано. Сосчитать бы, здесь сколько.
И дедушка, не ожидая согласия объездчика, обращается к женщинам, которые продолжают ждать Пищулина.
— Анна Павловна, Ольга Васильевна, будьте за свидетелей, чтобы ошибки не получилось.
Лесник считает каждое бревно и аккуратно записывает в форменный лист.
— Двенадцатиметровых кряжей — сорок восемь, девятиметровых — двадцать три. Срубы пятистенные, десять на восемь метров, шестнадцать венцов, — перечисляет он.
Пищулин беспокойно наблюдает записи деда.
— Брось ты эту затею, Григорьич, ни к чему, — увещевает он, и недавно уверенный голос объездчика заметно срывается.
Дедушка сдергивает с повозки рогожку. Теперь возьмем на поверку. Павел, Боря, снимайте верхний круг.
— Только этого недоставало, чтобы сторож объездчика контролировал!.. Хватит! — кричит Пищулин. — Хватит!
— Онучина проверяю, — говорит дедушка.
Вместе с Павкой и Борей он прикладывает круг к срезу одного, другого дерева. Возле третьего задерживается.
— Смотри, — обращается он к объездчику. — Может быть, скажешь, что случайно совпало, как приросло? Тогда давай по годам на кряже и на кругу дополнительно проверим.
И лесник, положив круг перед собой, начинает отсчитывать ногтем коричневатые по желтому срезу смоляные кольца-годовики.
— По семьдесят два на том и на другом, — подводит он итог. — Может быть, думаешь, что и это совпадение? — спрашивает дедушка.
— Клейменая! Клеймо смотри! Нечего свои премудрости показывать, я сам их знаю! — выкрикивает Пищулин, и обвислые, дряблые щеки беспрерывно подрагивают.
