Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмен - Ларссон Бьёрн

— Ясное дело, позволю. Присваивайте на здоровье!

Однако же я несколько удивился, когда господин вытащил перо и записал мою мысль чёрным по белому.

— Я записываю, просто чтобы не забыть, — пояснил он, отложив перо. — Сами видите, я уже немолод и боюсь полагаться только на память. Мне ведь нужно запоминать бесконечное множество вещей.

Он как будто погрузился в раздумья об этом, пока его внимание нова не обратилось ко мне.

— А вы? — осведомился он. — Что интересного вы находите в казни для себя?

Он задал вопрос с самым невинным выражением лица, но я мгновенно смекнул, что он, при всём своём дружелюбии, водит меня за нос. Ведь теперь я был лишён возможности ответить так, как намеревался, поскольку меня бы причислили к тем, кто живёт под угрозой виселицы, кто идёт широкой дорогой и от имени кого я только что выступил. А может, старик с самого начала раскусил меня по повадке либо по платью и нарочно подбил выдать себя? Кто он такой и чего добивается? Во всяком случае, он заставил меня проглотить язык, пусть даже ненадолго, а это было непозволительно.

— Надеюсь, вы не в обиде на меня, — сказал он, словно прочитав мои мысли. — Я вовсе не собирался лезть к вам в душу. Просто я случайно заметил слишком большое внимание, которое вы уделили трём несчастным, что виднеются вдали, и мне стало любопытно. Любопытство — ещё одна моя дурная привычка.

— Значит, у нас есть кое-что общее, — проговорил я с облегчением оттого, что могу повернуть разговор в другую, как мне казалось, более благоприятную для себя, сторону. — Мне, например, очень хочется знать, с чего это вы, судя по всему джентльмен, сидите, обложенный бумагами, тут, в «Кабачке ангела», в матросском квартале под названием Уоппинг, и шпионите за простыми людьми вроде меня.

— Именно шпионю! — заквохтал мой собеседник. — Вы — возможно, невольно — употребили самое что ни на есть подходящее слово. Я действительно шпионю и всегда шпионил, сколько себя помню. Однако не за одними простолюдинами, к которым, кстати, ни в коем случае нельзя отнести вас. Вы правы, я шпионю, но за всеми подряд и без разбору, независимо от того, высокого или низкого они звания, законопослушны или нет, добропорядочны или злокозненны. Я просто заделался архивариусом нашей эпохи.

Я попробовал жестом показать, что тоже хочу получить слово, но он умудрился не понять меня.

— Вы мне не верите? — спросил господин. — Тогда посмотрите сюда!

Он сунул мне под нос бумагу.

— Я составлял эту опись месяцами. Да-да, я убил несколько месяцев своей жизни на то, чтобы всё сосчитать.

Незнакомец как будто жаловался, хотя на самом деле он весь светился довольством — очевидно, был очень горд собой.

— Странно, не правда ли, что никто кроме меня не знает, сколько всякой всячины сосредоточено в этом муравейнике под названием Лондон? Я справлялся в Королевской канцелярии и в парламенте, у мэра и в Налоговом управлении, но ни одна душа, представьте себе, ни одна живая душа не имеет описи. Пришлось самому сосчитать всё, начиная от мясных рынков, коих, как вы можете убедиться, четырнадцать, и кончая тюрьмами, коих оказалось целых двадцать семь штук, вероятно, столько же, сколько во всех столицах континентальной Европы вместе взятых. Вы, конечно, понимаете, что такой ценой нам даётся возможность жить в стране, претендующей на звание самой свободной в мире. Я сосчитал умерших и захороненных, а также живых и прошедших обряд крещения, больных и излечившихся в лазаретах, собранных в приюты бродяг и попрошаек, приговорённых к смертной казни и помилованных… в общем, я сосчитал всех. Ещё и церкви. Смотрите! В Лондоне триста семь церквей, из которых пятьдесят только намеченных к строительству, причём я не включил сюда молельные дома диссентеров, [13] поскольку, согласно букве закона, их как бы не существует. Разумеется, я не мог не задаться вопросом, нужно ли нам такое множество церквей, ведь их в три раза больше чем школ и в пятнадцать раз больше чем больниц. Насколько я понимаю, милорд, ответа на этот вопрос нет. Впрочем, количество церквей ещё может показаться недостаточным, если принять во внимание огромное число тюрем, в первую голову обычных, но ведь есть и долговые тюрьмы, куда позволяют заключать себя по доброй воле более состоятельные граждане, пока не будет выплачен их долг или их дело не закроют, — только бы избежать позора попасть в обычную тюрьму. Да, так-то вот у нас всё устроено, в чём легко убедиться, взяв на себя труд оглядеться по сторонам в качестве шпиона, как вы изволили выразиться, и заняться вычислениями, стать счетоводом жизни. Не удивительно ли? Вы можете себе представить (а вы наверняка этого не знали), что в Лондоне есть десять частных долговых тюрем, за услуги которых к тому же следует платить и в которые люди действительно идут сами, только бы избежать позора?

— Нет, чёрт возьми! — необдуманно вскричал я. — Такого я себе представить не могу.

Не успел я выпалить эти слова, как сообразил, что опять проговорился. Вместо того чтобы ответить на мой вопрос о том, кто он такой и чем занимается, старик оживлённо и с нескрываемым удовольствием разглагольствовал о своих подсчётах, чтобы потом ошеломить меня сугубо личным вопросом. Мне оставалось только откланяться. Так я, во всяком случае, понимал честную игру.

— Я подозревал это, — с улыбкой произнёс старик.

— Что вы такое подозревали? — крайне осторожно спросил я.

— Что вы не из тех, кто станет платить за удовольствие оказаться за решёткой, только бы избежать позора.

Я хотел возразить, однако старик опередил меня.

— Пожалуйста, не обижайтесь, мне уже второй раз приходится говорить об этом, но у меня, как вы могли заметить, есть дурные привычки. Я всю жизнь посвятил изучению людей и не упускаю возможности проверить свой опыт и свои познания. Я обнаружил, что существуют люди, вроде вас, милорд, которые словно создают вокруг себя свободное пространство. В их взгляде и манере держаться есть нечто… если позволите так выразиться, а вы, конечно, позволите… нечто напоминающее пиратов, или морских разбойников, причём я имею в виду не простую матросню, которая подаётся в искатели приключений, дабы избежать кулаков и плётки или будучи вынуждена при захвате судна выбирать между пиратством и смертью. Нет, у меня в голове громкие имена вроде Дэвиса, Робертса и Моргана, ребят, которые до конца испили чашу свободы и уже не могли обойтись без оной. Я прав?

Старик выжидательно посмотрел на меня, и я заколебался под его, взглядом. Однако я побаивался отвечать — не дурак же я, в самом деле — и предпочёл рассмеяться, хотя и довольно натужно.

— Надеюсь, вы не воображаете, — наконец сказал я, — что я возьму и выложу вам, человеку, который запросто может оказаться прокурором или таможенником… так, мол, и так, я пират… если бы, вопреки ожиданиям, я им был.

— По-моему, вы меня неправильно поняли, — отвечал он с прежней доброжелательной и лукавой усмешкой, — не говоря о том, что я никоим образом не представляю руку закона. Я вовсе не собирался предъявлять вам обвинение в пиратстве, тем более в виду ужасающего зрелища, которое открывается нам за окном. Просто я из чистого любопытства спросил себя: а нет ли у вас чего-то общего с теми висельниками?

— Откуда мне было знать, куда вы клоните? — отозвался я.

— Возможно, — неутомимо продолжал старикан, — сами вы считаете себя совершенно непохожим на других, уникальным человеком. Увы, таких людей, как я убедился, тоже довольно много, особенно среди аристократии, хотя, если говорить честно, мой опыт показывает, что по сути дела за таким самомнением не стоит ничего, кроме тщеславия и чванства. Походить на других, доложу я вам, считается в миру едва ли не самым большим грехом на свете. Но это свидетельствует лишь о полном непонимании первой заповеди. Бог, как вам известно, не хотел походить на других, и он действительно уникален. Однако в первой заповеди тоже можно усмотреть проявление тщеславия и чванства. Пожалуй, Господь сам подаёт в ней не слишком хороший пример. Нет, кроме шуток, смирением наш Бог не отличается, а потому, милорд, все мы и стремимся превзойти самих себя, прыгнуть выше головы, выше своего сословия и звания, выше всех остальных. Мы напоминаем упрямых детей. Хотим представлять себя в самом выгодном свете и, уж конечно, не хотим походить на других, поскольку в таком случае мы становимся пустым местом.