Восточный кордон - Пальман Вячеслав Иванович (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
— Жри, стервец! — сказал Циба и, просунув котелок в дверную щель, вывалил еду.
Дверь он захлопнул, но не уходил, наблюдая. Овчар не открывал глаз, лежал, вытянув передние лапы и положив на них крупную голову с надломленными ушами.
— Может, ты сдох? — сказал Циба и, взяв длинную палку, ширнул ею овчара.
Раздалось низкое рычание, Шестипалый полуоткрыл глаза. Ненависть блеснула в них.
— Ну и черт с тобой, лежи подыхай! — Циба бросил палку, походил бесцельно вокруг дома, позевал и вдруг, что-то такое решив, зашагал в лес к тому месту, где пахло железом и порохом. За своей винтовкой.
Монашка подняла голову. Все так же ползком, касаясь брюхом земли, неслышно подлезла к сараю и тихо проскулила. Самур выставил уши и открыл глаза. Она снова подала голос, и Шестипалый, с трудом приподняв отяжелевшее тело, подошёл к ней, ткнулся в щель сухим носом и вдруг завертелся, заходил, отыскивая лазейку, чтобы выбраться. Как он захотел на волю! Как ожил, задвигался! Но все было тщетно. Дубовые доски прочны, дверь на засове. Самур жалобно, не открывая пасти, заскулил, он просился на поляну, к волчице. Все, что было по ту сторону ненавистных стен, сейчас казалось ему великолепным, а его плен ужасным, как было ужасно и страшно все, предшествующее плену: бегство от Монашки, верёвка на шее, путь до пасеки, его попытка свести счёты с Цибой, пленение и уход близких, которые безжалостно оставили его взаперти один на один с ненавистным человеком.
Самур заметался, жизнь снова воспрянула в его угасающем теле. Он должен вырваться из тюрьмы! Пусть нет с ним близких людей, но существует же свобода, есть преданная волчица, есть лес, и горы, и счастье жизни, в которой уже не останется места для условностей. В нем проснулся дикий зверь, взяла верх та частица волчьей крови, которая, никогда не утихая, взбунтовалась сейчас и набатно требовала самостоятельности и воли.
Лапами, тяжестью тела исследовал он четыре стены, дверь, прыгал на колоды, пытаясь узнать, прочна ли крыша над ним. И все время скулил, то жалостно, то гневно, а Монашка бегала вокруг его тюрьмы в поисках лазейки и тоже царапала доски когтями и грызла зубами. Осторожность заставляла волчицу все время оглядываться на лес, откуда в любую минуту мог появиться человек с ружьём.
Изловчившись, она запрыгнула на крышу и зубами, когтями стала рвать дранку. Напрасно! Под тёмной и податливой дранкой оказались доски, разгрызть которые она не могла.
Спрыгнув, волчица ещё раз обежала сарайчик и быстро-быстро стала рыть влажную глинистую землю. Единственная возможность сделать лазейку!
Самур взвизгнул от радости. Он понял замысел и тоже, обнюхав землю по свою сторону стены, принялся рвать её когтями. Пыль поднялась в сарае, он фыркал, чихал, но продолжал царапать сухую, спрессованную землю, помогая Монашке. У неё дело определённо двигалось лучше. Летела назад земля, лаз становился все глубже. Когда-то в голодный месяц Большого Снега волчица таким образом ограбила не один курятник в лесном посёлке, у неё был опыт. Вот она уже вся спряталась в яму, теперь пошла сухая земля, стало труднее рыть, она тоже запылилась, шуба её посветлела и вдруг — о радость избавления! — тонкая корка рухнула, и лапы Монашки скользнули по лапам Самура.
Ещё сотня быстрых, судорожных движений, проход стал чуточку шире, и вот уже морда волчицы в сарае. Вся вытянувшись, она просунула передние лапы, грудь, а дальше легко, по-змеиному вползла к Самуру, толкнула его грудью, боком, закружилась от радости, схватила мимоходом кусок мяса, и он тоже, забыв про все на свете, схватил другой кусок, и они за минуту, стараясь друг перед другом, вылизали все, что было в кормушке съестного, и опять закружились, забыв о плене и опасности, а вокруг них все ещё висела ужасающая пыль, и для обретения свободы требовалось немало труда: ведь Самур был вдвое крупнее волчицы, а проход едва-едва пропускал только её.
Монашка потянула носом и припала к щели: от леса шёл человек.
Выскочить не удастся — это означало бы кинуться прямо на человека, что для волка очень трудно. Подкоп находился со стороны поляны. В руках Циба держал винтовку, на лице его застыла решимость. Он направлялся к сараю, замысел его не оставлял никаких сомнений.
Монашка прыгнула в дальний угол на колоды и, поджав ноги, нацелилась сверху на дверь. Самур попятился в угол, шерсть у него поднялась, он тихо, но грозно зарычал. Сила ненависти его удвоилась. Он защищал не только себя. Пыль делала их невидимками, шубы собаки и волчицы неузнаваемо посерели.
— Ну ты, зверюга! — тоном, не предвещающим добра, произнёс Циба и заглянул в щель: из серого тумана он услышал глухое рычание.
— Что за черт! Значит, завозился, гадёныш, ожил! Ну, покажись, кобель… — Левой рукой он чуть приоткрыл дверь, а правой — выдвинул винтовку так, чтобы можно было выстрелить. Видно, задумал скверное: или заставить Самура уважать себя, или пристрелить, если тот нападёт.
Самонадеянность и подвела пасечника. Уходя, он видел овчара полумёртвым, голодным и слабым. И когда пришёл, не ожидал увидеть его другим. Поэтому не очень остерегался, тем более что в руках была винтовка.
И тогда произошло невероятное.
Волчица считала, что терять ей нечего. С решимостью отчаяния, она бросилась сверху на чуть приоткрытую дверь, охваченная одним желанием — цапнуть широко раскрытой пастью голую и круглую голову человека, который несёт им смерть. Удар её гибкого, подвижного тела отбросил пасечника в сторону. Защищаясь, он инстинктивно выбросил вперёд руку с винтовкой, и жадная пасть успела рвануть мягкую руку так, как это умеют делать только волки: от клацнувших зубов остаётся не прокус, а рваная рана, которая потом очень трудно зарастает. Страшный крик огласил поляну. Боль, а главное — испуг буквально сразил Цибу. Не Самур напал на него — это-то он успел заметить! — а волк. Мгновенно сразившая его мысль о чем-то сверхъестественном была так страшна, что он в два прыжка очутился за дверью дома и только там догадался зажать рану, чтобы унять обильно брызнувшую кровь. Бледный, как луна в зените, глянул он в оконце и увидел картину совершенно нереальную: два — именно два! — серых волка, один побольше, другой поменьше, быстро перебежали через травяную поляну и скрылись в лесу.
Наверное, он на минуту-другую потерял сознание. Боль вернула его к реальности. Замотав изуродованную кисть, пасечник захныкал от жалости к себе, от испуга и все никак не мог понять — причудились ему два волка или так в точности было. Если волки в его отсутствие забрались к Самуру, то они, конечно, разорвали овчара. На то они и волки. Чтобы убедиться, он рискнул выглянуть из домика. Поляна лежала перед ним тихая и спокойная. Валялась винтовка, дверь в сарае настежь. И никого.
Первым делом он схватил винтовку. Выставив её перед собой, Циба заглянул в сарай. Пусто. Заметил свежий подкоп. Потом вошёл. Сколько ни глядел, никаких следов Самура — ни костей, ни крови, ни шкуры. Опять мороз по коже: чертовщина!
Бормоча под нос всякие предположения, он запрятал винтовку, быстро собрался и с топором в левой руке, привязав изуродованную правую, побежал что было силы в Камышки, потому что с волчьим укусом не шутят, это Циба хорошо знал.
Гораздо позже, рассказывая про странное происшествие фельдшеру, соседям, Елене Кузьминичне, жене лесника, — ей особо подробно, чтобы потом, когда лесник спросит о Самуре, опереться на свидетельницу, — рассказывая знакомым и незнакомым о двух серых волках, в которых превратился не без помощи чертовщины один черно-белый овчар, и об ужасном сражении с ними, Михаил Васильевич Циба все время видел недоверчивые, ухмыляющиеся лица. Они как бы говорили: ну и мастер заливать!..
— Не верите? — спрашивал он, чуть не плача. — А это что? — И протягивал забинтованную руку.
Рука вроде бы убеждала, фельдшер подтверждал: укус волка. Но тут же, пряча улыбку, спрашивал:
— Бражка у тебя, говорят, отменная. Кружечки три тяпнул с утра, признайся, браток?
