Приключения моряка Паганеля часть I - «Боцман и Паганель или Тайна полярного острова.» (СИ - Гораль Владимир Владимирович
«Ты, Вальдамир теперь крещеный!» – провозгласил боцман. Устиныч на правах медработника состоял при мне неотлучно все десять часов перехода до Мурманска. Обращался он ко мне по имени, но как-то странно на нормано-варяжский лад. Кстати по его словам, топонимика слова Мурманск восходит к старинному морман-моряк – человек моря. Да и дореволюционное название Мурманска – Николаев на Мурмане.
– «Крещен ты, Вальдамир не грешным русским попом, а литым морским железом и соленой купелью, а потому быть тебе подлецу мореманом!» – Велеречивость сия нашла на немолодого усатого моряка не по внезапному вдохновению, а вследствие продолжительного психотерапевтического сеанса, который он предпринял как медик. В наше время это бы назвали снятием посттравматического стресса. Естественно, что быстродействующий, релаксирующий препарат с резким запахом был успешно применен как к пациенту, так и к целителю.
Между тем, судно миновало остров Кильдин и вошло в створ Кольского залива. Мы с боцманом выпили по кружке крепчайшего «собачьего» чая, цвета вишнёвого янтаря. Такой чай обычно готовят в «собачью вахту» с четырех до восьми утра. Напиток этот слабее чифиря в три раза, да и содержит сахар. Поэтому он не дурманит, а бодрит и тонизирует, к тому же нейтрализует алкоголь, принятый естественно в человеческих, а не в драматических дозах. Так-что, к моменту постановки судна на рейд напротив рыбного порта, боцман вышел на полубак(носовая возвышенная надстройка) трезвее самой якорной лебедки – брашпиля. Команда с мостика – «Отдать левый якорь!» была исполнена. Загрохотала цепь и судно, слегка качнувшись, замерло в спокойных водах родного порта приписки.
Глава 2. «Остров Медвежий.»
Этой же ночью «Жуковск» уже был пришвартован к причалу. Стояли мы третьим корпусом между сейнером и БМРТ (большой морозильный траулер). Ближе к утру меня разбудил шум доносившийся откуда-то сверху, пустого пространства между падволоком(потолком на судне) и палубой над ним. Слышалось цоканье десятков коготков, мерзкий писк и возня. Крысы! Меня передёрнуло от отвращения. Перед рейсом этих тварей потравили газом на спецпричале и в рейсе их почти не было слышно. А тут за пару часов уже набежали с соседних бортов.
«Фу! Фу-фу! Фу-фу-фу!»- донеслось от соседней койки. Вообще то часом ранее на ней мирно почил боцман. Теперь же он вдруг вместо нормального мужицкого храпа почему-то издавал эти странные звуки, как будто дул в блюдце с кипятком. Я щёлкнул светильником в изголовье. В мертвенно-жёлтом свете ночника передо мною открылась жуткая картина.
Несчастный Устиныч лежал смирно, боясь пошевелиться, выпучив безумные глаза. На его широкой морской груди, обтянутой шерстяной тельняшкой в позе любимой кошечки возлежала огромная серая с проседью чучундра- портовая крыса. Длинный, розово-чешуйчатый хвост свисал до простыни и интимно подрагивал. Чучундра была занята противоестественным действом: шевеля острым носом с жёстким кустиком чувствительных усов, обнажив мелкие, острые зубки, она с неуёмным вожделением обнюхивала красу и гордость старого боцмана, его роскошные, серебристые усы.
Бедный Устиныч, боясь напугать товарку и получить полный ужасной заразы укус, усиленно дул ей в нос, пытаясь хотя бы таким образом прекратить крысиные ласки. Однако любвеобильное существо никак не реагировало на боцманское «Фу-фу». Мои нервы и без того ударенные стрессом при падении за борт не выдержали и я с визгом: «На, сука!», запустил в несчастного Устиныча, попавшим под руку кирзовым ботинком. Боцман потом полчаса промывал с мылом и спиртом свою осквернённую гордость. На моё легкомысленное предложение сбрить подвергшуюся надругательству растительность, он невежливо ответил: «Мошонку себе побрей, салага! О том, что видел никому ни слова! Или мы не друзья!» Эту страшную тайну я пронёс сквозь годы, а если и рассказывал кому, то вместо Устиныча упоминал «некого моряка».
Уже к обеду нас перешвартовали к причалу на выгрузку из трюма 75 тонн разделанной мороженной трески. Груз был в ящиках по 30 кг.(в ящике – 3 плиты по 10 кг). Наш траулер имел одну морозильную камеру и сравнительно небольшой трюм – рефрижератор, если не ошибаюсь до 150 тонн.
Для сравнения БМРТ построенные на Украине в г. Николаев в 60 – х годах прошлого века имели две большие линии заморозки и вмещали в трюма до 1000 тонн. Николаевцы весьма походили крейсерскими обводами корпусов на военные корабли, только перекрашенные в гражданские цвета. Проектировали их военные корабелы. Мне приходилось ходить на одном из них (о чем рассказ впереди) и на главной палубе действительно находилась массивная станина – место под корабельное орудие.
Во время рейса один такой работал с нашей группой небольших промысловиков в качестве базы – накопителя и принимал разделанную треску в авоськах по две тонны, по 3-4 авоськи в связке. На базе рыбу фасовали и замораживали, а разделанное сырье записывали на сдатчика по вполне приличным расценкам. Авоськи с треской БМРТ поднимал на борт как трал, через слип (вырез – горка в кормовой части для спуска – подъма трала на судах кормового траления).
Один из малышей – промысловиков подходил к базе на один – пол кабельтов (1/10 морской мили – 185,2 метра). С борта БМРТ выбрасывался трос с поплавком, на малыше трос вылавливали и принайтовывали (прикрепляли) к нему авоськи с рыбой, выбрасывали такелажной стрелой(грузовое устройство) их за борт, а БМРТ благополучно поднимал улов.
Однажды в свежую, на волнении, погоду мы сдавали таким образом груз – 5 авосек по 1,5-2 тонны. На волне, от рывка трос оборвался(замечу трос, а не груз – вина не наша) и вся рыба ушла на дно – к родным пенатам, на вечное упокоение. База приняла потерю на себя и стала уточнять по радиосвязи сколько груза ушло. Наш хитроумный Уллис – старпом Георгиныч заявил о безвременной утрате 8-ми авосек, увеличив таки наш доход, процентов на пятьдесят.
Немедленно-же экипаж произвел секретную операцию под кодовым именем «Эксгумация». Мы поставили трал и прошлись по месту потери, благо были точные координаты. Утопленницы, общим весом более 8-ми тонн и имевшие легкую бледность от четырехчасового пребывания в морской воде были расфасованы, заморожены и уложены на недолгий покой в трюм. Таким образом мы перевыполнили рейсовый план на 10 процентов и заработали 25-ти процентную премию.
Мое пребывание за бортом, поскольку все обошлось и у капитана были связи, транспортная прокуратура спустила на тормозах и дела заводить не стала. Капитан получил новое рейсовое задание и через трое суток судно, загрузив снабжение и топливо отправилось к новому месту промысла – в район острова Медвежий.
Через двое суток перехода наш бортовик подошел к южной части архипелага Шпицберген в промысловый район острова Медвежий. Шпицберген, или по «русски» – Грумант, архипелаг суровый и неприветливый, его шахтерская столица – Баренцбург заселена русскими куда менее плотно, чем его южные, но не слишком теплые воды нашими промысловыми судами. Порой кажется, что на серых волнах студеного моря покачивается, дымя трубами, целый город из кораблей. Впрочем Медвежий находится между Баренцевым и Норвежским морями в отличии от Шпицбергена, который омывает Баренцево море. С востока на остров накатывают студенные волны моря Баренца, а с западной стороны та же фигня, но море Норвежское.
Теплое Норвежское (продолжение Гольфстрима) течение хранит эти воды от льда вплоть до нашего Кольского залива(хотя отдельные льдины у Шпица не редкость), а восточнее уже царство Снежной, а вернее Ледяной королевы. Когда-то эти места были вотчиной поморских, голландских, датских и иных китобоев. Очевидцы писали, что судам мешали двигаться китовые туши, переполнявшие эти воды, как народ московское метро в час пик. Эти ребята-китобои славно потрудились и нынче киты здесь редкость. Хотя касатки встречаются – одна шаровица однажды попортила нам трал, позарившись на дармовую пикшу (сестру трески).
