Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмен - Ларссон Бьёрн
Наконец эта юдоль плача мне осточертела, и я гаркнул — голосом, который, похоже, проникал в человека до мозга костей, во всяком случае, его хватило на то, чтобы достичь всех закоулков грузовой палубы длиной в семьдесят футов.
— А ну прекратите стоны! Нечего сдаваться из-за какого-то ветра!
— Объясни этим кретинам, — попросил я Джека, — что мы не собираемся тонуть.
— Они не слушают, — бодро доложил Джек. — Они уверены, что пришла их погибель.
— Мало ли в чём они уверены! — снова заорал я. — Я не намерен терпеть их идиотизм, заруби это себе на носу! Слушай меня. Расскажи им, что у нас хороший корабль, что при таком ветре беспокоиться совершенно не о чем. Скажи, что я видел не одну сотню таких бурь и вроде ещё жив, хотя сейчас и не в лучшем состоянии. Пускай уразумеют, что, когда судно начинает мотать из стороны в сторону, многих укачивает и тут нет ничего особенного. Это пройдёт. Во всяком случае, подохнуть от морской болезни невозможно, даже при большом желании.
Джек не возлагал больших надежд на моё воззвание, но в конце концов я убедил хотя бы его, что сказал истинную правду, и он начал что-то бормотать нашим ближайшим соседям по обе стороны. Тон у него, однако, был малоубедительный.
— А ещё говорит, он из племени сакалава! — презрительно бросил я.
Де успел я опомниться, как почувствовал у себя на шее две бессильные руки.
— Ты что, собираешься задушить собственного брата? — весело поинтересовался я.
Руки тотчас выпустили шею, и в следующий миг я услышал в темноте какое-то квохтание. По-моему, Джек смеялся, чёрт бы его подрал, и всё же я немного гордился тем, чего мне удаётся достичь, когда я в ударе. Я всегда умел пробуждать в людях желание жить. Однако лёгкой жизни я никому не обещал, скорее я делал её ещё сложнее. Одно не даётся без другого, таков мой урок, если кто в состоянии его усвоить.
Когда Джек заговорил снова, он, по крайней мере, постарался быть услышанным всеми. Далеко не сразу, но стенания и вой улеглись до переносимого уровня.
Это повысило моё и так улучшившееся настроение, и я стукнул Джека, как мне думалось, по спине, но попал в солнечное сплетение, так что у того перехватило дух.
— Прости, друг! — великодушно сказал я. — Мне кажется, мы уже можем заняться делами.
— Делами? — удивился Джек.
— Прежде всего, — пояснил я, — надо добиться, чтобы вся эта компания понимала нас. Если мы хотим удержаться на плаву, пасти твоих земляков должны разеваться не только для жратвы. Молчание равносильно смерти, запомни это. Если нам удастся понимать друг друга, мы сумеем устроить сладкую жизнь кое-кому на этом судне и таким образом отомстить. Мы имеем на это право.
Не сразу, но Джек заразился моим рвением и начал рассылать по всему трюму вопросы и ответы.
Полных два дня ушло у нас на наведение элементарного порядка. Уверяю вас, это была нелёгкая задача, тем более что мы не могли переписываться. Нужно было разместить знающих чужие языки так, чтобы любое сообщение возможно быстрее доходило до каждого. Кое-кто знал английский, и больше сотни чернокожих — по два или несколько туземных наречий. В своё время многие стали военной добычей и подолгу, иногда годами, оставались невольниками в соседних племенах, пока какой-нибудь царь или вождь не решал отхватить за них куш, продав в рабство белым. Увы, в этом отношении африканцы ничуть не лучше нас.
Я спросил Джека, есть ли на судне его непокорные соплеменники и он назвал мне свыше десяти имён, ни одно из которых нельзя было выговорить, не сломав язык. Зато все они принадлежали к племени сакалава, а когда Джек поведал мне, что он потомок одного из племенных царьков, я тут же смекнул, что, во всяком случае, сородичи будут более или менее слушаться его и подчиняться приказам. С них-то я а начал свою грандиозную перетряску трюма, первой целью которой было сыграть злую шутку со Скьюдамором.
Переполох поднялся страшный. Туземцы ползали на карачках и на брюхе, ковыляли и семенили, обходили друг друга, пролезали под или сверху, застревали, толкались, возились и копались, и всё это парами в неразлучном единении с товарищем. Проще всего было, когда оба партнёра соглашались на перемещение и отправлялись в путь совместными усилиями. Другим приходилось таскать за собой громоздкие тюки, либо потому, что их товарищи были больны и уже не могли самостоятельно передвигаться, либо потому, что те сдались, утратили всякую надежду, то есть фактически тоже были больны, только головой. Третий вариант заключался в том, что это были мертвецы, которых просто ещё не успели бросить за борт.
Совсем избежать стонов и гама было невозможно, но я хотя бы сумел внушить невольникам, что, если наши перемещения будут обнаружены, кто-нибудь из нас непременно кончит свои дни на рее, как трое надсмотрщиков.
К утру большинство обитателей трюма, включая меня, дошло до полного изнеможения, и, когда пришёл с обходом Скьюдамор, половина ещё храпела. Я же приберёг свои последние силы для того, чтобы полюбоваться на физиономию лекаря. Зрелище было незабываемое. Вероятно, он сразу заметил неладное, потому что, спустившись по трапу, застыл на месте.
— Они спят! — воскликнул Скьюдамор, обращаясь к Тиму Эллисону, самому молодому из матросов на «Беззаботном», которому пришлось взять на себя мою незавидную работу по наведению чистоты в этом аду.
— А чего им ещё делать? — резонно спросил Тим.
— Обычно они вроде кошек, Тим, спят с открытыми глазами и навострив уши. Стоит им заслышать наши шаги, как они уже проснулись. Боятся, что мы прибьём их во сне. А теперь они дрыхнут без задних ног. Видимо, ночью тут что-то произошло. Только что? Будь настороже, Тим! С ними надо держать ухо востро.
— Да, сэр.
Скьюдамор сделал несколько нерешительных шагов вперёд и склонился над первым больным. Представляю, как он выкатил свои хитрющие глаза.
— Что за чертовщина?! — воскликнул лекарь.
Тим поспешил к нему.
— А что такое? — осведомился он.
— Что такое? — пробормотал себе под нос Скьюдамор, не веря своим глазам. — Вчера этот черномазый помирал от лихорадки. Я уже, можно сказать, списал его со счетов. А теперь он спит сладким сном и, насколько я понимаю, не больнее нас с тобой.
— Так это хорошо, сэр, — сказал Тим. — Значит, вы его вылечили.
— Может быть, — задумчиво произнёс Скьюдамор. — Может, и вылечил.
Однако смятение в его вероломной душонке только усилилось, когда он прошёлся по списку и осмотрел других больных. По стечению обстоятельств, все числившиеся у него больными за ночь вроде как выздоровели. Тим заговорил о чуде, но Скьюдамор был не дурак. Он стал носиться взад-вперёд по трюму и вскоре обнаружил некоторых из тех, кому оставалось мало надежд в этой жизни. Лекарь разразился проклятиями, потому что теперь ему нужно было начинать всё сначала, то есть заново осмотреть каждого. На это ушёл почти целый день, к концу которого Скьюдамор был настолько зол, сбит с панталыку и измотан, что я от души расхохотался. Естественно, передо мной не замедлил вырасти лекарь — с видом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Ну и видок у тебя сегодня, — сказал я. — Небось, встал не с той ноги.
— Не знаю, что тебя так развеселило, Сильвер, — прошипел он, — но хочу тебе кое-что напомнить. Твоя жизнь в моих руках.
— Я этого не забыл, Скьюдамор. И очень даже тебе благодарен.
— Не пытайся обмануть меня, Сильвер. Со мной такие штучки не проходят!
— Да что ты, Скьюдамор, я ж понимаю, по части обмана ты сам кому угодно сто очков вперёд дашь.
— Твоих рук дело? — спросил он.
— Какое дело? — на голубом глазу спросил я.
— Игра в прятки с туземцами.
— Прости великодушно, Скьюдамор, но я никак не возьму в толк, о чём ты.
— Ой ли?
— Клянусь честью…
— Честью! — желчно рассмеялся он. — Чего стоит твоя честь?
— Чего бы ни стоила, она не продаётся, — сказал я. — Если ты мне не веришь, я не виноват. Я и так достаточно наказан и не обязан отвечать ещё за твою тупость.
