Пират Её Величества - Курочкин-Креве Николай (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
«А-а, вон еще что!» — подумал Федор, приглядевшись к обвиняемому и вспомнив лицо, слова и голос того, когда еще у островов Зеленого Мыса Доути впервые объявил, что Дрейк ведет людей на погибель! Вон еще что! Ну, конечно! Каким-то уголком души он и понимает, что Дрейк ему смерти добивается — но он пуще смерти боится плавания через все океаны вокруг света и готов скорее положить шею на плаху, только чтобы как-то кончилось это бесконечное плавание…
Адмирал с гневом — явно (для каждого, кто знал его давно или близко. Федору, к примеру, это было заметно, или Тому Муни. Да, кажется, и мистеру Винтеру тоже) нарочито раздутым — вскричал:
— Нет, вы только послушайте, господа присяжные! Что этот человек учинил и без малейших угрызений в том сознается! Слыхано ли такое доселе? Такая наглость?! У меня не хватает слов — я, в конце концов, моряк, а не судья! Видит Господь: эта гнусная измена, этот мятеж и заговор доказаны нами и подтверждены им самолично!
Ибо Ее Величество строжайше повелела мне беречь истинные цели нашей экспедиции в тайне ото всех в Англии — и наипаче от лорда-канцлера! Доути сегодня признался не в том, что выдал милорду Берли мою тайну! Нет. Он выдал монаршую тайну! Поэтому я требую: смертная казнь изменнику!
Подсудимый встретил это заявление, сделанное почти в истерике, насмешливой улыбкой. А, один из присяжных— Джозеф Бикери, помощник капитана с «Лебедя», заявил, что их суд вообще не правомочен решать вопрос о жизни и смерти подсудимого.
— Но я вовсе не поручал вам рассматривать этот вопрос. Этот вопрос я буду решать сам. Вы же должны — именно для того вы избраны и собраны — определить только, виновен ли он в измене и подстрекательстве к мятежу — или нет. А что касается остального, господа присяжные, — продолжил Дрейк, внезапно успокаиваясь и произнося дальнейшие свои слова медленно и отчетливо, — то Ее Величество во время последней перед отплытием аудиенции вручила мне меч — вот этот самый, что сейчас у Диего в руках, — и сказала: «Мы считаем, что если кто нанесет удар тебе, Дрейк, нанесет его нам! Отвечай на удары так, как если бы защищал наши жизнь и достоинство!»
При этих словах все уставились на Диего. Верный симаррун стоял за спиной Дрейка, по левую руку от него, голый по пояс, намазанный жиром, и сжимал рукоятку тяжелого двуручного меча с вызолоченным эфесом…
После краткого совещания все сорок присяжных единогласно вынесли вердикт о виновности Томаса Доути, джентльмена, бывшего советника по применению войск, в измене, подстрекательстве к мятежу и неподчинении адмиралу. Определение вида и времени казни оставлялось на благоусмотрение адмирала…
Дрейк предложил Доути небогатый — но все-таки выбор:
— Либо вас казнят завтра же, здесь, еще до восхода солнца — либо до Англии вы будете содержаться под строгим арестом и по возвращении предстанете перед Тайным советом нашего королевства…
Присяжные зашептались, зашаркали подошвами… Вспомнили и Магеллана, приказавшего повесить в этой самой бухте не только своего заместителя, но и иных мятежников — правда, там было не одно подстрекательство, а открытый мятеж с артиллерийской стрельбой. Тайные сторонники Доути — а такие были, и не столь уж мало — обмирали со страху: не проголосуешь как большинство — изменником сочтут; проголосуешь — а ну, как с этого начнется сплошная разборка и полетят головы — одна за другой? Как угадать…
Доути все никак не мог поверить, что игра уже окончена, что это все всерьез и жизнь его заканчивается. Он предложил, когда ему предоставили слово, — весело, заранее уверенный в согласии суда, — чтобы его высадили на перуанском побережье (стало быть, уже в Тихом океане!), в безлюдных местах. Винтер, только что признавший Доути виновным, как глава суда, предложил содержать подсудимого в оковах вплоть до самого возвращения в Англию, где настоящий суд рассмотрит дело строго по законам и обычаям королевства…
Дрейк холодно ответил:
— Вы и есть самый настоящий суд, капитан Винтер. Самый лучший английский суд на пять тысяч миль вокруг! А что до поступивших предложений — оба неприемлемы. Высадить мистера Доути в Перу мы не можем потому, что рано или поздно он там попадет в руки испанцев и — по доброй ли воле, под пытками ли инквизиции, безразлично, — выдаст цели экспедиции. А это напрочь лишит нас важнейшего преимущества — внезапности, и позволит неприятелю мобилизовать все силы против нас… А что до содержания его в оковах до возвращения в Англию — нет у меня лишних людей для стражи. Да и не хочу я, чтобы полкоманды утратили лояльность и трепетали бы: он же сам, и не единожды, хвастался, что силен в чернокнижии. Впрочем, если он сам выскажет пожелание предстать перед Тайным советом — ему будет предоставлена такая возможность…
Вот и все. О дальнейшем свидетельства расходятся. Почему? А вот почему. Преподобный Флетчер, который готовил свои записки к печати в пору высшего взлета карьеры Фрэнсиса Дрейка, когда бросить малейшую тень на имя великого пирата означало навеки сгубить свое доброе имя пишет, что он отпустил грехи и дал последнее причастие равно мистеру Доути и адмиралу. Затем осужденный и адмирал якобы обнялись и поцеловались — после чего Доути смиренно поблагодарил адмирала за мягкость, проявленную к нему, и попросил дать ему время последний раз подумать. Ему даны были сутки. Но уже утром следующего дня он попросил к себе преподобного Флетчера и заявил якобы буквально следующее:
«Хотя я и виновен в совершении тяжкого греха и теперь справедливо наказан, у меня есть забота превыше всех других забот — умереть христианином. Мне все равно, что станет с моим телом, единственное, чего я хочу, — это быть уверенным, что меня ждет будущая лучшая жизнь. Я опасаюсь, что, оставленный среди язычников на суше, я вряд ли смогу спасти свою душу. Если же захочу воротиться в Англию, то мне для этого понадобятся корабль, команда и запас продовольствия. Если даже адмирал Дрейк даст мне все это — все равно не найдется желающих для сопровождения меня на Родину. А если даже таковые и отыщутся — все равно путь домой будет для меня той же казнью, но еще более мучительной, ибо глубокие душевные переживания от сознания своей тяжкой вины сокрушат мое сердце. Поэтому я от всего сердца принимаю первое предложение адмирала и прошу об одном: дать мне умереть как подобает джентльмену и христианину».
Ощущаете разностилье? Вполне искренние слова в начале — там, где говорится о том, что «мне все равно, что произойдет с моим телом» и так далее, — и напыщенная, холодная риторика второй половины записи Флетчера. Похоже, достопочтенного пастора всего более интересовало не то, чтобы донести до потомков правду о последних часах жизни незаурядного человека, — а то, чтобы — правдами и неправдами — отмести и тень подозрения в жестокости и предвзятости от адмирала!
А как же было на самом-то деле? А было вовсе не так напыщенно. Конечно, Доути с Дрейком не целовался, но все же…
Дело было на островке близ берега залива. Дрейк назвал его «Островом Истинной Справедливости». Это был именно тот остров, где стояла виселица, оставленная Магелланом. Матросы слишком красивого и вдобавок труднопроизносимого названия не употребляли. Они назвали островок «Кровавым».
После причащения Доути пообедал с Дрейком — и, как водится, ему ни в чем отказа не было. И он отчасти этим попользовался, злорадно прося такого вина, этакого вина, — четыре бутылки из личного погребца Дрейка пришлось откупорить, а одна уже откупоренная принесена была из каюты адмирала… Пили они в самом деле более за здоровье друг друга, чем за Англию и Ее Величество, — и ни разу за успех дела… В общем, похожи были на друзей, расстающихся на долгое время. Затем Доути помолился шепотом, встал на колени перед свежеоструганной плахой и заговорил во весь голос. Он сказал:
— Я прошу вас всех помолиться за упокой моей души и за Ее Величество и ее королевство. Палач! Делай свое дело без промедления, страха и жалости!
Палач был, как водится, в капюшоне, скрывающем лицо, — но Федор был не единственным, кто опознал симарруна Диего. Один — вроде бы даже не изо всей силы, плавный! — взмах меча, и вот уж палач поднимает за волосы отсеченную, но живую еще, хлопающую быстро глазами, окровавленную голову. Он сейчас скажет положенную формулу: «Вот голова изменника!», но адмирал, опередив его, кричит:
