Последний из могикан(изд.1954) - Купер Джеймс Фенимор (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗
По поводу образов индейцев Чингачгука и его сына Ункаса велось много споров. Во время своей политической деятельности Купер часто встречался с индейцами. Среди его знакомых был Онгпатонга, вождь племени омаха, известный своим красноречием. Купер сопровождал его во время поездки в Вашингтон для выступления в правительстве. Знал Купер и молодого Петалесхаро из племени пауни. «Этот юноша мог бы быть героем любой цивилизованной нации», – говорил о нем Купер. Исследователи считают, что именно эти люди стали прообразами Чингачгука и Ункаса.
Современные Куперу критики упрекали его за идеализацию индейцев. В. Паррингтон, известный американский культуролог, писал: «Сумерки – могучий волшебник, и Купер поддался волшебству сумеречного освещения, окружавшего мягким ореолом хорошо знакомое ему прошлое». На это Купер отвечал, что его описание не лишено романтики и поэтичности, как подобает в романе, но он ни на йоту не отступил от правды жизни.
И мы с вами согласны с автором, мы видим, что, несмотря на стремление сделать сюжет захватывающим и динамичным, Купер-реалист берет верх над Купером-романтиком. Наступающая гибель цивилизации американских индейцев – вот реальность, в которой живут, действуют и гибнут его персонажи.
Чрезвычайно деликатно и целомудренно рассказывает автор о любви дочери английского полковника и сына индейского вождя. Скупыми, но необычайно поэтичными мазками Купер рисует эту историю. Некоторые исследователи видели в любви и смерти Ункаса и Коры глубокий символизм. Кора, частично африканка, и Ункас, краснокожий, не имеют будущего в Америке, они жертвы отвратительных, неприемлемых для Купера явлений американской жизни – рабства и истребления индейцев.
Возможно, именно это и есть главная мысль романа, автор которого с глубоким пессимизмом смотрел на то, что происходило в его родной стране.
В начале двадцатых годов XIX века американская публицистка Маргарет Фуллер писала: «Мы пользуемся языком Англии и с этим речевым потоком впитываем и влияние ее идей, чуждых нам и губительных для нас». А лондонский «Новый ежемесячник» писал: «Говорить об американской литературе – значит вести речь о чем-то, чего не существует».
Джеймс Фенимор Купер был одним из тех, кто изменил это положение вещей. В конце жизни Купера известный историк литературы Фрэнсис Паркмен писал: «Из всех американских писателей Купер является наиболее оригинальным и наиболее типично национальным… Его книги – правдивое зеркало той грубой атлантической природы, которая кажется странной и новой европейскому глазу. Море и лес – сцены наиболее выдающихся достижений его сограждан. Они живут и действуют на страницах его книг со всей энергией и правдивостью подлинной жизни».
Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе
Глава I
Может быть, на всем огромном протяжении границы, которая отделяла владения французов от территории английских колоний Северной Америки, не найдется более красноречивых памятников жестоких и свирепых войн 1755–1763 годов {1}, чем в области, лежащей при истоках Гудзона и около соседних с ними озер.
Эта местность представляла для передвижения войск такие удобства, что ими нельзя было пренебрегать.
Водная гладь Шамплейна {2} тянулась от Канады и глубоко вдавалась в колонию Нью-Йорк; вследствие этого озеро Шамплейн служило самым удобным путем сообщения, по которому французы могли проплыть до половины расстояния, отделявшего их от неприятеля.
Близ южного края озера Шамплейн с ним сливаются хрустально-ясные воды озера Хорикэн – Святого озера.
Святое озеро извивается между бесчисленными островками, и его теснят невысокие прибрежные горы. Изгибами оно тянется далеко к югу, где упирается в плоскогорье. С этого пункта начинался многомильный волок {3}, который приводил путешественника к берегу Гудзона; тут плавание по реке становилось удобным, так как течение свободно от порогов.
Выполняя свои воинственные планы, французы пытались проникнуть в самые отдаленные и недоступные ущелья Аллеганских гор {4} и обратили внимание на естественные преимущества только что описанной нами области. Действительно, она скоро превратилась в кровавую арену многочисленных сражений, которыми враждующие стороны надеялись решить вопрос относительно обладания колониями.
Здесь, в самых важных точках, возвышавшихся над окрестными путями, вырастали крепости; ими овладевала то одна, то другая враждующая сторона; их то срывали, то снова отстраивали, в зависимости от того, чье знамя взвивалось над крепостью.
В то время как мирные земледельцы старались держаться подальше от опасных горных ущелий, скрываясь в старинных поселениях, многочисленные военные силы углублялись в девственные леса. Возвращались оттуда немногие, изнуренные лишениями и тяготами, упавшие духом от неудач.
Хотя этот неспокойный край не знал мирных ремесел, его леса часто оживлялись присутствием человека.
Под сенью ветвей и в долинах раздавались звуки маршей, и эхо в горах повторяло то смех, то вопли многих и многих беззаботных юных храбрецов, которые в расцвете своих сил спешили сюда, чтобы погрузиться в глубокий сон долгой ночи забвения.
Именно на этой арене кровопролитных войн развертывались события, о которых мы попытаемся рассказать. Наше повествование относится ко времени третьего года войны между Францией и Англией, боровшихся за власть над страной, которую не было суждено удержать в своих руках ни той, ни другой стороне {5}.
Тупость военачальников за границей и пагубная бездеятельность советников при дворе лишили Великобританию того гордого престижа, который был завоеван талантом и храбростью ее прежних воинов и государственных деятелей. Войска англичан были разбиты горстью французов и индейцев; это неожиданное поражение лишило охраны бóльшую часть границы. И вот после действительных бедствий выросло множество мнимых, воображаемых опасностей. В каждом порыве ветра, доносившемся из безграничных лесов, напуганным поселенцам чудились дикие крики и зловещий вой индейцев.
Под влиянием страха опасность принимала небывалые размеры; здравый смысл не мог бороться с встревоженным воображением. Даже самые смелые, самоуверенные, энергичные начали сомневаться в благоприятном исходе борьбы. Число трусливых и малодушных невероятно возрастало; им чудилось, что в недалеком будущем все американские владения Англии сделаются достоянием французов или будут опустошены индейскими племенами – союзниками Франции.
Поэтому-то когда в английскую крепость, возвышавшуюся в южной части плоскогорья между Гудзоном и озерами, пришли известия о появлении близ Шамплейна маркиза Монкальма {6} и досужие болтуны добавили, что этот генерал движется с отрядом, «в котором солдат что листьев в лесу», страшное сообщение было принято скорее с трусливой покорностью, чем с суровым удовлетворением, которое следовало бы чувствовать воину, обнаружившему рядом с собою врага. Весть о наступлении Монкальма пришла в разгар лета; ее принес индеец в тот час, когда день уже склонялся к вечеру. Вместе со страшной новостью гонец передал командиру лагеря просьбу Мунро, коменданта одного из фортов на берегах Святого озера, немедленно выслать ему сильное подкрепление. Расстояние между фортом и крепостью, которое житель лесов проходил в течение двух часов, военный отряд со своим обозом мог покрыть между восходом и заходом солнца. Одно из этих укреплений верные сторонники английской короны назвали фортом Уильям-Генри, а другое – фортом Эдвард, по имени принцев королевского семейства. Ветеран-шотландец Мунро командовал фортом Уильям-Генри. В нем стояли один из регулярных полков и небольшой отряд колонистов-волонтеров; это был гарнизон, слишком малочисленный для борьбы с подступавшими силами Монкальма.
