Ацтек. Гроза надвигается - Дженнингс Гэри (читать книги онлайн полностью TXT) 📗

Но тогда до всех этих великих событий было еще далеко, и я бесцельно и беспечно блуждал по Тлашкале. И даже то, что я был одним из немногих взрослых, не пострадавших на войне мужчин, особых хлопот мне не доставляло. Если не считать повышенного внимания со стороны многочисленных местных вдовушек, которым надоело спать в одиночестве в своих холодных постелях.

Оттуда я двинулся на юг к городу Чолула, столице земель тья-нья, пожалуй, последнему крупному поселению народа Земли. Нет никаких сомнений, что миштеки, как называли этот народ все, кроме их самих, некогда создали и сохранили на зависть остальным просто удивительную культуру. Например, в Чолуле я видел очень древние сооружения, украшенные мозаикой, подобной тончайшей вышивке. Судя по всему, именно эти здания и послужили образцами для храмов, возводившихся сапотеками в Святом Доме народа Туч.

В Чолуле есть также гора, на вершине которой в ту пору красовался посвященный Кецалькоатлю величественный храм, весьма искусно украшенный цветными рельефными изображениями Пернатого Змея.

Вы, испанцы, сровняли этот храм с землей, но, по всей видимости, все-таки надеетесь почерпнуть кое-что от святости этого места, ибо, как я слышал, собираетесь возвести там христианскую церковь. В связи с чем позвольте заметить, что тамошняя храмовая гора – вовсе даже не гора, а пирамида, рукотворный холм, сделанный из великого множества обожженных на солнце кирпичей. Кирпичей этих, надо думать, там больше, чем шерстинок на шкурах целого стада оленей, а поскольку сложена пирамида была в незапамятные времена, над кирпичами давно образовался слой почвы и они заросли травой. Возможно, это самая древняя пирамида в здешних краях и уж совершенно точно самая большая из всех когда-либо построенных. Да, с виду это теперь самая обычная гора, склоны которой поросли деревьями и кустами, так что смотреться на ней ваша церковь, возможно, будет и неплохо, но, мне кажется, вашему Господу Богу не слишком понравится, что его святилище высится на пирамиде, воздвигнутой в честь языческого бога.

Столицей миштеков управлял не один человек, но двое, равных по могуществу. Их называли Тлакуафач – Владыка Высокого и Тлачиак – Владыка Низменного. Это подразумевало четкое разграничение духовной и мирской власти, но на деле это разграничение было не столь уж четким. Мне рассказывали, что вожди эти зачастую не ладили, а порой и откровенно враждовали между собой, но как раз тогда они, по крайней мере временно, объединились, затеяв какую-то мелкую распрю с Тлашкалой. Что послужило предметом того спора, я уж не помню, но вскоре в город прибыло специально отправленное для его разрешения посольство из четырех знатных тлашкалтеков.

Однако Владыка Высокого и Владыка Низменного не только отказались от переговоров и не приняли миссию, но и приказали дворцовой страже, изувечив посланников, вытолкать их из города древками копий. Четверым знатным тлашкалтекам ободрали с лиц кожу, после чего они, окровавленные и стенающие, побрели обратно. Лица их представляли собой сырое мясо, клочья кожи свисали на грудь, и, я полагаю, все мухи Чолулы последовали за ними из города на север. Я не сомневался, что за таким страшным оскорблением, скорее всего, последует война, а поскольку вовсе не горел желанием защищать чужой город, решил поспешно покинуть Чолулу. Путь мой лежал дальше, на восток.

Перейдя очередную невидимую границу, я оказался в стране тотонаков. Целые сутки я провел в деревушке, на постоялом дворе, из окон которого открывался вид на могучий вулкан под названием Килалтепетль, Звездная Гора. Мне доставляло немалое удовольствие с помощью топазового кристалла рассматривать из утопавшей в зелени деревеньки далекую заснеженную и окутанную облаками вершину.

Килалтепетль – самая высокая гора Сего Мира, настолько высокая, что всю ее верхнюю треть, за исключением того времени, когда происходят извержения и на склоны ее изливается багровая лава, покрывают вечные снега. Мне рассказывали, что когда испанские моряки подплывают к нашему берегу, то первым делом они видят издали снежную белизну вершины днем и красное ее свечение – ночью. Килалтепетль стара как мир, но и по сей день ни один человек, хоть местный житель, хоть испанец, не поднимался на ее вершину. А найдись такой смельчак, его, скорее всего, смели бы оттуда проплывающие над самой горной вершиной звезды.

Пройдя всю страну тотонаков, я вышел к побережью Восточного океана, к живописной бухте Чалчиуакуекан, что означает Место, Изобилующее Красотами. Я упоминаю об этом только в связи с одним маленьким совпадением, о котором мне, конечно, в ту пору ничего не могло быть известно. Прошли годы, опять наступила весна, и уже другие люди впервые увидели эту бухту. Они приплыли на корабле, сошли на берег, объявив его владением испанского короля, водрузили там деревянный крест и флаг цвета крови и золота и назвали это место Веракрус [24].

Здесь океанское побережье было гораздо красивее и приветливее, чем в Шоконочко. Пляжи покрывала не смесь черных осколков застывшей лавы, пыли и пепла, а настоящий мелкий песок белого, желтого и даже кораллово-розового цвета. Океан тут был не зелено-черным, стонущим и бурлящим, а прозрачным, светящимся бирюзовой голубизной, мягким и шепчущим. Он выбрасывал на берег лишь шелестящую пену белого прибоя, а дно его понижалось очень плавно: я мог забрести в воду так далеко, что берег скрывался из виду, а глубина между тем доходила мне всего лишь до пояса. Поначалу я думал, что иду почти прямо на юг, но, оказывается, побережье на самом деле изгибалось огромной дугой, и я сам не заметил, как свернул сначала на юго-восток, потом строго на восток и в конечном итоге отправился на северо-восток. Таким образом, как я уже упоминал ранее, океан, который мы в Теночтитлане называем Восточным, правильнее было бы именовать Северным.

Конечно, будь это побережье сплошной линией окаймленных пальмами пляжей, мне бы, наверное, поднадоела их однообразная красота, однако на долгом пути не раз попадались также и реки, настолько полноводные, что, для того чтобы переправиться на тот берег, приходилось дожидаться появления паромщика или рыбака на выдолбленном из древесного ствола каноэ. Кое-где сухой песок под моими ногами становился влажным, потом – мокрым, а там и вовсе сменялся кишащими насекомыми топями, где вместо приветливых пальм маячили сучковатые мангровые деревья, приподнимавшиеся над трясиной на узловатых, словно старческие ноги, корнях. Пройти через эти болота было невозможно. Так что мне приходилось либо разыскивать рыбачье суденышко, чтобы обогнуть заболоченный участок морем, либо, наоборот, делать огромный крюк, обходя опасный участок пути посуше.

Помнится, однажды ночью я здорово испугался. Мне пришлось в тот раз заночевать на краю болота, а какая уж на болоте растопка, так что костерок мне удалось разложить совсем плохонький, дававший очень мало света. И вдруг, подняв глаза, я увидел в темноте среди мангровых зарослей другой костер, гораздо более яркий. Только вот пламя его имело очень необычный цвет – голубой.

«Ксабай!» – сразу подумал я, поскольку слышал немало историй о призрачной женщине, блуждающей в этих краях, завернувшись в причудливое святящееся одеяние. Если верить этим рассказам, приблизившийся к Ксабай мужчина видит перед собой обворожительную женскую фигуру, на которую наброшена одна лишь только накидка с низко надвинутым капюшоном, скрывающим лицо. Он, естественно, старается ее поймать, а женщина кокетливо отступает до тех пор, пока не заманит беднягу в зыбучие пески, откуда выбраться невозможно. Пески засасывают обреченного, и в самый последний момент Ксабай наконец откидывает капюшон, открывая взору умирающего вместо лица злорадно ухмыляющийся череп.

С помощью кристалла я некоторое время наблюдал за этим мерцающим в отдалении голубым пламенем и, хотя по коже у меня бегали мурашки, в конце концов рассудил так: «Видно, пока она там маячит, мне все равно не уснуть, так почему бы не подойти и не попробовать разглядеть Ксабай получше? Зная об опасности, я наверняка сумею сдержаться и не забрести в зыбучие пески».