Огненный пояс. По следам ветра (сборник) - Голубев Глеб Николаевич (книги онлайн полностью txt) 📗
— Пока все время держатся примерно на одном уровне. Если моя гипотеза правильна, в ближайшее время нового землетрясения в нашем районе не предвидится.
— Ты так уверенно это заявляешь, будто твоя так называемая гипотеза уже давно стала общепризнанной теорией.
— А почему бы и нет? — поспешил вступиться Базанов. — Ведь, кажется, доказано, что многие животные заранее чувствуют предстоящее землетрясение.
— Есть некоторые наблюдения, но, конечно, еще недостаточно проверенные, — ответил Михаил. — Понятно, в разгар землетрясения бывает не до наблюдений, а потом, задним числом, можно и присочинить детали. Но говорят, будто за несколько часов до трагического землетрясения в Югославии, когда в 1963 году был разрушен Скопле, очень беспокойно вели себя многие обитатели городского зоосада. В полночь — за пять часов до начала землетрясения — почему-то громко завыла гиена. Потом стали метаться в своих клетках тигры и лев. Внезапно тревожно затрубил слон, напугав сторожей. Но никто, разумеется, не мог тогда это сопоставить с грядущим сотрясением Земли.
Ну, теперь его не скоро уймешь!
— И перед сильным землетрясением 1954 года в Алжире было замечено, что многие домашние животные покинули жилища, отошли от них на безопасное расстояние. Те из людей, кто обратил на это внимание и последовал их примеру, остались живы. Видимо, предчувствуют животные даже извержения. При извержении вулкана на острове Мартиника за полминуты был стерт с лица земли город Сен-Пьер. В его развалинах потом раскопали тела тридцати с лишним тысяч погибших людей — и всего один-единственный труп зазевавшейся кошки: все остальные животные успели заблаговременно покинуть обреченный город.
Мишка вдохновенно заключил:
— А морские микроорганизмы должны быть еще более чуткими к тончайшим изменениям магнитного поля, гравитации, давления…
— Это все одна болтовня! — довольно грубо оборвал я. — Собачки лают, кошечки бегают, букашки то всплывают, то опускаются на дно… А науке нужны бесспорные доказательства. Каким чудесным органом могут эти твои букашки, состоящие всего из одной-единственной клетки, улавливать скрытые напряжения в земной коре?
— Вероятно, это как-то связано с химизмом воды. Он меняется, и они это чувствуют, соответственно реагируют. Если даже тут замешаны изменения гравитации или магнитного поля, то все равно их воздействие на живой организм должно происходить путем изменения химизма…
— Химизма… Нашел химиков.
— Конечно, все это пока лишь предположения, — сказал, вздохнув, Мишка. — Работы предстоит много, Надо уточнить, за сколько времени и на каком именно расстоянии от эпицентра землетрясения начинают микроорганизмы погружаться в нижние слои воды. Это будет, пожалуй, довольно сложно сделать. Для проверки нужны землетрясения, а я ведь не могу, к сожалению, устраивать их по своему усмотрению…
— Командир, давайте опять нырнем, — взмолился я. — Совсем закачало.
— Пожалуй, он прав, Константин Игоревич, — поддержал меня Михаил. — Мне тоже что-то не по себе. Давайте опустимся хоть на пару часов.
Готов поклясться, что ему просто хочется взять еще одну пробу своих букашек…
— Ладно, — сказал Базанов, — погрузимся еще разок.
И опять он почему-то мешкал, долго возился у пульта. Честное слово, он боится уходить под воду, наш железный командир. Но почему? Ведь все, кажется, в порядке?
Каким блаженством было уже через несколько минут избавиться от качки! Мы нырнули неглубоко, всего на сорок пять метров. Но и здесь было спокойно.
Мишка, конечно, опять начал возиться с пробирками. А я завалился спать. Правда, сколько же сна в меня влезет? Может, сонная болезнь начинается?..
Проснулся я, когда мы уже всплыли. Качка заметно уменьшилась. Значит, шторм утихает, скоро конец нашему плену. Хотя когда еще нас найдут? Ведь своим ходом мы до берега не доберемся. А пока ищут, может разыграться новый шторм, еще посильнее. Время осеннее…
— Что сейчас — утро или вечер? — спросил я, собираясь сделать очередную запись в судовом журнале.
— Вечер, — засмеялся Базанов. — Можешь ложиться спать.
— Нет уж, давайте в таком случае ужинать. Погружаться, кажется, больше не придется?
— Надеюсь, — ответил Базанов.
— Мне кажется, вы больше всех атому рады, командир. Что-то, я заметил, вы каждый раз нервничали, когда уходили на глубину. Почему? Или опять что не в порядке?
— Нет. Машина в порядке.
— Значит, просто и у вас нервы начали сдавать?
Он долго с какой-то грустью смотрел на меня, потом сказал:
— Какой ты все-таки еще молодой! Совсем щенок.
— То есть?
Он опять долго молчал, раскладывая на куске брезента, заменявшем нам стол, галеты, шоколад, ложки. Потом начал открывать консервы и, не поднимая головы, тихо сказал:
— Это только кажется, мальчики, будто мы с вами смотрим на мир одинаково. Ты с какого года?
— С тридцать восьмого.
— А я с двадцать третьего. На пятнадцать лет старше.
— Ну и что?
— А то, что когда ты был еще пацаном, я уже воевал. В сорок втором, подо Ржевом, разорвался снаряд… И меня завалило, засыпало в блиндаже. Отделался легко, но откопали меня только через три часа. Вот с этого и началось…
— Клаустрофобия? — тихо спросил Михаил.
Базанов кивнул.
— Да, так она называется по-латыни… красиво. Боязнь замкнутого пространства.
— Как же вы стали подводником?
— Стал. Поборол себя. И вы ничего никогда не замечали, верно? Но вот память об этих трех часах, оказывается, все-таки живет во мне. Черт ее знает где: в мышцах, в костях, в крови, в нервах?
Он замолчал, и мы молчали.
Я представил себе, что он должен был испытывать, когда заставлял себя погружаться в этой тесной жестянке… Да еще после того, что мы пережили.
Наверное, сразу начинаешь задыхаться, стальной потолок давит на плечи. А стены сдвигаются вот-вот раздавят…
— А вы очень храбрый человек, командир, — сказал я.
Он невесело усмехнулся.
— Храбрость, мальчики, — это просто знание того, чего надо бояться, а чего — не надо… Давайте ужинать.
После ужина я решил подняться наверх, чтобы немного проветрить голову.
Океан был мрачен, но чертовски красив. С востока одна за другой катились невысокие пологие волны — «накат». Они мерно раскачивали батискаф.
Ветра почти не было. Похоже, что облака опять не разгонит к утру. Если не удастся наконец наладить рацию и связаться с «Богатырем», придется, конечно, еще целый день болтаться в океане. Из-под веды вряд ли кто нас слышал.
Кто-то потянул меня за ногу. Мишка.
— Чего тебе?
— Дай и мне подышать.
Я неохотно начал спускаться, уступая ему место. Он поднялся наверх, я хотел уже прикрыть за ним люк, чтобы не выстудило кабину…
Вдруг Михаил нагнулся в колодец рубки и крикнул:
— Самолет!
— Где?
Я торопливо поднялся к нему. Уместиться вдвоем в рубке было нелегко. Мы стояли в обнимку, тесно прижатые друг к другу.
Да, откуда-то из облаков доносился глухой рокот мотора!
Самолет! Значит, нас услышали, ищут!
Его не было видно за облаками, и, судя по затихающему звуку, он удалялся.
— Константин Игоревич, давайте ракетницу! — заорал я не в переговорную трубку, а прямо в шахту рубки.
Базанов подал мне ракетницу.
Я зажал ее обеими руками и спустил курок, целясь вслед затихающему за облаками гулу мотора. Вспышки ракеты я не увидел, ее скрыли нависшие облака. Тут же снова нажал курок. Потом выпустил третью ракету, четвертую… Базанов что-то крикнул мне снизу. Но я снова нажал курок… И вместо гулкого выстрела услышал сухой металлический щелчок.
— Осечка?
— Давайте еще ракеты, командир! — закричал я.
