Синее безмолвие - Карев Григорий Андреевич (читать книги онлайн TXT) 📗
Качур подплыл совсем близко, и Прохор видел через иллюминатор, как внутри огромного шарообразного медного шлема корчится в злом беззвучном смехе красная рожа.
Прохор не мог ни защищаться, ни ответить врагу, ни позвать на помощь. Он только мог высказать ему свое презрение. И Прохор повернулся спиной к Качуру: я не боюсь смерти, я презираю тебя.
Но Качур снова появился перед Демичем и снова начал жестикулировать. Он написал пальцем в воде слово «Люда». Это Прохор хорошо понял. Но потом Качур начал качать в сторону шлемом и водить перед собой рукой, будто отрицая это слово. Нет, не Людмила была причиной мести.
Качур показал себе на грудь, потом в глубину, где находилась затонувшая субмарина: я был там. Потом показал на Прохора и на глаза: ты видел меня, там, у субмарины.
Дальше жесты приобрели для Демича предельную ясность: он читал их так же просто, как если бы Качур говорил ему на обычном человеческом языке:
— Ты узнал мою тайну, — рассказывал жестами Качур. — Это я хотел подорвать субмарину. Ты — обезвредил мину. Теперь ты узнаешь мою тайну до конца: я — враг. Но больше этой тайны никто не узнает. Она умрет вместе с тобой. Я тебя распутывать не стану, скажу там, наверху, что ты уже готов. А на палубе нет другого водолаза, который мог бы спуститься на такую глубину — все глубоководники находятся в рекомпрессионных камерах после тяжелых спусков!
Затем Качур показал Демичу, что он спустится к месту зацепа шланга и еще больше запутает его, пережмет, чтобы Прохор задохнулся без воздуха и чтобы никто не узнал истинной причины его гибели.
Дьявол в скафандре растаял во мгле, и Демич остался один. Один в синем безмолвии, прикованный к нему, теряя силы, не имея возможности дать знать наверх о себе.
Прохор повернулся иллюминатором вверх, будто старался рассмотреть с сорокаметровой глубины звезды. Но вверху, кроме седеющей мглы, ничего не было видно. Серая мгла вверху, черная бездна внизу — вот все, что осталось. Нет, не страх перед неизбежной гибелью одолевал Прохора. Его одолевала напряженная работа мозга. Неотрывно глядя в синюю толщу воды на изредка проплывающие мимо него светло-зеленые искры морских бактерий и горящие белым неярким светом медузы, он пытался собрать мысли. Все сплеталось, перепутывалось, взаимно пронизывалось, как наплывающие друг на друга кадры в кино. Родное, не забываемое село Оренда и Южноморск, дед Кость и мать, Олянка на высоком берегу пруда и залитый электричеством перрон в минуту отхода поезда с демобилизованными товарищами, давняя горечь несправедливых обвинений в дезертирстве и гордая радость за отца, и нежная безмолвная любовь к Людмиле, Ленька, расцветающий всеми веснушками от счастья, и медленно шевелящие клешнями крабы, поджидающие утопленников, и комнатка на Загородной, где ждет его Люда, и качающийся на беседке Качур, и сидящие в обнимку в затонувшей лодке подводники — все это путалось в его сознании безнадежным клубком без конца и без начала. И Прохор пытался что-то рассмотреть и понять в этом шевелящемся клубке. И он увидел вдруг себя, как постороннего человека. И ему стало безмерно стыдно и горько за себя. «Сам виноват, — подумал о себе Прохор, как о ком-то другом. — Сам, сам!» Ему больше, чем кому другому, было известно о Качуре, и он больше, чем кто другой, оставлял его без внимания, не хотел приглядеться к нему, не хотел разобраться, сопоставить факты. Не хотел довести дело до конца, как говорил Павел Иванович. А значит, уступал.
Очевидно, он все-таки что-то понял в этом клубке видений и почувствовал, что возмужал враз, как враз, внезапно лопается почка, выбрасывая из себя лист. И как ни тяжело ему было от этих мыслей, слезы уже больше не выступали на его глазах…
Вверху нет водолазов, которые могли бы ему помочь. Но Прохору надо вырваться отсюда. Хотя бы на одну минуту, хотя бы для того, чтобы рассказать о Качуре, чтобы взглянуть на солнце и произнести всего два слова: «Качур — предатель!»
На лбу появилась испаринка, стало трудно дышать. Качур выполнил угрозу, где-то зажал шланг.
Прохор снова беспомощно посмотрел вверх:
— Пропал! Не вырвусь!
Помощи ждать неоткуда. Прохор в отчаянии начал дергать воздушный шланг, может быть, хоть кто-нибудь обратит взимание на эти рывки… Еще… еще… еще изо всей силы… Прохор глотал последний воздух и чувствовал, что теряет сознание…
Бум! Ударил пожарный колокол. Или это склянки бьют на корабле?
Прохор напрягал мускулы живота и груди, втягивая скупые остатки воздуха. Страшная боль разрывала грудь.
В ушах зазвенело сильнее: бам-бам-бам-бам — била Люда по клавишам пианино. Как в безалаберно смонтированном кинофильме, он видел то багровый закат, полыхающий над морем, то щедро разлитый серебряный свет луны над Южноморском и призрачные, будто стеклянные, ветки цветущей вишни, то большие Людины глаза расплывались перед самым его лицом в огромные синие круги. Снова бамкнуло пианино, брызнул Людмилин смех… Оревуар! — прогремел вдруг над самым ухом Олефиренко, и все внезапно затихло, кадры дурацкого кинофильма начали наползать друг на друга, все спуталось в кроваво-красном тумане.
Все! Кончено.
ЛЕНЬКИН СЕКРЕТ
А у Леньки действительно был секрет.
В тот вечер, когда Прохор и Людмила любовались звездами на берегу моря, Ленька нимало не огорчился, не застав их дома.
— Эх, и подначу же я Арсена, вот посмеюсь над рыжим. Он-то не пропустит субботы, придет.
Заметив прошмыгнувшего в калитку Качура, Ленька притаился за дверью, чтобы понаблюдать, как у того вытянется физиономия, когда увидит пустую комнату и прочитает Людину записку на столе. «Ленюшка. Мы ушли к к морю. Ешь картофельные оладьи и не скучай. Люда». Ешь оладьи! Три «ха-ха»! Ленька обязательно предложит Качуру полакомиться холодными оладьями, зная, что тот их терпеть не может.
В коридоре послышались осторожные кошачьи шаги водолаза. Но Качур не открыл двери, прошел мимо и также осторожно начал подниматься по скрипучей лестнице на второй этаж.
— Вот те на! — удивился Ленька и, тихонько приоткрыв дверь, выглянул в коридор.
Качур поднялся на площадку, без стука, словно его там ожидали, быстро открыл дверь Масютиной квартиры и скрылся за нею.
— Фить-ю-ю! — присвистнул Ленька, в несколько прыжков выскочил на второй этаж и припал ухом к Масютиной двери: интересно, что же там нужно рыжему водолазу?
Но за дверью было тихо. «Тут прихожая, — вспомнил Ленька расположение Масютиной квартиры. — Слева — кухня, прямо — большая комната, спальня, а справа — маленькая, горница». Ну, конечно же, Масюта не поведет гостя ни в кухню, ни в спальню. Ах, как хотелось Леньке побывать сейчас в Масютиной горнице, посмотреть, что делают Арсен с этой старой жадюгой Масютой. Наверное, выпивают. Так вот откуда он приходит к ним выпивши!
Ленька постоял несколько секунд у двери с озадаченным видом, потом вдруг хлопнул себя ладонью по большому загорелому лбу и ринулся с лестницы вниз, во двор, забыв даже запереть свою комнату.
Месяцев пять тому назад он с главным дворовым озорником Юркой Сыропятовым лазили на чердак собирать голубиные яйца. Из щелей и дыр в старой крыше торчали столбики света, в которых клубилась пыль. Было жарко, как в бане, в горле першило от паутины, прелой соломы и голубиного помета. Ленька боялся летучих мышей, которых, как говорил Юрка, на чердаке было видимо-невидимо, и когда взлетали, свистя и хлопая крыльями вспугнутые голуби, Ленька втягивал голову в плечи и боязливо прижимался к шершавым стропилам. Он хотел уже уговорить Юрку уйти с чердака — пропади они пропадом те яйца! Но Юрка тихонько свистнул и прошептал откуда-то из темноты:
— Лень, ходы сюды! Я чудо знайшов.
Можно было, конечно, послать Юрку ко всем чертям с его чудом, но нельзя же показать себя трусом. Ленька, осторожно ступая и спотыкаясь о балки, пошел вперед. Сквозь столбик света к Леньке протянулась Юркина рука.
— Ш-ша! Тыхо, — прошипел Юрка и, усадив Леньку рядом с собой у дымохода, добавил: — Слухай…
