Фанфан и Дюбарри - Рошфор Бенджамин (читаем книги онлайн txt) 📗

— Полицию подмазал не один я, но и тот парень, о котором ты сказал, что он как саблю проглотил. Ему пришлось изрядно раскошелиться! Знаешь, кого я имею ввиду!

— Но я уже забыл, как его звали.

— По всей Европе он собирает деньги, оружие и добровольцев для американских повстанцев!

— Как же его?.. Сайлас Дин?

— Сайлас Дин?!

На миг повисшую в столовой тишину нарушила Дебора:

— Сайлас Дин… Сайлас Дин… Это имя мне о чем-то говорит! О! Уже знаю! Я познакомилась с ним в позапрошлом году в Лондоне! Но, разумеется, не знала о его тайной деятельности. Там он выдавал себя за коммерсанта. Было это на свадьбе офицера, — сослуживца моего покойного полковника Ташингема! О да, я все прекрасно помню, он говорил, что жениху чертовски повезло! Жених был капитан Диккенс, Арчибальд, если не ошибаюсь. И нужно подтвердить, мсье Дин был прав. Невеста была такая красавица, что все остальные дамы умирали от зависти! И выглядела она совершенно иначе. Была она корсиканка, с таким странным именем… я именно поэтому его и запомнила: Звали её Летиция Ормелли!

Имя это прозвучало над столом как гром с ясного неба! И все вдребезги — стекла в окнах, в дверях и фарфоровые сервизы из Лиможа! И всех за столом — Оливье, Аврору, Дебору — словно вспышка молнии превратила в неясные силуэты. Так в этот момент все видел и ощущал Фанфан-Тюльпан, хотя ничто не шелохнулось и все в комнате осталось на своем месте, и слышно было только, как Баттендье жадно обгладывает кости. Нет, все понемногу пришло в норму, и блеклый дневной свет вновь вернул всему его настоящий цвет.

Жива! Летиция жива!

— На другой день новобрачные отплыли в Америку, — продолжала рассказывать Дебора, понятия не имея, какой эффект имел её рассказ. Капитан Диккенс, бывший в длительном отпуске по тяжелому ранению, вернулся в штаб генерала Корнуэльса на свое место картографа.

"— Замужем — но жива! Жива — но в Америке!"

Давно ли говорила Дебора? По крайней мере, теперь она обращалась к нему.

— Тюльпан?

— Да? — ответил тот с видом человека, вынырнувшего вдруг откуда-то из глубины. — Да?

— Как ты побледнел! — воскликнула Дебора.

— Мне нехорошо, — бесцветным голосом ответил Фанфан. — Я слишком много выпил!

— Но ты совсем не пил! Я прекрасно видела, что ты вообще не пьешь!

— Значит, я не допил, — Тюльпан криво усмехнулся и встал. — Прошу простить, я удалюсь…

Сопровождаемый удивленными взглядами, Тюльпан шагал, как автомат, ему казалось, что настал конец света и что он никогда не остановится, будет идти так до тех пор, пока не попадет в Америку… И нужно вам сказать, что эта безумная идея, хотя мы и не знаем, как он собрался её осуществить, вызвала в доме Баттендье такой скандал, что по сравнению с ним все предшествующее было не более чем спокойным обменом мнениями.

Оливье Баттендье, который в тот же вечер к десяти вернулся домой после напрасных поисков Тюльпана по всему городу, услышав в доме дикий крик, сказал себе: "- Ага! Значит, его где-то нашли мертвым! Так я и знал!"

— Да нет, он жив! — ответили ему в один голос сестры и тут же напустились с удвоенной яростью. Дебора размахивала перед носом Оливье письмом, пока Аврора кричала:

— Это твоя вина, дурак чертов! Не возьми ты его с собой в Испанию к Лафайету, ему и в голову бы не пришло туда вернуться!

Дебора разрыдалась:

— Оставить и жену, и сына! Жену и сына! И все из-за каких-то индеанок!

Ошеломленный Оливье начал вполголоса читать письмо Тюльпана.

"Милая Дебора, я прекрасно знаю, что поступаю как последний подлец. Прошу, прости, что причиняю тебе такую боль, но я, как воин, жаждущий служить своей стране, полагаю, что долг меня зовет присоединиться к Лафайету, чьи заслуги и благородные намерения вам так прекрасно разъяснил Оливье. я должен быть рядом с Лафайетом в битве за свободу, которая, добытая в Америке, в один прекрасный день озарит весь мир, и прежде всего Францию!.."

— Это твоя вина, глупец! — повторяла Аврора. — Твоя вина, это ты забил ему голову всякой ерундой!

— Ни в коем случае! — защищался бедняга Оливье. — Вовсе не я! И мысли эти не мои!

— А чьи же?

Оливье собрался было ответить, но тут Дебора воскликнула:

— Франция! Весь мир! А я как же?

— Можно читать дальше?

— Читай! Но я это бесстыдное письмо знаю уже на память. Как подумаю, что я ему жизнь спасла! А он меня так отблагодарил! И я опять вдова! Вдова!

— Читай! — велела Оливье Аврора, тоже расплакавшись, потому что и она почувствовала вдруг себя вдовою.

"Боюсь, — читал Оливье, — что вы вправе будет обижаться на меня…"

— Он боится! Вправе! Ну, попадись он мне, увидит, как я умею обижаться, я ему покажу!

— И я тоже! — присоединилась Аврора, а когда сестра удивленно воззрилась на нее, торопливо добавила: — Никогда не прощу, что он тебе такое устроил!

"…Но, — теперь Оливье читал уже во весь голос, чтоб женщины его не перебили, — был бы я достоин тебя, Дебора, не сделай этого?"

— Но он же сын Людовика XV, зачем же ему лезть к ирокезам? — сказала Дебора, совсем утратив разум от гнева, удивления и боли, и, в ярости бросившись к венецианскому зеркалу, висевшему над камином, закричала: — Все это потому, что я стала толстая! Вот почему он сбежал! О, Боже, Боже мой!

"— Но я вернусь, Дебора! — (Оливье теперь кричал слова Тюльпана изо всех сил). — Вернусь, покрытый славой, и ты ещё будешь мной гордиться!"

— My eye! [39] — горько сказала Дебора, но вдруг взглянула на свою сестру, в глазах которой заметила искорку надежды. — Ты думаешь, он в самом деле вернется? — спросила срывающимся голосом.

Аврора, которая, честно говоря, думала, что Фанфан сбежал из-за телесной ненасытности её сестры и — как и мы — считала послание Фанфана чудовищным обманом, в отчаянье разведя руками, вновь начала всхлипывать, поскольку решила, что сама была не в состоянии компенсировать сестрины недостатки и оказалась недостаточно привлекательна, чтоб удержать нашего героя. И теперь с Деборой они рыдали на пару.

— Спокойствие! — воззвал Оливье, когда сестры, обняв друг друга, выплакались и громко высморкались в свои шелковые платочки. — Только спокойствие! После постигшего нас столь тяжкого удара (Оливье действительно едва не хватил удар при мысли, что ему — Бог весть как долго! — придется в одиночку переносить гнев и боль обеих женщин) я все же вижу свет надежды!

После столь многообещающего вступления он произнес несколько соображений, выслушанных с напряженным вниманием:

— Во-первых, сегодня днем я встретил своего компаньона Рекюля де Басмарина. Оказывается, корабль Лафайета "Ля Виктори" ещё не покинул гавань. Во-вторых, мы можем успеть туда ещё до отплытия, и преспокойно схватить нашего любителя приключений за воротник! И в третьих: Фанфан не сможет быстро добраться до бухты Лос-Пасайос без денег!

— О, ты моя умница! Ты мой маленький хитрец! — воскликнула Аврора, осыпая его поцелуями. — Так что теперь нам делать?

— Через час отправляемся в путь! — коротко велел Оливье, которого подталкивало то, что не его так горько оплакивали, и то, что он рад был бы избавиться от восхищения Тюльпаном — поскольку сам никак не мог набраться храбрости оставить Аврору ради Мими Першерон! И, выходя из комнаты, добавил: — У него нет денег — а у меня их куры не клюют!

Но через три минуты, когда Оливье вошел в свой кабинет, это столь гордое заявление было дополнено громовым воплем:

— Дерьмо!

Вопль этот сорвал сестер из кресел. Взбешенный Оливье вбежал, размахивая письмом, которое только что обнаружил в своей кассе. И стал его читать:

"Оливье, я убедительно прошу простить меня! Когда-нибудь я все верну, даю слово! И даже двести процентов прибыли!"