Золотая Кастилия (сборник) - Эмар Густав (прочитать книгу txt) 📗
Почти посреди главной улицы этого города находился дом из красного кирпича, крыльцо которого, поддерживаемое двумя колоннами художественной работы, вело на широкий двор, в центре которого находился колодец. Крыльцо с двойной лестницей вело в главный корпус здания, с правой и левой стороны которого стояли башенки, украшенные затейливой резьбой.
В тот день, когда начинается наша история, к восьми часам утра величайшее оживление царило в этом доме, бывшем тогда гостиницей, которой теперь, без сомнения, не существует. Суетившиеся слуги входили и выходили, одни путешественники приезжали, другие уезжали, пеоны седлали лошадей или водили их к водопою, крики и ругательства смешивались в воздухе с живым говором, свойственным южным народам.
В самую оживленную минуту на двор въехал всадник, закутанный в широкий плащ. Один из пеонов, без сомнения поджидавший его приезда, быстро приблизился к нему, схватил поводья его лошади и, когда всадник слез с лошади, сказал ему на ухо вполголоса:
— В церкви Мерсед.
— Благодарю, — ответил всадник так же тихо и, вложив золотую монету в руку пеона, повернулся, не занимаясь своей лошадью, прикрыл складками плаща лицо, вышел со двора и направился большими шагами к церкви, находившейся на этой же улице, только несколько повыше.
Как и все церковные испанские строения, церковь Мерсед в городе Сан-Хуане смотрелась настоящей игрушечкой и снаружи и внутри. Если не считать двух женщин, закутанных в мантильи, стоявших на коленях и, по-видимому, набожно молившихся, церковь была пуста. При звуке шагов вошедшего, шпоры которого зазвенели о плиты, они обернулись. Незнакомец устремил на них проницательный взгляд, потом дошел до исповедальни, находившейся в углу боковой капеллы, остановился, сбросил свой плащ, скрестил руки на груди и застыл в ожидании. Обе женщины, шепотом обменявшись несколькими словами, встали; одна направилась к двери, другая с робким и боязливым видом пошла прямо к исповедальне, возле которой стоял молодой человек. В нескольких шагах от него она приподняла свою мантилью и открыла восхитительное личико шестнадцатилетней девушки, о каком только мог мечтать поэт. Молодой человек почтительно ей поклонился и прошептал голосом, прерывавшимся от волнения:
— Да благословит вас Бог, Хуана, за то, что вы согласились на это крайне важное свидание!
— Может быть, я поступила нехорошо, — отвечала она тоном невыразимо грустным, — но я не хотела уезжать, не простившись с вами еще раз.
— Увы! — прошептал он. — Разве ваш отъезд так близок?
— Сегодня вечером — завтра, уж никак не позже, фрегат, на котором мы поплывем, должен отчалить, скоро мы расстанемся навсегда. Вы забудете меня, Филипп…
— Забыть вас, Хуана! О, вы этого не думаете! — вскричал он горестно.
Молодая девушка печально покачала головой.
— Отсутствие — все равно что смерть, — прошептала она. Молодой человек бросил на нее пристальный взгляд и,
схватив руку, которую нежно пожал, спросил дрожащим голосом:
— Стало быть, вы забудете меня, Хуана?
— Я? О, нет! — воскликнула она. — Я умру, верная моей первой, моей единственной любви. Но вы, Филипп, вы молоды, вы хороши собой… вы будете отделены от меня бескрайним морем, вы не увидитесь со мной больше, и другая женщина изгонит любовь ко мне из вашего сердца, а воспоминание обо мне — из вашей памяти.
Наступило короткое молчание.
— Хуана, — произнес молодой человек, — верите ли вы моей любви?
— Да, Филипп, верю, верю всеми силами моей души.
— Если так, то почему же вы сомневаетесь во мне?
— Я не сомневаюсь в вас, Филипп… увы, я боюсь будущего.
— Будущее в руках Бога, Хуана. Он, разлучающий нас сегодня, может, если Ему будет угодно, соединить нас когда-нибудь.
— Никогда не увижу я Эспаньолы, — прошептала она, — я чувствую, я умру в этой дикой и неизвестной стране, где меня заставляют жить вдали от всего, что я люблю.
— Нет, вы не умрете, Хуана, потому что если не можете вернуться вы, бедное дитя, то я мужчина, я силен, я сумею приехать к вам.
— О!.. — вскричала она с радостью. — Но нет, — прошептала она тотчас, — я не смею верить такому счастью.
Филипп грустно улыбнулся, услышав эти слова.
— Дитя! — сказал он с нежностью.
Молодая девушка бросила на него долгий взгляд из-под полуопущенных ресниц.
— Вы гордый и храбрый дворянин, Филипп, — сказала она, — может быть, многие женщины оспаривают честь союза с вами, между тем как я только бедная девушка…
— Что вы хотите сказать, Хуана? — продолжал он с волнением. — Разве я не люблю вас и не предпочитаю вас всем остальным?
— Да, вы так думаете, Филипп. Вы искренне так говорите, но наступит день…
— Никогда, повторяю вам, Хуана!
Она несколько раз печально покачала головой. Молодой человек с удивлением наблюдал за ней, не понимая этого упорного недоверия.
— Филипп, — сказала она наконец печальным тоном, от которого сердце молодого человека мучительно сжалось, — сегодня, может быть в последний раз, позволено нам видеться, дайте мне все сказать, друг мой, — прибавила она, приложив свою крошечную ручку к его губам, как бы не позволяя ему прерывать ее. — Я не хочу расстаться с вами так, чтобы вы не знали, кто я. Вы знаете только мое имя. Два месяца тому назад молодая девушка, неблагоразумно отважившаяся выехать верхом на большую равнину, подверглась нападению бешеного быка. Свирепое животное, разорвав двух лошадей, ранив и обратив в бегство слуг, опустив голову и со страшным ревом бежало за ней; молодая девушка, вне себя от испуга, скакала по равнине, уносимая своей лошадью и чувствуя позади себя необузданный бег быка, приближавшегося к ней с головокружительной быстротой. Вдруг в ту минуту, когда последняя надежда оставляла ее, когда она уже вручала Богу свою душу в последней молитве, какой-то человек решительно бросился между ней и быком и выстрелил в обезумевшее животное из ружья; бык рухнул наземь и с ревом бессильной ярости издох у ног своего победителя. Этой молодой девушкой была я, Филипп, ее спасителем — вы. Вы помните это страшное приключение, не правда ли?
— Да, Хуана, помню и благословляю его, потому что ему я обязан счастьем нашего знакомства! — с чувством воскликнул он.
— Теперь слушайте меня, друг мой. Вы, быть может, предполагали, видя меня роскошно одетой и окруженной многочисленной прислугой, что я богата и принадлежу к благородной фамилии.
— Я ничего не предполагал, Хуана, я вас полюбил, вот и все.
Она вздохнула, смахнув слезу.
— Меня зовут Хуана, — продолжала она, — я никогда не знала ни отца, ни матери. Мне сказали, что мой отец был убит на войне до моего рождения, а моя мать умерла, дав мне жизнь. Вот все, что я знаю о своем семействе, даже имя моих родителей никогда не произносилось при мне. Мои первые годы покрыты завесой тайны, которой я никогда не могла приподнять, я не помню ничего; только мне кажется, что я жила в другой стране, я долго оставалась на море и, прежде чем поселилась на Эспаньоле, жила в краю, где небо не так чисто, деревья темнее, а солнце холоднее… но это только предположения, ни на что не опирающиеся. Мне кажется также, что я слышала и сама говорила на другом языке, не на кастильском, но какой это язык, я сказать не могу. Одно я знаю точно: мне покровительствует могущественная фамилия, постоянно наблюдающая за мной и никогда не теряющая меня из виду. Дон Фернандо д'Авила не родня мне, мне это известно наверняка. Это выслужившийся солдат, который, по всей вероятности, обязан высоким положением, которого он достиг, и еще более высоким положением, которое ему обещано, только попечению, которым он окружал мое детство. Вот и вся моя история, Филипп, она очень коротка, очень мрачна и очень таинственна; но я обязана из любви, которую испытываю к вам, обязана из уважения к самой себе познакомить вас с ней, и, убежденная, что исполнила священный долг, я без ропота покорюсь вашей воле, какова бы она ни была.
Молодой человек с минуту смотрел на молодую девушку с необъяснимым выражением, в котором смешивались любовь, стыд и горесть.
