Ночь над прерией - Вельскопф-Генрих Лизелотта (книги бесплатно без .TXT) 📗
— Люди говорят, — сообщил больной, — что подлец, который угнал ваших лошадей, подвесил вашему Пегому под хвост огонь. Тут уж животное понеслось как сумасшедшее. Да, на Саттель-ранчо у Маклина видели, как мчался Пегий, будто за ним гнался сам черт. И видели, что с огнем. Прямо застрелить надо негодяя.
— Они уже увезли его на служебном автомобиле к своим родственникам в надежное место.
— Такие они есть и такими останутся. У старого же Бута есть деньги. Он наполовину белый. С его деньгами Айзек может и скот покупать, и ранчо арендовать. Но в церкви я слышал: кто что-то имеет, тому надо еще больше давать; а кто ничего не имеет, у того надо отбирать последнее. Такие они есть и такими останутся. Я только боюсь за Джо.
Квини могла бы ответить: я — тоже. Но она не хотела признаваться в своем горе.
Она не могла об этом говорить ни с одним человеком, и тех, кто приходил к ней, чтобы сообщить, что они знали, или думали, что знали, отпугивало ее отчуждение. Итак, она осталась одна и вернулась к тайнам своих картин. Фриз хорошо продвигался вперед. Два молодых индейских художника, пришедшие из провинции, приступили к исполнению в натуре, которое для Квини было бы слишком утомительным. Так возник на стене актового и одновременно спортивного зала школы полный выразительности фрагмент из истории индейцев прерий: свободная жизнь, договор, порабощение. Это была трагическая история, ничего радостного.
Да и с чего бы Квини рисовать радость? Она вообще почти утратила интерес к фризу и геометрическим орнаментам. В ней пробуждалось что-то иное. Она хотела преодолеть свою собственную тайну и боль и больше не покоряться и не приспосабливаться к законам вне самой себя. «Может быть, я была флюгаркой под ветром? — спрашивала она себя. — Но если налетит буря, можно и не выстоять!» Это она уже понимала.
Что-то пробуждалось и бродило в ней. Школьные уроки стали для нее тяжкой обязанностью, потому что они отвлекали ее от размышлений и от избранной работы. Ее успеваемость падала, хотя в любом случае оставалась не ниже средней. Но то, что было в ней самой — внутри ее, могло возобладать только в часы, когда она возвращалась из школы и после торопливого завершения дел на ранчо могла убежать наверх под навес между соснами, там она сидела, спрятавшись, и набрасывала свои первые эскизы. Это должна была быть темнота — картина, трудная для понимания белых людей. Это должна была быть ночь, коричнево-сине-черная ночь, земля и небо во мраке и желтое сверкание огня. И чтобы фигуры танцующих были не чем иным, как вариациями темноты. Такой должна она быть — большой, сильной, ожесточенной и внушающей надежду картиной.
Квини старалась. Один эскиз следовал за другим. Но все было не то: или слишком реалистично, или, наоборот, слишком затемнено. Ясность должна быть в этой темноте, ясность для тех, кто знает ночь и день. Это была нелегкая задача; она чувствовала ее как тяжесть на шее, но она не могла стряхнуть эту тяжесть, она даже не хотела ее стряхнуть. В том, что она хотела сделать, была заложена сила, и так ей легче было переносить одиночество и страх, и она никого не просила о помощи. Еще не просила.
Время от времени, когда она ночью лежала на одеяле и снаружи кричали сычи, она сжималась и вспоминала, как они с Джо Кингом, которому в тот день сняли наручники, шли по улице агентуры. Она слышала опять его голос и его слова: «Я им тоже даю время. Если оно пройдет для них бесполезно, у тебя не будет мужа, Тачина. Но тогда они узнают, что такое Джо Кинг».
В такие часы Квини громко стонала. И не было никого, кто бы ее слышал, никого, кого бы она стыдилась. И такие часы наступали все чаще и чаще с тех пор, как она повстречала у колодца на ранчо Бутов Мэри.
Колодец был быстро, как и обещали Эйви и фирма, углублен, оборудован, покрыт и снова огорожен забором, так что Квини могла брать воду, не проходя через пастбище ранчо Бутов. Она сделала отныне своим подтвержденным правом пользоваться колодцем регулярно. Семейство Бут старалось, когда приходила Квини, не показываться. Только однажды Мэри тоже демонстративно подошла за водой и сказала:
— Гарольд хорошо работает у зятя, становится опять порядочным человеком. Надеюсь, можно будет о твоем Джо скоро сказать то же самое. Это же просто ужасно.
Квини почувствовала, что Мэри знает что-то неизвестное ей, но спросить постеснялась. Однако беспокойство побудило ее другим способом выудить известие.
— В самом деле так ужасно?
— Ну, как ты это еще назовешь — ужасно или нет — не только драться, но ещее и стрелять, это было неумно даже если бы он один против многих. Тремя годами тут не отделаешься, это было бы даже еще милостиво.
— Ты думаешь…
Квини пошла.
В ней росла новая жизнь. Она не получила никакого вреда.
СТАРЫЙ ИНДЕЕЦ
Однажды Квини позвали к миссис Холленд без всякого для нее видимого повода. Директриса, как и обычно выпрямившись, сидела за своим письменным столом, и, видимо, ей было тяжело сказать то, что она хотела сказать.
— Квини, я должна вам, с сожалением, сообщить, что ваш муж замешан в большой драке в Нью-Сити. По делу проходит тридцать один обвиняемый, состоялось ускоренное судопроизводство, и ваш муж приговорен к трем месяцам заключения. Удивительно мягкое наказание. Необыкновенно мягкое, если еще принять во внимание, что он при задержании оказал полиции сопротивление. Четверо полицейских с трудом справились с ним и были вынуждены применить крайние средства. Они имели право застрелить его. Страшно неприятное дело. Ваш муж заявил, что по состоянию здоровья не может принять участия в процессе, а также не может находиться под арестом; он открыто во всем признался, и приговор сразу же вступил в силу. После трех недель заключения он условно освобожден. Это еще одно большое смягчение наказания. Арест оканчивается послезавтра. Наша полиция заедет за вашим мужем и сразу же доставит его в резервацию, с тем чтобы пресечь скитание, к которому он, конечно, снова привык. Действительно, пресечь. — Миссис Холленд остановилась.
— Почему я раньше об этом не знала? — спросила Квини. — Я могла бы навестить мужа.
— Конечно, моя милая, но он и сам не хотел с вами говорить. Также и полиция племени только теперь просила меня вас информировать, потому что так легче для вас. И еще вот что: вашему мужу запрещено во время испытательного срока в течение года иметь огнестрельное оружие. Его пистолет остается на это время под арестом. Есть у вас еще дома огнестрельное оружие?
— Мой пистолет и мое охотничье ружье. «
— Вы их должны сдать, Квини, ведь ваш муж может легко ими воспользоваться.
— Я ничего не отдам, кроме как в судебном порядке. Мы живем уединенно, я должна иметь возможность защитить себя.
Миссис Холленд взглянула удивленно:
— Что за тон, Квини? Впрочем, как хотите. Это не мое дело — с вами об этом спорить. Итак, послезавтра прибудет ваш муж, и, так как вы, кажется, задумались, вы хотите его, конечно, встретить у полицейского участка агентуры. Я освобождаю вас послезавтра от школьных занятий.
— Спасибо.
— Пегий и кобыла нашлись. Получено письмо. Животные будут доставлены. Нашедший, конечно, потребует возмещения его расходов, и еще полагается заплатить вознаграждение за находку.
— Мы посмотрим, миссис Холленд.
— Вы не рады, Квини?
Директриса посмотрела еще какое-то время на свою ученицу, которая так изменилась, и подумала:» Надо бы Квини остаться у нас в интернате или возвратиться в художественную школу. Этого слишком много для нее «.
Через день арестантский автомобиль полиции племени прибыл из Нью-Сити в поселок агентуры. Хаверман сидел с Кэт Карсон в комнате, предстоял обеденный перерыв, прием посетителей был окончен.
— Упрямого обуздать не так легко, — сказала миссис Карсон.
— Это же просто невозможно! Как волка ни корми, он все в лес смотрит. Он был и остается бандитом, и это для него плохо кончится. Спрашивается только, что он еще выкинет. — Хаверман вложил в последние слова серьезную озабоченность.
