Ожерелья Джехангира - Сигунов Петр Николаевич (полная версия книги .txt) 📗
Погрузив в байдарку палатку, посуду, продукты, молча подняли ее на плечи. Вокруг удивительная тишина. В Енисее, как в сонном озере, отражались корабли, стоящие на рейде, баржи, подмытые берега, даже крохотные белесые тучки.
С трудом втиснулись в узкую верткую лодчонку, отчалили, предусмотрительно решив придерживаться берега. Байдарка шла быстро и легко, послушно повинуясь воле рулевого. Но шевелиться в ней не полагалось, так как чувствительное суденышко тут же грозило перевернуться вверх дном. Мы миновали заливчик, где я познакомился с ловлей сигов.
Байдарка плавно рассекала желтоперую поверхность Енисея. Ничто не нарушало спокойствия великой реки. Разве тонкими морщинками проскользнет но отраженным облакам мелкий хворост, перевернется полузатопленное бревно да под нависшим кустом резко вспенит воду ондатра. На рыжих глинистых крутобережьях в безмолвии застыли красноверхие березки. Через неподвижные островки тальника просвечивает горизонт.
Мы забыли все опасения, точно слились с тихим величием Енисея. Плавно загребают весла, ласково плещутся о синие парусиновые борта волны, гремит восторженный бас Юрия:
— Хорошо, черт возьми!
К восьми часам утра добрались до устья Черной речки. Два мужика, рабочие лесопильного завода, сидели у костра под развалившейся баржей. Место, по их словам, уловистое, в прошлые годы они «брали тут много сига», а теперь же за всю ночь «взяли пяток сижков» да двух полуметровых налимов. Ждут, вот-вот должен начаться клев.
Но мне место это не понравилось: разбитая гнилая баржа придавала низенькому пейзажу унылый вид. Мы поспешили свернуть на Черную речку.
Как она разлилась, эта речка! На многие десятки метров вширь затопила серые болотистые низины, желтые луга, подобралась к пологим холмам. Повсюду среди безмолвной сонной глади торчат верхушки одиноких деревьев, щетинятся густые заросли ольховника. Мы попытались причалить к берегу, но не могли найти чистого места, чтобы расставить удочки. Везде кусты и кусты, выглядывающие из воды.
То и дело взлетали утки, плескались ондатры. Мест, удобных для рыбалки, не попадалось. Встретился лишь один малюсенький островок, только что выступивший из воды, черный, в липкой вязкой тине. Но и его уже оккупировал рыболов-робинзон.
Плывем дальше. Грести ужасно надоело. Мы уже сделались заправскими лодочниками, выходили даже на середину реки, не боясь перевернуться.
Наконец показался новый островок. Берем курс прямо на него. Островок состоял из крохотных площадок, отделенных проливчиками. Он всем нам очень понравился. С одной стороны его опоясывали густые заросли ольхи — надежная защита от ветра, с другой — обращенной к руслу — он был чистый, без кустарника, так что мы свободно могли расставить закидушки, удочки, переметы. Травянистые склоны уходили под воду очень полого. По такому низкому луговому дну, говорили игарские рыболовы, как раз любят пастись и гулять сиги.
Геннадий с Юрием поставили палатку, развели костер. Я тем временем настроил закидушки. Весело закипел чайник. После бессонной ночи и непривычной, долгой прогулки на байдарке по телу разливалась дремотная истома. Расстелили брезент. Но спать нельзя. Ласково пригревало солнышко, а снизу от промерзлой земли тянуло леденящей сыростью. Надо что-то предпринимать. Позади палатки кусты были сплошь увешаны космами сухой травы, мхом, щепками, корой — всякой мелочью, которую тащила с собой река в половодье. Там же застряли вывороченные деревья, бревна, доски. Мы натаскали досок, обсушили их на костре, настелили в палатке пол. Потом собрали с кустов несколько охапок сухой травы, набросали на доски. Наше парусиновое жилище сразу стало необыкновенно уютным.
Пока устраивались, на закидушки попались четыре небольших сижка и десяток ершей. Сон точно рукой сняло. Особенно горячим рыболовом оказался Геннадий. Как только раздавался плеск, он, не разбирая, где лужи, где тина, мчался к своим донкам. Юрий же внешне относился к всплескам равнодушно. Во всяком случае, закидушки и переметы его не интересовали. Он не сводил глаз с поплавков своих длинных бамбуковых удочек, которые специально привез из Ленинграда.
Тем временем воровато подкрались с востока серенькие тучи, тайга окуталась туманом, сердито зашипел костер, часто-часто забулькала речка. И странно, несмотря на дождь, вверх по речке, перегоняя друг друга, устремились моторные лодки, потом весельные, потом поползли, толкаемые шестами, всякие плоты, и даже пропыхтел старенький катерок, развозя игарских любителей рыбной ловли.
Наступил субботний вечер. Холодный июньский дождь сменился ласковой моросью. Подул ветер, серенькие тучи засуетились, прижались к земле, быстро-быстро доползли, разглаживая сморщенную булькающую речку. Мы вылезли из палатки. Черная речка по-прежнему плыла без шума и ряби, но застрявшие в тальниках пушистые клочки белесого тумана придавали ей что-то новое, задумчивое. Из-под хмурой тучки выбивались ровные серебристые нити. Каждый куст, каждая ветка, каждая почка искрилась свежестью и чистотой, как лицо умытого ребенка.
— Хорошо, черт возьми! — раскатистым басом заревел Юрий.
— Здорово! — согласился Геннадий.
У Юрия профессорское выражение лица, окладистая бородка, круглые очки в массивной черной оправе. Через толстые стекла не видно глаз. А внешне он равнодушен, даже не верится, что его тронула скупая северная природа.
У Геннадия глаза прямые, бесхитростные. В них так и теплится искренний восторг, какая-то детская, откровенная радость. Вот он сидит на бревне у костра, любуясь дождевыми каплями.
Жарко потрескивает сушняк. Горький дымок дрожит сиреневой струйкой. На маковке островка притулилась зеленая палатка. Над речкой, изгибаясь в шаловливой ряби, наклонились удилища, вырубленные тут же из ольховника.
Вдруг всплеск. Сверкающая, ослепительно белая рыбина забилась по тихой глади.
Геннадий прыгает через костер.
— Смотрите, какой сиг! — захлебывается он.
А вокруг неугомонная разноголосая птичья суета: крякают утки, горланят гуси, перекликаются в прибрежных озерах отдыхающие лебеди. Но больше всех беснуются кулики: то замирают на одном месте, то кувыркаются, падая вниз, и снова взмывают. Легкие, порывистые, они носятся всюду. Им раздолье.
То и дело гремят охотничьи выстрелы. Птичий хоровод на мгновение умолкает, затем заливается вновь.
Поздно вечером к островку причалила моторная лодка. Приехали Василий — молчаливый мужчина с хмуро сдвинутыми бровями и Володя — веселый, общительный паренек лет восемнадцати.
Они привезли нам спальные мешки, и весьма кстати. Солнце совсем не греет.
Принялись готовить уху. По команде Юрия в крутой кипяток пустили сначала живых ершей, потом, когда навар задымился острым ершовым благоуханием, выловили их консервной банкой, насыпали соли, черного перцу, приправили сухим луком, бросили лавровый лист и в заключение осторожно опустили чисто выскобленных сигов. Потом стояли вокруг костра, изнывая от ожидания, когда же у сигов побелеют глаза! Наконец снимаем с углей ведро и прямо из ведра жадно начинаем хлебать уху.
Над сумеречной тайгой зажглась алая полоска зари. Рыба перестала брать. Мы раскатали меховые мешки, и палатка задрожала от храпа.
Проснулся я часов в шесть, снял с закидушек четырех сигов, десятка два ершей. Все еще спали.
Перед нами на появившемся ночью грязном илистом островке вовсю полыхал костер. Три рыболова сидели на опрокинутой лодке, пили чай. А вокруг творилось то же, что и вчера, — жалостливо голосили кулики, сверкали крыльями чайки, носились белохвостые орланы, в заливчике, вблизи палатки, барахтались нырки.
Я сел в байдарку, поплыл к полузатопленному ольховнику. Там кипела своя жизнь. На мшистом пне, который неведомо каким чудом держался на верхушках ольховника, притаился, спасаясь от половодья, рыжеватый лемминг. Откуда-то из-под затопленной коряги сереньким комочком выплыла мышь. Навстречу ей без плеска высунулась морда щуки, и шустрый комочек исчез.
На затопленной березке, усевшись между развилками ветвей, кокетливо умывалась ондатра. Я свистнул. Ондатра прыгнула в воду.
