Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна (библиотека книг txt) 📗
В Новом дворе приготовили для Радима чистую ложницу. Хотели нести его туда немедля — носилки не поворачивались в узкой двери. Тут Чурила, не отходивший прочь ни на шаг, наклонился над Радимом, да и поднял его на руки.
Легким, совсем легким показался ему злосчастный князь. Бережно шагнул Чурила за порог — не тряхнуть бы, не качнуть…
— Мстиславич… — позвал Радим. Он не понял, что произошло.
— Здесь я, — отозвался Чурила. — Ты потерпи. Поползла вверх рука кругличанина — обнять за шею, но не дотянулась, повисла… Верные гридни топали следом, скрипя ступеньками всхода.
В ложнице навстречу князю поднялся Абу Джафар. Ни за ним, ни за иными лекарями послано не было: про все подумать не успели. Абу Джафар пришел сам.
— Не сердись, что я без твоего зова, Ибн Мстиландж, — поклонился ученый.
— Я, впрочем, считаю, что помощь может являться и незваной…
— Я не знаю этого человека! — сипло сказал Доможир. — Он темен лицом, как Чернобогов слуга! Не дадим князя!
Чурила уложил Радима, и тот, почувствовав под собой твердую лежанку, заметно успокоился, вытянулся, облегченно вздохнул.
Чурила кивнул на Абу Джафара и сказал боярину:
— Хватит с тебя и того, что я ему доверяю. Лечить будет он. А лицом ты сам ныне не светлей…
Слова кругличанина наверняка задели табиба, но он ничем этого не показал. Коротко сотворил молитву и приступил к делу так невозмутимо, точно и не князя отдали ему в руки, а ни на что не годного полуживого раба… На Чурилу и восьмерых кругличан он внимания не обращал. Его тонкие пальцы ни разу не заставили Радима застонать.
Наконец он сказал:
— С помощью милосердного Аллаха и благодаря своей внутренней силе твой друг, малик, может остаться среди живых, хотя ангел смерти и приготовился унести его душу. Не в моей власти дать ему новые глаза и зажечь в них божественный свет, но для других его ран лекарство найдется. Я принес редкостный и драгоценный бальзам, именуемый — асиль, то есть благороднейший, безупречный…
Чурила перебил:
— Он должен жить. А за бальзам я тебе заплачу, хотя бы мне пришлось продать коня.
Абу Джафар опустил глаза и покачал головой.
— Пусть принесут молоко и вино, — сказал он затем. — Но не обижай меня, малик, я говорил не о плате. Здоровье твоего друга будет для меня желаннейшей из желанных наград. Тебе некогда меня слушать. Но знай, что лекарством, которое я предлагаю, можно смазать разрезанную печень барана, и она срастется даже вынутая из тела. Так велика его сила…
Рабыни бегом принесли требуемое. Абу Джафар вынул крохотный стеклянный пузырь с темным и тягучим, как смола, веществом. Пробормотал что-то на своем языке. Снял крышку и зачерпнул костяной ложечкой драгоценный черный асиль…
К вечеру круглицкие частью уехали к себе, иные же остались, не имея сил продолжать путь. В том числе Вячко и Доможир. Они хотели устроиться на ночь подле князя, но Радим предпочел остаться один.
Ночью Чуриле не спалось… Они со Звениславкой так и жили в Старом дворе, однако домой он не пошел. Княгиня разыскала мужа и долго старалась его успокоить, но все вотще.
— Брата моего покалечили, — сказал ей Чурила. — Понимаешь?
Среди ночи он и вовсе поднялся и, одевшись, пошел проведать Радима.
Тот тоже не спал. Ему, слепому, больше не нужен был свет. Но лежать в темноте казалось слишком уж неуютно; и потрескивал у постели трехрогий светец, с шипением ронявший угольки в плошку с водой…
Чурила, охотник, подобрался к двери бесшумно. Но Радим точно почуял.
Вынырнула из-под одеяла, протянулась рука. Метнулась по стене тень.
— Кто здесь?
— Я пришел, — отозвался Чурила. Сел возле больного и усмехнулся:
— А что, князь, решил, душить тебя идут впотьмах?
Радим промолчал.
— Что не спишь? — спросил кременецкий князь. — Устал, поди. А утро, сам знаешь, мудренее.
Радим беспокойно шевельнулся, ощупью нашел его колено, положил на него руку.
— Уснул бы, да не всякую думу заспишь… Без зубов грызет. Спрашиваю себя, Мстиславич… Вот если бы не я тебя, а ты меня тогда… плеткой… А потом ко мне же притек… Мстиславич… Помоги сесть!
Чурила обнял его, усадил. Жесткий кашель согнул Радима дугой, затряс, отнимая последние силы. Обратно на подушку Чурила опустил его изнеможенного, взмокшего. Бережно укрыл. Радим с трудом переводил дух.
— А я вот думаю, — сказал ему Чурила. — Если бы меня уходили, как тебя.
Пошел бы я к тебе или нет?
— Умру я, — проговорил Радим тихо, как о деле решенном. — Сам виноват, сам расхлебаю. Один я на свете… У тебя же, ведаю, сын скоро будет. Дружине велю… пусть в Круглице посадят… Чтобы никогда боле… Слышишь ли?
— Я тебе умру, — сказал Чурила. — Спи, Радко, сон лечит. После говорить станем, окрепни сперва.
Потом он вышел за дверь… и тут же не услышал, больше почувствовал чье-то присутствие рядом с собой в темноте!
Счастье неведомого татя, что Чурила не был оружен. Метнулась во мрак железная княжеская рука. И сцапала змеившуюся, убегавшую девичью косу.
— Ого! — сказал он и потащил косу к себе, наматывая на кулак. На том конце ойкнуло, и князь выволок в полосу света упиравшуюся девушку.
— Попалась рыбка, да, смотри, золотая! — сказал он, узнав Нежелану.Тебя кто сюда пустил, поляница? Лют? С Люта утром спрошу, а тебе сейчас рубаху-то подыму да ремнем…
— Что там, Чурило? — позвал из ложницы Радим. Услыхав его голос, Нежелана вдруг с отчаянной силой рванулась из рук — князь едва увернулся, не то укусила бы, — кинулась в дверь и пала на колени подле Радима.
— Я, княже! — в голос заплакала бесстрашная Выша-тична. — Не гони! Жить останешься, служить тебе буду, а умрешь, на костер за тобою взойду… только не гони…
Радим повернул голову, слепыми пальцами нашарил девичье плечо.
— Да ты кто, милая?
Чурила смотрел на них, прислонившись к двери…
Когда под утро в ворота стал ломиться Вышата Добрынич, к нему вышли и князь, и молодая княгиня.
— Куда дочку дел? — ярым вепрем заревел старый боярин. И схватился за меч:
— Мало тебе, сыновей я лишился, последнее отымаешь?!
— Не кричи, Добрынич! — сдвинул черные брови Чурила. — Здесь она. И живехонька, пойдем, покажу!
Звениславка пошла рядом с мужем, пряча под широким плащом свое ночное убранство. Вышатины молодцы с факелами, с оружием остались у ворот. Княжеские ощетинили против них копья.
— Загляни, жена… — велел Чурила, когда они приблизились к ложнице. — А ты, боярин, помолчи!
Звениславка сунула голову в дверь и кивнула, приложив палец к губам.
Вышата нетерпеливо двинулся вперед.
Дочь его Нежелана сидела около израненного князя, и тот спал, дыша очень спокойно… Увидя отца, Нежелана так и блеснула глазами. Словно готовилась защищать любимого даже от него…
Отвернулся боярин, тяжело прилег спиной к ободверине. Закрыл глаза, застонал…
— Что плачешь, боярин? — спросил Чурила вполголоса. — Княгиней дочка будет, не ты ли того хотел?
Светлая Богиня Жива побеждала злую ведьму Морану. По ночам зима еще торжествовала; еще заращивала льдом и инеем прорехи, что наносили ей в дневных сражениях сияющие солнечные мечи. Но все глубже ложились синие проталины, и тяжелые войлочные облака постепенно освобождали небо. И небо поднималось все выше — вверх, вверх, чистое, ясное, готовое наполниться ликующим пением птиц…
— Что невесел, Виглавич? — спросил Халльгрима Чурила, когда они однажды вместе ехали из Круглицы домой.
Халльгриму дорого обошлась минувшая зима. Суровое лицо осунулось еще больше, по щекам, сверху вниз, легли угрюмые складки. На висках и в усах проглянула седина. Он сказал:
— Скоро птицы полетят к северу, конунг. Его халейгов поедом ела тоска.
Старый Олав осматривал корабли, готовя их к тому дню, когда должна была вскрыться река. И говорил сыновьям:
— Они привыкли к морю, дети. Я думаю, им тоже снится морской прибой.
Люди все чаще смотрели на север. И ждали весны с непонятной тревогой.
