Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами - Купер Джеймс Фенимор (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗

— Пусть себе сидит, привалясь к дереву, — сказал Уоринг, когда они шли к месту, где была оставлена туша оленя, — и я поручусь, что его ни одна тварь не тронет. В человеческом лице, Бурдон, есть что-то, чего зверье на дух не переносит; сумей только взглянуть им прямо в глаза, и целая стая волков разбежится, как зайцы.

— Об этом и я слыхал, — возразил бортник, — да только не хотелось бы мне быть участником этого эксперимента. Согласен, что в человеческом лице может быть нечто ужасающее для зверей; да ведь и голод не пустяк, он может оказаться куда сильнее. А вон и наша оленина, Уоринг, в целости и сохранности.

Тушу оленя разделили на две части и, взвалив на плечи каждый свою, вернулись к реке, сделав крюк, чтобы обойти тело убитого индейца. Оба работали не покладая рук, так что вскоре все было готово, и каноэ отчалило от берега. Каламазу не отличается быстрым и бурным течением, и все же оно достаточно сильно. Разумеется, течение не везде одинаково, и встречаются плесы, где вода едва колышется, а в иных местах встречаются перекаты и даже водопады. Но в целом, особенно в той части реки, где находилось наше каноэ, ничто не мешало ему резво скользить вниз по течению, слушаясь легких ударов весла.

Бортник покидал свой приют не без сожаления. Он выбрал для шэнти самое приятное местечко, сообразуясь со здоровым воздухом, тенью, водой и зеленью и не забывая о близости ульев и удобстве добычи меда. В своем ремесле он был необычайно удачлив, и небольшая горка бочонков посередине каноэ стала для него отрадным зрелищем. Собранный в этом сезоне мед к тому же оказался на редкость ароматным, а это обещало и высокие цены, и быструю распродажу. И все же бортник покидал обжитой дом с глубоким сожалением. Он любил свое дело, любил одиночество, хотя, быть может, и немного чересчур; и ему были по душе тихие радости, естественно связанные с «выслеживанием» пчел, открытиями и медом в награду за труды. Из всех родов занятий, связанных более или менее с неожиданностями, присущими охоте и травле, занятие бортника — самое мирное и тихое развлечение.

У него были причины для неуверенности и треволнений, но без изнурительных походов и погонь; и его ремесло, связанное со здоровым подвижным образом жизни на свежем воздухе, приносило скорее удовольствие, чем усталость и беспокойство. Да и наблюдения за маленькими существами, привычки которых надо изучить и, как видел читатель, использовать в своих интересах, таят свое очарование для тех, кто любит разгадывать тайны природы. Порой Трутень с таким захватывающим интересом наблюдал за маленькими своими друзьями, что трижды за это самое лето оставил нетронутыми честно найденные ульи, так как убедился, что они недавно созданы молодыми матками и еще не окрепли достаточно, чтобы новое роение не нанесло им ущерба. Проявляя такое родственное внимание к жертвам своего ремесла, Боден не видал заумных причуд людей, не знающих меры в своей сентиментальности; нет, его чувства были простыми и бесхитростными, и при этом по большей части добрыми и гуманными. Он понимал, что пчела, как и другие наши меньшие братья, предназначена служить человеку, без зазрения совести пользовался дарованными ему правами, да вот только пользовался ими осторожно, различая, как должно, где польза, а где уже злоупотребление.

Каноэ скользило вниз по течению, и путникам не приходилось тратить силы, работая веслами. Легкого гребка было достаточно, чтобы плавучее суденышко прибавило ходу, а течение несло его дальше. Это обстоятельство позволило им беседовать, пока каноэ двигалось почти что само собой.

— Как подумать, — неожиданно воскликнул Уоринг, созерцавший груду бочонков довольно долго и в полном молчании, — как подумать, Бурдон, ремесло у тебя на отличку! Совсем особое дело! На редкость!

— Более редкое дело, думаешь, чем попивать виски утром, в полдень и на ночь, так, Гершом? — отвечал бортник с добродушной улыбкой.

— Ну, это же не ремесло, а дело полюбовное! Мужчина может пристраститься к чему угодно, а работа у каждого своя. По мне, никакое дело, которым человек не зарабатывает на жизнь, и делом-то считать не годится.

— Может, ты и прав, Уоринг. От виски больше людей зарабатывает себе не жизнь, а смерть.

Казалось, эта фраза, сказанная так спокойно, но удивительно кстати, поразила Склада Виски. Он внимательно смотрел на товарища целую минуту, прежде чем попытался подвести итог разговору.

— Вот и Цветик мне то же самое говорила, — медленно произнес он. — Долли и та твердит про это.

Бортник заметил, что его слова произвели впечатление, и решил, что упрек сам по себе достаточно горек и разумнее будет не пытаться сейчас продолжать разговор на эту тему. Уоринг сидел повесив голову, в глубокой задумчивости, а его спутник впервые за время их знакомства пристально разглядывал черты и выражение лица этого человека. На первый взгляд в облике Склада Виски было мало привлекательного; но если приглядеться, то можно было отыскать следы незаурядной красоты, данной ему природой. Речь его была примитивной, а лицо стало грубым и отталкивающим из-за пьянства, которое сделалось проклятием его жизни, но былая мужественная красота еще проступала сквозь эту грубую кору. Некогда лицо у него было белым и нежным, почти как у женщины, щеки полыхали здоровым румянцем, а голубые глаза были ясными и светились надеждой. Волосы были светлые, и эти черты явно выдавали его саксонскую кровь note 45. Не столько англосаксонскую, впрочем, сколько американо-саксонскую, но она проявлялась и в сложении, и в цвете волос этого существа, столь близкого к окончательному самоуничтожению. Черты, словно вырубленные топором, и тяжеловесная медлительность движений исчезли из его рода вместе с мощью рук и ног, возможно, под влиянием иного климата, и его профиль поражал изяществом, а рот и подбородок были словно изваяны резцом великого скульптора. Признаться, больно было смотреть на лицо этого человека, погрязшего в пьянстве и быстро терявшего облик, дарованный природой. Тело его пока еще сохранило почти всю былую силу — враг прокрался в крепость втихомолку, но еще не сумел овладеть ею полностью. Бортник вздохнул, глядя на своего помрачневшего спутника, и задумался о том, обладает ли Цветик этой редкостной природной прелестью, конечно, без приобретенных ее братом отталкивающих черт.

Каноэ плыло вниз по течению весь день и следующую за ним ночь. Иногда на пути встречались мелкие помехи, и тем не менее каноэ продвигалось вперед безостановочно и уверенно. Река естественно следовала всем неровностям рельефа, и русло ее прихотливо извивалось, сохраняя направление на северо-запад, а точнее — на запад-северо-запад. Низменности вдоль реки были более «лесисты», как говорят лесорубы, а на возвышенностях по самому берегу редко виднелись прогалины, зато вдали мелькали чудесные, похожие на парк, поляны с очаровательными рощицами.

Пока каноэ неуклонно стремилось к месту своего назначения, беседа между бортником и его спутником тоже не прерывалась. Каждый рассказал другому нечто вроде истории своей жизни; теперь, когда спиртное кончилось, Гершом мог говорить не только разумно, но основательно и со значением. Он продолжал оставаться вульгарным, и это производило неприятное, а подчас и отталкивающее впечатление; но тем не менее своим ранним воспитанием он был обязан одной особенности, свойственной Новой Англии: если она и не давала своим сынам той идеальной выучки, которую они сами склонны себе приписывать, то и не оставляла во тьме беспросветного невежества. Поэтому и Гершом, представитель этой расы, тоже узнал довольно много для человека своего положения в обществе; и эта информация, в сочетании с природной сметливостью, позволяла ему не ударить лицом в грязь в любой беседе. Он был безоговорочно уверен в том, что родиться в стране пуритан — громадное преимущество, и почитал все, что исходило от великого Камня Бларни note 46, далеко превосходящим все подобные чудеса на белом свете; при этом, невзирая на собственную склонность бранить и осыпать насмешками все другие штаты своей страны, он так же решительно отказывался соглашаться с чужим мнением. Бен Боден быстро подметил этот недостаток в характере своего собеседника, слабость, столь широко распространенную, что наблюдательному человеку о ней и напоминать не надо — она неразлучна с провинциальной спесью и наглостью недоучек; и Бен был не прочь ею воспользоваться, как только Гершом в разговоре терял бдительность и подставлял себя под удар. Однако, в общем и целом, их отношения были дружескими; опасности, угрожавшие им в этой глуши, поневоле делали их союзниками, и они продолжали путь, все больше доверяясь друг другу. Гершом, окончательно протрезвев, смог сообщить Бену множество нужных сведений; а Бен, в свою очередь, обладал многими познаниями, которые даже такому представителю избранного народа, как его спутник, было не зазорно позаимствовать. Как мы уже говорили, каждый из них поведал другому краткую историю своей жизни.