Морские тайны - Голубев Глеб Николаевич (читаемые книги читать .txt) 📗
— Как же, а лоция?
— Не знаю. В моей лоции, что была на борту «Смелого», ничего об этом течении не сказано — ни в основном тексте, ни в примечаниях. Проверяла уже комиссия, убедилась, что не вру. А следователь опять тем же попрекает. Да и что течение? Ветер нас на камни гнал, машина не выгребала. И волна шла такая, что течение перед ним — тьфу, пустяк один. Нечего о нём говорить.
«Насчет течения — проверить», — пометил в блокноте Арсеньев и задал следующий вопрос:
— Ещё одно серьезное обвинение: почему вы не выставили впередсмотрящего? Он мог бы заметить подводный камень по бурунам.
Голубничий посмотрел на адвоката, тяжело покачал головой.
— Ведь шторм был, волна десять баллов. Какой же дурак в такой шторм пошлет человека на бак? Его же смоет за борт первой волной. — Капитан уставился в пол и вяло закончил: — Да и не нужен был никакой впередсмотрящий. Что у нас — крейсер, что ли? Борта низкие, расстояние от мостика до бака небольшое. С мостика всё видно лучше, чем с палубы. Я сам вперед смотрел, остальное вахтенному поручил. Так и комиссии объяснил, все со мной согласились. Там люди опытные, понимающие собрались, сами в таких передрягах бывали. Следователь небось их мнение не приводит в своих бумажках, а то бы вы не спрашивали в сотый раз одно и то же.
Он вздохнул.
— А кто был вахтенным начальником? — спросил Арсеньев.
— Старпом.
— Лазарев?
— Он.
— Тот самый, что написал письмо?
— Тот самый.
— Но что же его заставило обвинить в гибели траулера именно вас?
Голубничий не ответил.
— Вы с ним ссорились, Сергей Андреевич?
— Никогда в жизни.
— Ну, может, возникали между вами какие-нибудь трения?
— Не было у нас никаких трений. Склочников я на борту не держал, сразу на берег списывал.
— И долго он с вами плавал?
— Почти три года. Пришел сразу из мореходки и вырос до старпома. Вы тут напрасно копаете: хоть он и написал на меня это, я и теперь про него ничего плохого не скажу. Хороший был моряк, и парень толковый, честный. Не к чему его в грязи марать.
— Он пишет, будто вы покинули мостик...
— Так это же на несколько минут, ходил вниз, к себе в каюту, судовые документы забрать. Сунул их в непромокаемый мешок и скорее обратно, на мостик. А траулер уже положило на борт. Дверь рубки заклинило, так что я разбил окошко и вылез прямо на щит отличительного огня.
— А Лазарев где был в это время?
— Не знаю. В рубке его уже не было. Может, за борт смыло, как и других. Темно ведь. Я вылез на щит и кричать стал, чтобы все плыли к берегу.
Он замолчал, и Арсеньев долго не решался задавать никаких вопросов, потом всё-таки спросил:
— Но если Лазарев, как вы утверждаете, написал неправду, то зачем? Да ещё перед верной гибелью.
— Хотел бы я это сам у него спросить, да придется подождать, пока встретимся на том свете.
— Непонятно, почему же всё-таки он это сделал?
— Не знаю и знать не хочу. Пусть следователь разбирается.
— Следователь дело заканчивает. Теперь во всём будет разбираться суд.
— Станут всё-таки меня судить? — подняв голову, недоверчиво спросил Голубничий.
— Станут, Сергей Андреевич.
— Ну, тогда пусть суд во всём и разбирается.
2
«Да, трудный мне достался подзащитный», — размышлял Арсеньев вечером, снова с карандашом в руках листая пухлое уголовное дело.
Следователь, в общем-то, прав: дело казалось ясным и простым. Голубничий всё отрицал. Но голословное отрицание — отнюдь не лучший способ защиты, нужно убедительно объяснить все свои поступки.
К чему сводились обвинения, выдвинутые против капитана? Арсеньев выписал их на отдельный листок:
«1. При попытке поскорее вернуться под защиту ледяного припая Голубничий сделал слишком резкий и крутой поворот вправо.
2. При повороте он не учел сгонно-нагонного течения, сносившего траулер на камни.
3. Не вел в это время непрерывного наблюдения за эхолотом, в результате чего не заметил опасных подводных камней.
4. Не выставил на носу траулера впередсмотрящего, который мог бы заметить близость камней по бурунам пены».
Итак, четыре пункта. Все они в своё время обсуждались комиссией, и по каждому вину капитана признали недоказанной.
Но вот появилась бутылка с письмом. Пришлось взглянуть на гибель траулера иными глазами, и то, что казалось сомнительным и недоказанным, теперь настораживало.
«Дело ясное», — сказал следователь, однако задача перед ним стояла нелегкая. Доказательства вины Голубничего ему приходилось собирать по крупицам, подчеркивая и выделяя то, что на первый взгляд могло показаться несущественным.
Никто ведь, кроме капитана и двух других спасшихся моряков, не мог рассказать, как же в самом деле всё произошло в ту страшную штормовую ночь. А они повторяли то же, что говорили и раньше, на заседаниях комиссии. Никаких новых данных не прибавилось. И письмо Лазарева не содержало никаких конкретных фактов.
«...Он растерялся и командовал полную чушь. Если бы не он, мы бы уцелели. И первый убежал с мостика, сволочь!» — в какой уже раз перечитал Арсеньев неровные строки на мятом листке бумаги, поспешно вырванном из школьной тетради.
Общие слова, ничего конкретного. А возражения Голубничего резонны. Слишком резкий и крутой поворот? Но это ведь тоже лишь общие слова. Где мерка того, насколько поворот в самом деле был «слишком крутым и резким»? Во всяком случае, он был не настолько крутым, чтобы судно из-за него перевернулось. Тут Голубничий, конечно, прав. Комиссия с ним согласилась, и на мнение опытных моряков надо ссылаться при защите. Поворот был необходим и выполнен успешно.
Не было учтено сгонно-нагонное течение? Но Голубничий действительно о нём ничего не знал. В этом районе он никогда прежде не плавал. И кто может упомнить все течения в море, к тому же постоянно меняющиеся в разное время года? О них предупреждает лоция. Но в старом экземпляре лоции, каким пользовался Голубничий, об этом течении ничего не сказано.
А новый экземпляр, как объяснял Голубничий, получить не успели. Лоций было мало, прибыла только первая партия. Естественно, их раздали в первую очередь молодым, менее опытным капитанам. Медлить же из-за этого с выходом в море было нельзя, рыба ждать не станет.
«Проверить и заручиться соответствующей справкой», — пометил Арсеньев в блокноте.
Возражения Голубничего насчет впередсмотрящего, пожалуй, тоже убедительны. Это обвинение выдвинул на заседании комиссии представитель портового надзора. Но все бывалые капитаны с ним не согласились: никто из них не послал бы матроса на верную гибель под ударами штормовых волн, да и не давал наблюдательный пост на носу траулера никаких преимуществ по сравнению с высоким капитанским мостиком. Тут вся комиссия тоже поддержала Голубничего.
Надо посоветоваться с Голубничим и пригласить экспертом на судебное заседание какого-нибудь опытного капитана-наставника. Он убедит суд, что именно так и следовало поступить в сложившейся обстановке.
Остается обвинение в том, что Голубничий последние полчаса перед гибелью траулера не вел непрерывных наблюдений за эхолотом. Капитан и не отрицал этого. Следователь считал такое обвинение важным и не раз возвращался к нему при допросах Голубничего. И в который раз Арсеньев снова включил магнитофонную запись допроса:
«— Значит, вы взяли на себя функции впередсмотрящего и сами непрерывно вели наблюдения по курсу траулера?
— Да.
— Где вы стояли при этом — у правого окошка рубки?
— У правого.
— Это постоянное место капитана, когда он несет вахту?
— Капитан вахты не несет, следовало бы вам знать. Он всегда на вахте.
— Не ловите меня на слове, Голубничий. Где обычно стоит капитан, находясь в рубке?
— Там, откуда ему лучше вести наблюдение и командовать.
— Но чаще всего вы стоите у правого окошка, из него лучше наблюдать за ходом судна?
