Ребята и зверята (илл.) - Перовская Ольга Васильевна (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
И мой всегда, и мой везде,
И мой сурок со мною...—
торжествующе повторял Зобар Иваныч в конце каждой строфы.
Мармоткина лапа медленно заживала. За время болезни сурчонок отъелся. Шерсть на нём стала лосниться и блестеть.
Каждый вечер, подсчитав выручку, Каменная Тумба уходил через двор к себе во флигель. Зобар Иваныч закладывал дверь засовом и принимался за уборку, громко распевая свою песню.
Заслышав знакомые слова припева, Мармотка сейчас же вылезал из-под стола и, прихрамывая, ковылял к Зо-бару Иванычу.
Он теперь по любому куплету и даже по любой ноте из музыкальной фразы узнавал эту песенку. Он радостно приседал, улыбался и подметал хвостом пол перед своим покровителем.
Зобар Иваныч не только вылечил Мармотку, но и дал ему хорошее воспитание: Мармотка научился здороваться, умирать, кувыркаться через голову и танцевать.
В Важаихе в базарные дни после торга не говорили больше: «Пойти, что ли в «Аппетит»? Там немец такие пироги загибает!», а говорили теперь: «Пойдёмте, ребята, в столовую. Поглядим на Обормотку. Вот зверюга занятная! Чисто в цирке на представлении».
Счастливая жизнь наступила для Мармотки. Он был всегда сыт.
Посетители «Аппетита» восхищались им и наперебой баловали его. Мармотка свободно ходил по столовой, выходил во двор и даже на площадь. Он стал таким большим, раскормленным и смелым, что собаки боялись его, и, когда он столбиком выстраивался на крылечке, они все лаяли на него до хрипоты, но только издали.
Казалось, всё в Мармоткиной жизни шло отлично. Но было одно, что омрачало Мармоткино существование. Это Акентий. Когда Мармотка издыхал, Зобар Иваныч не договорился с Акентием о своих правах или о продаже ему сурчонка. Теперь же, когда Мармотка поправился и сделался любимцем важаихинской публики, достойные родственники — Тумба и Акентий — на все просьбы старика отвечали: «Мы сурками не торгуем. Мармотка у нас не продажный».
Акентий сам хотел показывать всем «своего» сурка. Но Мармотка боялся его как огня. Долговязый приходил в бешенство. Он пробовал уносить к себе сурка. Он гонялся с мешком за несчастным Мармоткой, и для Зобара Иваныча эти дни были тяжёлым испытанием.
Очутившись у Акентия, Мармотка сразу терял все свои хорошие манеры. Он забивался за ларь, скрежетал зубами, ворчал и не дотрагивался до пищи.
Кончалось тем, что Зобар Иваныч шёл к хозяину «Аппетита» и упрашивал его отдать Мармотку обратно в столовую.
Каменная Тумба милостиво соглашался попросить Кешку.
— Только,— прибавлял он между прочим,— Зобар Иваныч за это должен уважить хозяина и работать на кухне без судомойки.
Что было делать?! Кулак выжимал все соки из батрака.
Зобар Иваныч шёл на всё.
Мармотка опять распластывался у его ног и радостно слушал знакомую песенку.
Зобар Иваныч готовил, мыл посуду, убирал всё помещение, ходил за покупками и выполнял всё больше и больше разных тяжёлых обязанностей.
Пасечник Аксён Капитоныч ссорился со стариком. Он кричал ему, что Акентий и Тумба вытянут из него все жилы.
Зобар Иваныч отмалчивался. Только песенка, которую так знал и любил Мармотка, день ото дня звучала печальнее.
На другой день после встречи с Зобаром Иванычем я прямо не могла дождаться обеденного часа.
Наконец часы доползли до двенадцати. Тут, случайно взглянув на улицу, я увидела старого мастера. Старик шёл прямо ко мне. Сегодня он показался мне гораздо старше. Щёки у него были не розовые, а серые. Под бескозыркой не было улыбки. Да, впрочем, и бескозырки самой тоже не было.
На голове у Зобара Иваныча был тёплый вязаный колпачок, шея замотана таким же шарфом, а в руках — большой старомодный чемодан.
— Здравствуйте, голюбшик мой,— невесело сказал старичок.
Поставил свой чемодан. Сел. Сгорбился, как большая зябкая птица.
— Ну зоо,— продолжал он, немного помолчав.— Вы уже замечаете? Я еду в Москву мит с вами, цузамен. Это нам дешевле и лютше. На железной дорог два шеловека — это ошень хорошо. Ошень, ошень весело...
Он глубоко вздохнул и прижал носовой платок к покрасневшим глазам.
— Шлусс — конечно! Фарфлухте — разбойник! Бешеные люди! Акентий пьянствовал и разбойствовал кругл у ношь. Он в сарае. Хрыпит. Как он ругаль!.. Как он гро-зиль!.. Ах ты, гадин такой! Шоб ти потраскался!! — тонким, срывающимся голоском проговорил Зобар Иваныч.— Он... Он сделал Мармотку самое хужее... Убиль такой славный Мармотк... убиль...
Старик затрясся от рыданий и махнул рукой.
Я ахнула...
В Москве мы долго искали, бегали по разным объявлениям, пока не наткнулись на одно, вывешенное на двери громадного дома. В объявлении говорилось, что здесь, при модном ресторане-столовой, открываются курсы по подготовке поваров.
— О-о-о! — сказал Зобар Иваныч и поднял вверх указательный палец.— Это есть то...
Прошло несколько недель. Разбирая алтайские заметки, я нашла запись, сделанную в Важаихе: «Не забыть узнать для пасечника Аксёна Капитоновича про новые части к ульям Да дана Блата».
Я навела справки и написала обо всём пегобородому пасечнику. Заодно я сообщила, что его старый приятель отлично устроился и готовит сейчас новые кадры знаменитых поваров. Ученики его любят, но Зобар Иваныч часто скучает по Алтаю и, когда приходит ко мне, всегда вспоминает Капитоныча и бедного Мармотку.
Зобара Иваныча я видела почти каждый день. Я любила бывать в белой кухне, похожей на дворец. Розовый и торжественный Зобар Иваныч, в белом халате и в бескозырке, дирижировал у кафельной плиты яркими медными кастрюлями. А кастрюли кипели, бурлили, клокотали и выстукивали победные марши звонкими крышками.
В девять часов вечера Зобар Иваныч снимал халат и аккуратно вешал его в стенной шкаф.
Мы выходили через боковой коридор в общежитие курсантов. Тут же помещалась комната Зобара Иваныча.
Однажды в этой комнате, на знакомом мне кожаном кофре, мы увидели посылку. Она с утра стояла около радиатора и порядком нагрелась.
— Срочная, ценная — на сто рублей,— сказала я, разглядывая обшитый мешковиной ящик.
— Ошибка,— спокойно заметил Зобар Иваныч.— Кто мне будет присылки присылать? Мейер, Майер, а кто есть такой Майер? Неизвестно.
Я хотела ответить, но тут посылка... чихнула.
Когда мы отодрали крышку, Мармотка, укутанный в тёплые тряпки, уже привстал в ящике на ноги и сладко потягивался.
Мы вытащили и раскутали его.
— Мармотка, Мармотка! — повторял Зобар Иваныч.— Так ты зовсем живой, голюбшик Мармот!
Сурок, видимо, не узнавал его и недоуменно, как сова днём, хлопал глазами.
«...Спервоначально, как я его уволок, он бунтовать у меня взялся. Есть ничего не ел. И шибко стал нужный14. Жить я ему определил в старом омшанике. Подале, к зиме, как захолодало, стал Мармотка нору копать и завалился в неё на всю зиму...» — писал в письме, засунутом между тряпками, пасечник Аксён Капитоныч.
...Вечером у Зобара Иваныча был настоящий бал. Я как-то рассказала курсантам о нищем детстве и одинокой, безрадостной жизни Зобара Иваныча. Они прекрасно знали историю двух злосчастных Мармоток и всегда были бережны и ласковы с одиноким стариком.
Теперь они все явились порадоваться вместе с ним. Стол заставили угощением и подняли стаканы с ситро.
— Глюклихь бин их, зер клюклихь — я ошень, ошень шастлив...— бормотал Зобар Иваныч,— спасибо, спасибо, дети мои!
Никогда в жизни возле него не было столько друзей.
— А у нас всегда так, у нас народ дружный! — кричали ему ребята.
На полу у стены стояли тарелки и блюдечки. Мармотка ходил между ними, ел, пил, громко чмокал и поднимал при каждом глотке кверху голову, словно гусак.
В конце вечера появилась гитара. Мы все по очереди пели, плясали и декламировали. Мармотка со своей программой выступил тоже. Он со всеми поздоровался, всем подал лапку, потом два раза перекувырнулся через голову и «умер». Пришлось воскресить его яблоком.
Дошла очередь выступать и до Зобара Иваныча.
