Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмен - Ларссон Бьёрн

— Похоже, этот Сильвер — удивительный человек, — продолжал Снельгрейв, — он может любого — и самого хорошего и самого дурного, — заставить плясать под свою дудку. Трелони пришлось дорого заплатить за свою доверчивость и скупость. Многие из тех, кто отправился в плавание, больше никогда не увидели Англию, причём это были в общем-то честные, ни в чём не повинные парни.

— Печальная история, — сказал я. — Если я правильно понял, зная Трелони, он наверняка считает, что это богатство ему легко далось. Это в его стиле.

— К сожалению, вы правы. Угрызениями совести он не страдает. Но чтобы Ливси стал торговать рабами, — ведь он всё-таки доктор!

— Меня это не удивляет. Разве лекарь лучше других людей только потому, что ему время от времени удаётся спасти чью-то жизнь, причём всё равно чью. Без лекарей работорговля просто пришла бы в упадок.

— Похоже, вы очень озабочены этим вопросом.

— Я тоже ходил в море. Вы же знаете бывалых матросов. Они не особенно жалуют докторов, называя их, опять извините меня, капитанским флюгером.

— Я знаю, — сказал Снельгрейв серьёзно. — Именно поэтому мои лекари спят на баке. Я не хочу, чтобы считали, будто я окружаю себя доносчиками.

— Но скажите мне, этот Сильвер, что с ним стало?

Я пристально смотрел в глаза Снельгрейву, и он не отвёл взгляда и не покосился на место моей отрубленной ноги.

— О нём ходят самые фантастические слухи, якобы он живёт кум королю на каком-то острове в Вест-Индии со своей негритянкой и попугаем по кличке Капитан Флинт. Говорят, он возвращался на остров Флинта вместе с молодым адвокатом Джимом Хокинсом, который был юнгой в первом походе, и забрал остатки сокровищ. А человек, которого я сам встречал, спившийся моряк по имени Ганн, утверждал, что Сильвер пребывает в Ирландии, где живёт с женщиной, которую знал ещё в юности и никогда не забывал. Третьи заявляют, что Сильвер поменял имя, точно так же, как когда-то Эйвери, обзавёлся деревянной ногой с ботинком и живёт под чужим именем среди нас. Четвёртые… но хватит уж. Думаю, я мог бы продолжать всю ночь.

— Достаточно, — сказал я и засмеялся, чтобы скрыть своё волнение.

— Об этом даже было в газетах.

— В газетах?

— Да, — продолжал Снельгрейв. — Джон Сильвер да и Флинт стали символом пиратства. Их имена у всех на устах, как будто других пиратов никогда и не было. Капитан Джонсон перевернулся бы в гробу, если бы узнал, что настоящие-то пираты как раз те, кого он не успел описать.

— Да, — сказал я и опять рассмеялся, но в этот раз от души, — точно перевернулся бы, насколько я его знаю. Ну а вы сами? Что вы думаете об этом Джоне Сильвере?

Снельгрейв обвёл взглядом комнату.

— Если я вообще что-то о нём думаю, — сказал он, — то предпочитаю считать, что он сошёл со сцены, удалившись в места, подобные этому.

Я мог бы дать голову на отсечение, что Снельгрейв ни на что не намекает. Если у него и были какие-то предчувствия, значит, он так хорошо скрывал их, что это ускользнуло от моего зоркого взгляда.

— Однако кто знает, — думал Снельгрейв вслух, — возможно, мы все ошибаемся. Этот Сильвер, похоже, живёт не по тем законам, которым подчиняемся мы, обычные смертные. То, что ему удалось сохранить себе жизнь, да в придачу часть сокровищ Флинта — прекрасное тому подтверждение.

— И по каким же законам он живёт? — спросил я.

— Сказочным, — сказал Снельгрейв. — То, что о нём рассказывают, порою так фантастично, что поверить невозможно.

Услышав это, я вновь был вынужден рассмеяться. Снельгрейв явно поднял мне настроение.

— Может быть, вам лучше было бы спросить тех бедняг, чьи дороги пересекались с его дорогой, был ли он сказочной фигурой?

— Может быть. Уж мне-то следовало бы знать о нём, я ведь встречался с настоящими пиратами и знаю, на какие жестокости они способны. Но странно то, что Сильвера, скажем так, не существует. У Джонсона в книге нет о нём ни слова. И в списках Адмиралтейства его нет. Я сам пытался в этом разобраться.

— Разобраться в чём?

— В данном вопросе. Пытался решить загадку Джона Сильвера.

Поистине мне было нелегко сохранять маску на лице и самообладание. По какому праву этот человек интересуется мной, разбирается в данном вопросе, как он выразился, чёрт побери, будто я всего лишь какой-нибудь грота-рей?

— С какой целью? — спросил я. — Чтобы его повесили?

— Ничуть не бывало! — запротестовал Снельгрейв. — Подобное не в моём духе. Наоборот. Я просто восхищаюсь этим парнем. Я хотел бы знать, что он за личность на самом деле.

— Тогда я, во всяком случае, солидарен с вами, — вырвалось у меня.

— Вы тоже? — спросил Снельгрейв.

Вот сейчас, сейчас это произойдёт, подумал я, но ничего не случилось.

— Да, — сказал я, — судя по вашим словами, он был странный тип. Помимо всего, я всегда питал слабость к занятным историям. Этому меня научили на баке.

— Ну, тогда у меня есть для вас кое-что интересное.

Он ушёл, а я так и не раскусил его, но, возможно, и он не сумел распознать, что я за птица. Я правил нашей беседой, осторожно лавируя между опасными рифами — темами, касающимися Джона Сильвера. Но одно я чётко прояснил: стоит мне ступить на бристольскую землю, я тут же окажусь на виселице. Не из-за Трелони. Насколько я понял, он всё-таки сдержал слово и не стал в моё отсутствие привлекать меня к суду за убийство и бунт. Но история о том, как сокровища Флинта были найдены и попали не в те руки, широко распространилась. И сам факт, что я остался на свободе, наверняка разбогател и, возможно, счастлив, естественно, костью стоит в глотке праведников. Но, хоть петля и маячила над моей головой, у меня не было оснований отчаиваться. Я конечно, кость в горле, бельмо на глазу, но я живой. Я существую, это неоспоримо, и даже в нескольких экземплярах, обо мне не забыли, что бы об этом ни говорили мои собратья.

На следующий день я переговорил с Джеком насчёт праздника, указав, что это должен быть пир, как в старые добрые времена, когда в радости познаешь, для чего родился. Я предложил ему не скупиться, устраивая пир ради Снельгрейва и его команды. Около полудня мы оставили наш форт, имея с собой продукты и напитки на всех. Джек остался на берегу, чтобы подготовить всё для отменного окорока. Ему, прожившему год в Вест-Индии и часто общавшемуся с пиратами и буканьерами, не нужны были никакие наставления в таких делах. А сам я погрёб на шлюпке к «Очарованию Бристоля», и меня, как мешок, подняли на борт при помощи талей, будто я был настолько стар, что уже не мог влезть сам по верёвочному трапу со своей одной ногой.

Снельгрейв встретил меня с распростёртыми объятиями, провёл по кораблю, представив морякам, которые ответили радостными возгласами, а затем в каюту в кормовой части, где был накрыт стол для обеда. Снельгрейв сразу же спросил, в чём мы нуждаемся, и я назвал порох, соль и лампадное масло, помимо того, о чём мы уже говорили, то есть зеркала и книг. Указав на завёрнутый в мешковину предмет, Снельгрейв сказал, что это подарок от него лично. Потом он позвал юнгу, прислуживавшего ему, и попросил его, да, именно попросил, а не приказал, отнести свёрток и другие товары в большую шлюпку. Я положил на стол мешочек с монетами.

— Я и раньше был плохим коммерсантом, а теперь и вовсе не слежу за ценами. Здесь двадцать испанских пистолей. Достаточно?

— Более чем достаточно. Это почти столько же, сколько фунтов, по нынешним временам.

— Тогда оставьте себе разницу и разделите её среди своих людей.

— Очень щедро и великодушно, — произнёс Снельгрейв.

— Великодушно? — возразил я. — Вряд ли. Я совершаю добрые поступки, когда на меня находит такой стих. Не более того.

— Именно так, — сказал Снельгрейв.

За столом мы говорили о морских путешествиях. Как и положено когда моряки собираются вместе, будто бы эта тема не надоела им на корабле. Снельгрейв также взволнованно рассказывал о крупных махинациях, раскрытых в Компании Южных морей, сотрудники которой, и высшие, и низшие чины, растратили тысячи фунтов из кассы Компании.